Глубже всего Дэвина бессознательно подавляла не потеря жены, а утрата своего Я вследствие постоянных требований и ожиданий со стороны окружающих в течение многих лет. Во время беседы с Денизой Дэвин стал постепенно осознавать эксплуататорскую сущность семейных родительских отношений. Тогда в нем снова проснулась жизненная сила, и он снова ощутил себя окрыленным желанием. (Этимологически слово desire [желание] происходит от сочетания латинских слов de и sidus [потерять свою путеводную звезду].) Как написал К. Дей-Льюис,
С желанием новым вперед устремись:
Ведь там, где случалось любить нам и строить, -
Пристанища нет человеку. -
Лишь духов обитель
Находится там, между парой огней.
Спустя две недели Дэвину приснился такой сон:
Я иду в Спектрум на концерт Элвиса Пресли. Поскольку я собираюсь встретиться с Элвисом, мне очень важно, как я буду причесан. Элвис стоит на сцене и поет. Он очень молод, а поет одну из самых любимых моих песен. Слева от сцены находится ширма, за которой обнаженная женщина принимает ванну. Как только она выходит из душа, Элвис ловит мой взгляд и понимающе на меня смотрит. В его взгляде нет никакого подвоха. Наоборот, видимо, ее присутствие придает Элвису силы, энергию и ощущение полноты жизни. Женщина была частью представления, которое мог видеть только я.
На выходе из Спектрума я вижу стоящую неподалеку Энни. Она дает мне Библию, но это не христианская Библия. Энни говорит: "Она опять за свое", - и я понимаю, что эта Библия написана и проиллюстрирована ее сестрой Розой в период обострения шизофрении. На обложке книги изображена сцена из Апокалипсиса.
Я спрашиваю Энни, что мне с делать с этой книгой, и она отвечает: "Я хочу, чтобы ты ее отредактировал и оформил". Я чувствую, что разрываюсь на части. Я люблю Энни, по совершенно не хочу брать эту книгу, ибо в ней собрано все, что было плохого в наших отношениях: пагубное влияние наших семей, моя способность придавать большое значение проблемам другого человека и моя потребность в том, чтобы спасать Энни от нее самой и от окружающего мира.
Я осознаю, что Энни снова пьет. Понимаю, что она опять погрузилась в грусть, которую впитывает в себя извне. Я говорю ей, что собираюсь жениться на Денизе, но это не причиняет ей боли. Затем Энни произносит: "Все думали, что мы умрем вместе". Потом спрашивает: "А что слышно о футболе? Как "Филисы"? Как "Иглсы"?" Теперь я понимаю, что наша жизнь была глупой и поверхностной. Мы слишком долго жили, испытывая фальшивые чувства и при этом никогда не пытаясь осознать, что же было для нас важно. Я понимаю, что мы уже никогда не будем снова вместе, и чувствую грусть. Но я женюсь на Денизе, а Энни останется в грусти и одиночестве, потому что ей не остается ничего другого.
В этом сновидении проявляются огромные автономные силы, которые существуют в психике Дэвина и стремятся вернуть его к активной жизни из состояния живой смерти. Несмотря на внешнее бездействие из-за потери жены, в глубине его психики происходит переворот. Эта потеря заставила его радикально пересмотреть свою жизнь. Чтобы понять глубину этого переживания, нужно осознать, что самая большая потеря - это потеря своей психической целостности, что он скорбит не столько по жене, сколько по своей потерянной душе.
Один путь, позволивший Дэвину снова осознать свое Я, состоял втом, чтобы по достоинству оценить дар, которым оказался для него этот сон, - поразительное отражение его прошлого, предоставленное ему собственной психикой и позволившее осознать это прошлое и от него освободиться, чтобы двигаться дальше.
В своих ассоциациях к приведенному выше сновидению Дэвин связывал образ Элвиса Пресли с "мана-личностью" харизматического рок-музыканта. Песни Элвиса находили отклик в его душе, когда Дэвину, обремененному обязанностями перед другими, было совершенно не до песен. Можно предположить, что в образе обнаженной женщины на сцене, которую мог видеть только он один, откровенно раскрывалась его анима. Прежде чем думать о новых отношениях, ему следовало соединить феноменальную энергию, сосредоточенную в образе Элвиса, с ноуменальной энергией анимы, т. е. с окрыляющим его желанием.
