Не нужно думать, что современное гуманитарное состояние Запада и России превосходит нравственный уровень предыдущих общественных формаций. Ещё Эдуард Гартман писал в конце XIX века: "Если некоторым не нравится жестокость и грубость прошлых времен, то не следует забывать, что прямота, искренность, живое чувство справедливости – отличительные черты древних народов, между тем как у нас теперь царят ложь, фальшь, вероломство, дух сутяжничества, ненависть к врожденной ясности и справедливости. Воровство и обман, несмотря на репрессии со стороны законов, растут значительнее, чем убывают грубые и насильственные преступления. Самый узкий эгоизм бесстыдно рвет священные узы семьи и дружбы…".
Сорель добавил к этому свидетельства из новых времен: "С тех пор как стало легко наживать деньги, в Европе распространяются идеи, подобные американским. Великие дельцы ускользали от преследования, успев завязать многочисленные связи во всех слоях общества… Царьки в области финансового мошенничества продолжают вести веселую жизнь. Мало-помалу новая экономика создавала новую необычную терпимость к преступлениям, основанным на хитрости в странах с высоко развитым капитализмом… Никакой исторический опыт не позволяет предполагать, что можно основать демократию в капиталистической стране без преступных злоупотреблений, какие повсюду замечаются в настоящее время". Так выявляется подлинная сущность развитой демократии, в которую Россия перескочила через более мягкие ранние этапы, пережитые западноевропейскими странами на пути к их собственной деградации.
Другая важная книга Жоржа Сореля – "Социальные очерки о современной экономии. Дегенерация капитализма и дегенерация социализма" написана годом раньше первой, но опубликована позднее. Она содержит ряд важных идей, не встречавшихся в "Размышлениях о насилии". Эти два труда дополняют друг друга и дают яркую панораму мышления французского социолога. "Очерки" посвящены философии современной истории. В них Сорель изучал "социальные реформы, время которых еще не прошло".
Однако он думал, прежде всего, о будущем, на первых страницах выразив неожиданную мысль: "Коммунизм представляется мне точкой отправления, а не конечным пунктом". Сорель имел в виду длительный период перехода от режима, полного идеями об общественном долге и иерархии, к социальному режиму, не знающему ничего, кроме прав. Это противопоставление права долгу связано у социолога с обоснованием законности будущей государственной структуры, порывающей с традиционной государственностью. Всё же Сорель был вынужден искать опоры в мире классики. Так, он защищал некоторые достоинства римского права перед режимом средневековья с властью церкви. Сорель разоблачал парламентаризм и с этой позиции: "Законодательная деятельность парламентов значительно способствовала понижению уровня уважения к праву. Когда парламенты проводят постоянные реформы, когда всё зависит от волевых актов, наука о праве, конечно, должна прекратить свое существование". Сумбурная по виду, но продуманная практика российского парламентаризма подтверждает это наблюдение.
Тотальная критика демократического режима определила общий тон суждений социолога: "Демократия заключает в себе арифметический абсурд: она обещает бедным, что путем уравнения доходов каждому гражданину должно достаться несравненно больше среднего дохода". Новый поворот этой темы Сорель представил в анализе социальной структуры общества: "Я, прежде всего, рассматриваю город и деревню, как выражение раздора в общественной жизни, не допускающей никакого господства одной части общества над другой". "На ярмарках создается класс торговцев, алчущих наживы во что бы то ни стало и скапливающих в руках несметные богатства. Производство эксплуатируется категорией бесчисленных паразитов, постоянно враждующих между собой из-за дележа добычи, начиная от нагрузчиков, маклеров, и кончая транспортными подрядчиками. – Городская демократия, как и всякая олигархия, всегда стремилась найти слабых, которых можно было бы ограбить".
Сорель описывал отток сельского населения в города, которое "превращается там в немощных паразитов или новых эксплуататоров сельского производства". "Требуется продолжительное время", – писал он, – "пока известный народ начнет понимать значение сельскохозяйственной науки и перестанет играть роль жертвы шарлатанствующих интеллигентов". – "Заимодавцы играют совершенно разрушительную роль и делаются, в конце концов, хозяевами всей страны, особенно когда им удается сосредоточить в своих руках и деньги, и торговлю". По этой схеме в XXI веке торговые спекулянты разрушаютсельское хозяйство России при поощрении государственной власти, выдающей их за предпринимателей.
Выделяя решающую роль финансовой плутократии, Жорж Сорель, игнорировал, однако, сильное /часто решающее/ влияние евреев в хозяйственных процессах Европы. Увлечение марксизмом искажало верный тон суждений французского социолога. Почти всегда, касаясь еврейского вопроса, Сорель занимал отстраненную, но чаще осуждающую позицию, как в деле офицера-предателя Дрейфуса, которого он представлял жертвой антисемитов, игнорирующих "классовую борьбу".
"Социальные очерки о современной экономии…" в отличие от "Размышлений о насилии" изобилуют глубокими суждениями о социализме. Осуждая аморализм во Франции: грязные драмы в театрах, такого же рода романы, порножурналы, циничные кафе-шантаны, пропаганду полной свободы искусства и "греческой любви" /гомосексуализм и педофилия/, Жорж Сорель неожиданно признал за демократией "свои духовные функции". "Каким образом пробуждается эта духовность и революционная жизнь городов, – очень сложный вопрос… Взаимоотношения демократии и социализма сложны, запутанны и темны", – писал он, сочувственно описывая население малых городов, стоящее в меньшей зависимости от крупной индустрии.
Демократический режим, который на практике всегда плох, Сорель отличал от возможного воплощения социализма во что-то более ценное. В отличие от социальных утопий прошлых столетий социализм XIX века, по его мнению, носит характер осуществимого плана, а его несообразность заключается в обилии "самых разнообразных доктрин". Перечисляя средства для выхода из критического общественного состояния, Сорель, наряду с революцией, предусматривал государственный социализм, признавая возможность его осуществления вне рамок демократии /!/. Это ясное указание на многовариантность развития общества еще при капитализме относится к крупным достоинствам социальной мысли Сореля. Его не отпугивало даже парламентское правление. Рабочий парламентаризм не может привести к бесплодию, как парламентаризм буржуазный, утверждал он.
Такая терпимость в выборе политических средств у этого, по первому впечатлению, радикального социолога, доказывает широту его мировоззрения, открытого для любого действия, способного поколебать буржуазный строй. "Одна лишь действительность, среди которой мы живем, в состоянии породить революционные начинания… Наиболее деятельная проповедь бессильна сообщить движению массовый характер", – считал Сорель. Безупречный вывод! Слабость патриотических кругов России – в их трусливом бездействии, прикрытом пышными декларациями. Заглядывая в будущее, Сорель рассуждал о свободном человеке, как одновременно крестьянине и солдате. – Сходная идея высказывалась дважды в новой истории: один раз в проекте военных поселений графа Аракчеева в России и другой – германскими правыми в конце XIX – первой трети XX вв. применительно к своим восточным территориям.
"Система прав человека вполне осуществима, когда все граждане являются земельными собственниками", – писал Сорель, объединяя в этом высказывании собственное понимание "прав" с уважение к земле, как основе любых общественных преобразований. Вслед за Прудоном он подтверждал единство интересов крестьян и крупных землевладельцев.
Сомнения Жоржа Сореля в незыблемости различных социальных догм – еше одна сильная сторона его свободного мышления, не останавливающегося перед опровержением теорий, утративших первоначальный смысл. "Ошибка Маркса зависела от того, что образованию идеи классовой борьбы он приписывал характер неизбежности, – писал он. – Между противоположностью интересов и классовой борьбой лежит настоящая пропасть. Во многих странах классовой борьбой называют то, что является простой тяжбой в области материальных интересов, допускающей возможность соглашения".
Сорель не останавливался перед опровержением основных положений марксизма. "Соответствует ли капиталистическое общество естественному порядку, или оно должно исчезнуть, чтобы уступить место социалистическому, – вот гипотезы, которые никому не удастся превратить в доказанные теоремы… Что в марксизме трудно понять – это абсолютное разделение классов", – утверждал он. Идея классовой борьбы сочеталась у Сореля с самостоятельной доктриной империализма: "В Англии замечается тенденция солидарности классов, иначе империализм не был бы понятен: единство направлено, прежде всего, против других стран".
Постоянное обличение Сорелем "национальной солидарности" приобретало особый смысл, касаясь Германии. "Классификация государственного социализма кажется мне чрезвычайно важной; наиболее чистый тип государственного социализма скопирован с прусской бюрократии и не допускает никакого внешнего контроля. Во Франции речь всегда идет о смешанной системе, в котором профессиональным политикам уделена огромная роль". Остроту критики законодательства Бисмарка снижало признание Сорелем особого типа общественного строя в Германии. "Англичане постепенно регрессируют, а немцы, наоборот, идут вперед", писал он.