Фрагмент сновидения, в котором Энни протягивает Дэвину Библию, указывает не только на родительское наставление юному Дэвину заботиться о других, но и на наличие психоза в семье жены. Сестра жены Роза страдала психозом, ухаживал за ней в основном Дэвин. И в сновидении, и в жизни его обязанности заключались в том, чтобы что-либо проверить и привести в порядок, другие не хотели или не могли этого сделать. Но в своем сне Дэвин увидел то, что раньше не мог осознать: он больше не принадлежит к этому "миру жалости", в котором нужно выполнять за других их работу, спасая их от самих себя. Теперь он увидел в Энни не только человека, который в нем постоянно нуждался и которого он был приучен опекать, но и человека поверхностного и провоцирующего: она переводит их глубокий и содержательный разговор на обсуждение успехов спортивных клубов "Филис" и "Игле". И словно в древнегреческой трагедии, Дэвин видит, что он жил в иллюзорном мире и, испытывая грусть от потерь, теряя под ногами почву и скорбя о тех, кто остался в "мире мертвых", он готовит себя к жизни в новом мире, к новым отношениям, к новому ощущению своего Я. Спустя две недели после того, как Дэвину приснился этот сон, он и Дениза вступили в брак.
Только большая потеря может стать катализатором для конфронтации с другой потерей, которую человек испытывает так глубоко, что ее не осознает. Речь идет об утрате ощущения своего странствия. Девина смогла пробудить к жизни только печаль, которая в конечном счете заставила его признать свое самоотчуждение. И только предательство Энни помогло ему осознать сущность тех эксплуататорских отношений, которые сложились в родительской семье.
Скитаясь по этим гиблым местам души и прорабатывая присущие им печальные травмы, Дэвин открыл для себя жизнь, к которой он всегда стремился, - жизнь, которая была его собственной жизнью, а не жизнью другого человека. Глубоко переживая потери, печали и предательство, он открыл в себе желания и увидел свою путеводную звезду.
Потери и печаль
Наверное, во всем нашем странствии, полном бед и тревог, мы ощущаем потери практически столь же часто, как и экзистенциальный страх. С потерь начинается наша жизнь. Мы полностью отделяемся от защитного материнского лона, разрывая связь с сердцебиением космоса; жизнь вбрасывает нас в неведомый мир, который часто оказывается смертельно опасным. Эта родовая травма становится первой вехой на пути, заканчивающемся для нас потерей жизни. На этом пути постоянно случаются разные потери: безопасности, близких отношений, неосознанности, невинности, постепенно происходит потеря друзей, телесной энергии и определенных состояний эго-идентичности. Нет ничего удивительного в том, что во всех культурах существуют мифы, которые драматизируют ощущение этих потерь и разрыва отношений: мифы о грехопадении, об утрате состояния райского блаженства, миф о Золотом Веке, в основе которого лежит воспоминание о неразрывном единстве с матерью-природой. Точно так же и все люди испытывают глубокую тоску по этому единству.
Тема потерь красной нитью проходит через всю нашу культуру, начиная с самых сентиментальных лирических песен, в которых слышится жалоба, что с утратой возлюбленного жизнь теряет всякий смысл, и кончая самой страдальческой и пронзительной мольбой, в которой выражается страстное желание мистического соединения с Богом. Для Данте величайшей болью была потеря надежды, потеря спасения, потеря рая наряду с преследующими его воспоминаниями о надежде на это соединение - такой надежды сегодня уже нет. Наше эмоциональное состояние в первую очередь определяют потери. Если наша жизнь оказывается достаточно продолжительной, то мы теряем всех, кто имеет для нас ценность. Если же наша жизнь не столь продолжительна, то им придется потерять нас. Об этом очень хорошо сказал Рильке: "Так мы живем, прощаясь без конца". Мы "прощаемся" с людьми, с состоянием бытия, с самим моментом прощания. В других строках Рильке говорит об предопределенности прощания: "Смерть в себе, всю смерть в себе носить еще до жизни, носить, не зная злобы, это вот неописуемо". Немецкое слово Verlust, которое переводится как потери, буквально означает "пережить желание", чтобы затем пережить отсутствие объекта желания. За любым желанием всегда стоит потеря.
Двадцать пять веков назад Гаутама стал Буддой (тем, кто "проникает в суть вещей"). Он увидел, что жизнь - это непрекращающееся страдание. Это страдание прежде всего возникало из-за стремления Эго управлять природой, окружающими и даже смертью. Так как у нас не получается жить столько и так, как нам хочется, мы испытываем страдания в соответствии с нашими потерями. Согласно Будде, единственный способ избавиться от страданий - это добровольно отказаться от желания управлять, предоставив жизни возможность течь свободно, т. е. следовать мудрости, заложенной в мимолетности бытия. Такое освобождение оказывается подлинным лекарством от невроза, ибо тогда человек не отделяет себя от природы.