Пример Германии, ломающий принятое представление о капитализме, вызывал такие опасения у Сореля, что он отдавал предпочтение частному хозяину перед государственным администратором: "На капиталистической фабрике рабочие испытывают гнет лишь случайного, частичного, кажущегося подчинения. По выполнении того, к чему его обязывает договор о продаже рабочей силы, он свободен. Без этой свободы никакой социализм невозможен. В огосударствленном же предприятии его подчинение постоянное, реальное". Из такого представления о способах хозяйствования вполне могла родиться идея симбиоза частной инициативы с государственным управлением. И мысль позднего Сореля была открыта этого рода идеям. К концу жизни он приветствовал любые политические изменения, упраздняющие парламентаризм. Недаром Муссолини восхищался анархо-синдикализмом Сореля, и создавал итальянские корпорации под сильным влиянием французского мыслителя.
Описывая разные виды концернов, Сорель противопоставлял спекулянтов, "жертвующих всем из желания достичь быстрых выгод", промышленникам, которые "всегда озабочены расширением сферы и средств своей деятельности и жертвуют охотно выгодами сегодняшнего дня в интересах будущего". К этому благородному виду концернов он отнес германские картели, "говорящие о хозяйственных задачах политическим языком". – Владельцы этих картелей утверждали, что продажная цена товаров должна включать издержки производства и незначительную прибыль, что одни только производители в состоянии устанавливать необходимые и законные цены, и что спекуляция присвоила себе исключительное право производителей.
Эта констатация немецких особенностей в значительной мере объясняет будущие политические события в Европе. Обходящаяся без спекуляций, высокоэффективная работа германской промышленности, отвергавшей методы финансовых спекулянтов, стала одной из главных причин международного заговора против Германии, приведшего к Второй мировой войне. Бурдо писал о городах германской империи: "Жилища для рабочих составляют предмет забот всех классов общества. Городские управления в крупных городах Германии нанимают дома для рабочих. Города стремятся, чтобы общественные предприятия не эксплуатировались акционерными обществами… Всё это происходит помимо социалистов". По мнению Сореля, из всех европейских стран лишь Германия легко восприняла самые прогрессивные приемы работы. "Немецкий промышленник – новатор, и он не парализован, как его английский собрат, тиранией рабочих союзов" /!/. – Это доказательство возможного сотрудничества классов при капитализме не смущало ученого.
В 1884г. Бисмарк заявил в рейхстаге, что в вопросе о социальном законодательстве он руководствуется принципами прусского земельного права 1794г.: "Государство должно взять на себя попечение и заботу о гражданах, которые не могут сами добывать себе средства к существованию, или получать их от частных лиц, несущих обязательства в силу особых законов. Тем гражданам, которые лишены средств или возможности содержать себя и свою семью, должен быть доставлен труд, соответствующий их силам и способностям". Эта государственная позиция подвергалась критике слева и справа, – Сорелем и Лебоном, так как оба протестовали против растущей роли государства. Лебон видел в ней опасность социализма, а Сорель – угрозу социализму, у которого отнимали право заботиться о гражданах. Приходиться признать, что благородный принцип, изложенный Бисмарком, воплощался с 1923г. в Италии, с 1933г. в Германии и с определенной спецификой – в Советском Союзе.
Но Сорель подозревал германские картели в постановке целей, носящих "общий или государственный характер" и, в соответствии со своим неприятием государства в любой форме, сравнил их с исчезнувшими общественными типами. "Картели являются коллективной господской властью, подобной общинам Средневековья…и находятся в непосредственном соприкосновении с правительством", – писал он. Подводя под свое недовольство юридические соображения, Сорель цитировал Гегеля: "Государство есть само по себе нравственная общность, осуществление свободы", назвав эту формулу крайне вредной, так как она "заставляет нас придавать воле главы государства преувеличенное значение, ограничивая волю права" /"Фридрих II – это гегелевское государство"/.
Однако право, персонифицированное в фигуре вождя государства, противостоит ненавидимому Сорелем буржуазному миру. Приводимые им примеры из германской экономики и политической жизни Германии, противоречат его собственным выводам, во многом верным для других стран. Сорель часто возвращался к Германии, словно зачарованный мощью универсального хозяйствования и политической самобытностью этого государства.
Критикуя законодательные усилия германских руководителей в пользу народа, как общественный долг, он всё же давал им почти объективную оценку: "Иной раз немецкие феодалы /иносказательное обозначение правителей Второй империи – И.Б./ взбираются на более высокую ступень консервативного социализма /!/; вся страна рисуется им подчиненной администрации, аналогичной той, которая управляет крупными владениями прусского государства".
Однако Сорель придал своей критике еще одно направление: "Если идеи об общественном долге являются внутренним, существенным содержанием современной демократии, то было бы насущной, безотлагательной потребностью повести беспощадную борьбу против этой самой демократии". В таком понимании "общественный долг", как маскировка колоссальных преимуществ правящего слоя пред правом народа, действительно не заслуживает уважения. Тогда вслед за Сорелем решительную борьбу с демократией нужно признать социальной необходимостью.
Удаляясь от экономических тем, доводы французского социолога обретали наибольшую доказательную силу. "Всякое участие в политике, в какой бы форме оно ни происходило, причиняет социализму только вред, ибо оно заставляет придавать значение только торгу, спекуляции. В нем затемняется одновременно и правовой, и революционный дух". Эти слова Сореля относятся к политике в рамках буржуазного государства. Однако, в такой же степениверны суждения социолога о социализмев динамике его развития, доходящего до нашего времени: "Социалистическое вырождение сопровождается всюду моральным упадком".– Дегенерация социализма предвиделась Сорелем задолго до того, как этот строй обрел интернациональное воплощение в первый период существования СССР. Но острота социального зрения Сореля убедила его в значении совершенного Сталиным переворота, и резкое усиление государственной власти не помешало французскому социологу прозреть черты национального социализма в действиях руководства России.
С силой философского обобщения Жорж Сорель выразил мысль о преимуществе свой грандиозной идеи мифа над бескрылым буржуазным мировоззрением: "Необходимо отличать учреждения от идей. Их видоизменения не зависят от одних и тех же причин. Бывает, что институты исчезают и неизвестно, возродятся ли они когда-нибудь. Идеи же, очевидно, не исчезают. К ним, как к науке, можно применить концепцию прогресса". Действительно, история многократно доказывала, что если главная идея верна, то ее осуществление – лишь дело времени, даже если она кажется фантастической обывательскому уму.
К этому обобщению Сорель добавлял изложенную с лаконичным изяществом практическую рекомендацию, содержащую здравую долю протеста против формальной логики: "Чтобы сделать полезное дело, необходимо с точки зрения социалистической концепции отделить временное и преходящее от того, что является действительно характерным, и найти в экономической жизни элементы, которые можно рассматривать как основное ядро. Это не всегда легко достижимо, потому что экономическая структура состоит из массы случайно накопленных разнообразных элементов. Кроме того, наиболее жизнеспособные системы социальной философии никогда не бывают вполне координированными. Если бы они стали совершенно логичными, они, вероятно, потеряли бы большую часть своего влияния на мир". – Блестящая защита преимуществ мифа!
Воплощение в жизнь мифа у Сореля не случайно связано с фигурой вождя. Его отвращение к демократии распространялось на все возможные проявления так называемого народовластия, т.е. имело психологическую основу и коренилось в недоверии к способности народа самостоятельно решать вопросы государственной важности. "Одно дело иметь вождей, решающих на основе собственных богатых знаний, другое – иметь простых чиновников, которые занимаются лишь одной частью труда, и деятельность которых оценивается соответственно их заслугам", – писал Сорель.
Он отвергал стихию реформаторства и бесперспективную, с его точки зрения, медленную эволюцию. Называя Прудона гениальным человеком за глубокое проникновение в стихию труда, Сорель упрекал его за превращение из "великого разрушителя общественного строя" в "философа, моралиста и реформатора". Отвращение Сореля к реформаторству принимало агрессивную форму, теряя связь с пролетарским вопросом: "Люди развлекаются реформой мира, когда нельзя думать о его завоевании с оружием в руках" /!/. – В знаменательных недоговорках Жоржа Сореля – один из источников его силы.
Его "пролетариат" со временем приобретал расширительное значение в контрасте с образованными классами, которые также по-новому объединялись в понятие "буржуазии". Карл Маркс в этой связи подвергся критике: "По Марксу, теория революции – дело рук интеллигенции, стремящейся захватить власть и навязать обществу правовые отношения, соответствующие их способу эксплуатации пролетарского труда… Они стремятся стать чиновниками… Это – бесконечно буржуазный идеал".