Отказавшись от управления окружающим, человек освобождается от рабской зависимости и предоставляет жизни идти так, как она идет. Только свободное течение жизни может принести ощущение мира и безмятежности. Но, как нам известно, старшим офицером, состоящим на службе у Эго, является Капитан Безопасность с подчиненным ему Сержантом Управление. Кто из нас, как Будда, может "проникать в суть вещей", гасить в себе желания, выйти за границы Эго и от всего сердца проповедовать идею "не моей, а Твоей воли"? Теннисон сказал, что лучше любить и потерять, чем не любить вообще. На следующий день после убийства Кеннеди его родственник Кенни О'Доннел по радио сказал следующее: "Что толку быть ирландцем, если ты не понимаешь, что рано или поздно мир разорвет твое сердце?"
Мудрое учение Будды, предполагающее отказ от противостояния естественному ходу вещей, кажется плохо приемлемым в условиях современной жизни. Где-то там, на поле борьбы рассудка, признающего расставание и потери, с сердцем, жаждущим единения и постоянства, есть место для нас, желающих обрести свою индивидуальную психологию. Никто из нас не может, подобно Будде, достичь состояния просветления, но при этом никто не хочет быть вечной жертвой.
Главное для расширения сознания - это признать, что постоянство жизни обусловлено ее мимолетностью. По существу в мимолетности жизни проявляется ее сила. Дилан Томас выразил этот парадокс так: "Меня губит та сила жизни, зеленый расплав которой заставляет распускаться цветы". Та же энергия, которая, как детонатор, вызывает буйный расцвет природы, сама себя питает и сама себя уничтожает. Такое превращение и исчезновение представляет собой жизнь. Слово, имеющееся у нас для обозначения неизменности, - это смерть. Таким образом, чтобы охватить жизнь, нужно охватить ту энергию, которая себя питает и себя потребляет. Неизменность, противоречащая силе жизни, - это смерть.
Именно поэтому Уоллейс Стивене пришел к заключению: "Смерть - это мать красоты"; он же назвал смерть величайшим изобретением природы. Наряду с ощущением силы, которая питает саму себя, приходит способность осознания, осмысленного выбора и понимания красоты. Это мудрость, выходящая за границы тревожности Эго, воплощающая таинство единства жизни и смерти как часть этого великого цикла. Такая мудрость противостоит потребности Эго, превращая ее из незначительной в трансцендентную.
Таинственное единство приобретений и потерь, обладания и расставания поразительно точно отразилось в стихотворении Рильке "Осень"; оно соответствует тому времени года, которое в северном полушарии ассоциируется с уходом лета и всеми зимними потерями. Стихотворение заканчивается так:
Все падаем. Так повелось в веках.
Глянь, рядом падает рука небрежно.
Но Некто есть, кто бесконечно нежно
Паденье это держит на руках.
Рильке связывает образ падающих на землю листьев (на землю, которая парит в пространстве и во времени) с общим переживанием потерь и падения и намекает на существование мистического единства, скрытого за феноменом падения и выражающегося через него. Возможно, это Бог, Рильке не поясняет, кто это; он видит себя в великом цикле приобретений и потерь, вызывающих отчаяние, но имеющих божественную сущность.
Переживание потери может быть очень острым, если из нашей жизни уходит нечто ценное. Если нет переживания потери, значит, нет ничего ценного. Переживая потерю, нам нужно признать ценность того, что мы имели. Фрейд в эссе "Печаль и меланхолия", описывая свои наблюдения за ребенком, у которого умер один из родителей, отмечал, что этот ребенок печалился о своей потере, поэтому у него высвободилась определенная энергия. Ребенок, у которого родители физически присутствуют, но эмоционально отсутствуют, не может печалиться, ибо в буквальном смысле потери родителей нет. Затем эта фрустрированная печаль интериоризируется, превращаясь в меланхолию, в грусть по утрате, в сильную тоску по соединению, и сила этой тоски прямо пропорциональна ценности утраты для ребенка. Таким образом, переживание потери может наступить лишь после того, как ценность ее стала для нас частью жизни. Задача человека, оказавшегося в этой трясине страданий, состоит в том, чтобы суметь распознать ценность, которая была ему дарована, и ее удержать, даже если мы не можем удержать ее в прямом смысле. Потеряв любимого человека, мы должны оплакать эту утрату, при этом осознав все то ценное, связанное с ним, что мы интериоризировали. Например, родитель, болезненно переживающий так называемый "синдром пустого гнезда", страдает от ухода ребенка меньше, чем от потери внутренней идентичности из-за окончания исполнения своей родительской роли. Теперь от него требуется найти иное применение энергии, которую он раньше тратил на ребенка. Поэтому самое лучшее отношение к тем, кто нас покинул, - по достоинству оценить их вклад в нашу сознательную жизнь и свободно жить с этой ценностью, привнося ее в повседневную деятельность. Это будет самое правильное превращение неизбежных потерь в частицу этой мимолетной жизни. Такое превращение - не отрицание потерь, а их трансформация. Ничто из того, что мы интериоризировали, никогда не потеряется. Даже в потерях остается какая-то часть души.
Слово grief "печаль" происходит от латинского gravis "нести"; от него же образовалось хорошо известное нам слово gravity "тяготение". Повторяю: испытывать печаль - значит не только переносить тяжелое состояние потери, но и ощущать ее глубину. Мы печалимся лишь о том, что представляет для нас ценность. Несомненно, одним из самых глубоких ощущений является чувство бессилия, напоминающее нам о том, как слабо мы можем управлять тем, что происходит в жизни. Как сказал Цицерон, "глупо в печали рвать на голове волосы, ибо наличие лысины не уменьшает страданий". И вместе с тем нам симпатичен грек Цорба, восстановивший против себя всю деревню тем, что, потеряв свою дочь, всю ночь танцевал, ибо только в экстатических движениях тела смог выразить острую горечь своей потери. Как и другие первичные эмоции, печаль не находит выражения в словах и не позволяет себя анатомировать и анализировать.
Наверное, самая глубокая поэма о печали была написана в XIX в. поэтом Данте Габриэлем Россетти. Она называется "Лесной молочай". Слово "печаль" встречается в ней лишь однажды, в последней строфе. Однако читатель чувствует страшный душевный надрыв автора, его глубокую внутреннюю разобщенность и состояние тупика. Кажется, что все, на что он способен, - подробно, до мелочей, описывать уникальное соцветие лесного молочая. Груз печали давит на него так, что становится непостижимым; автор может сосредоточиться лишь на мельчайших явлениях природы.
Глубокая печаль не дает Мудрости, не оставляет воспоминаний; Тогда мне всего лишь осталось постичь Три лепестка лесного молочая.
Россетти осознает огромную безвозвратную потерю и так же, как Рильке, при помощи метафоры осеннего листопада, указывает на бесконечное через конечное, постижимое разумом. Повторяю: искренность печали позволяет признать интериоризированную ценность другого человека. Ритуальное "открытие" надгробного камня в иудаизме, т. е. снятие с него покрывала в первую годовщину смерти похороненного человека, несет в себе двойной смысл: признание тяжести потери и напоминание об окончании печали, начале обновления жизни.
Никакое отрицание не облегчит нам переживание потери. И не нужно бояться этих печальных переживаний. Самая хорошая возможность принять ощущение мимолетности бытия - определить золотую середину между мучительной сердечной болью и лихорадочным брожением мыслей. Тогда нам удастся удержать исчезающую энергию и утвердиться в том, что было нашим, хотя бы временно. В заключении к своему переложению истории Иова "И.В." Арчибальд Маклейш приводит такие слова И. В. о Боге: "Он не любит, Он Есть". "Но мы-то любим", - говорит Сара, его жена. "Именно. И это изумляет". Энергия, необходимая для утверждения ценности во время печали, становится источником глубокого смысла. В том, чтобы не потерять этот смысл и перестать пытаться управлять естественным течением жизни, заключается истинная суть двойного воздействия печали и потерь.
Когда у Юнга умерла жена, у него возникла реактивная депрессия. В течение нескольких месяцев он ощущал растерянность и потерю ориентации в жизни. Однажды ему приснилось, что он пришел в театр, где оказался совершенно один. Он спустился в первый ряд партера и стал ждать. Перед ним, как пропасть, зияла оркестровая яма. Когда поднялся занавес, он увидел на сцене Эмму в белом платье, которая улыбалась ему, и понял, что молчание прервалось. И вместе, и порознь они были друг с другом.
Когда после трехлетней практики в Соединенных Штатах я снова захотел приехать в Институт Юнга в Цюрихе, мне захотелось увидеть многих своих старых друзей, в особенности доктора Адольфа Аммана, который в свое время был моим аналитиком-супервизором. Прямо перед приездом я узнал, что он умер, и опечалился о невосполнимой утрате. Затем 4 ноября 1985 г. в три часа ночи я "проснулся" и увидел у себя в спальне доктора Аммана. Он улыбнулся, изысканно поклонился, как это умел делать только он, и сказал: "Рад снова вас видеть". Тогда мне пришли в голову три вещи: "Это не сон - он действительно здесь", затем: "Это, конечно же, сон"; и, наконец: "Это сон, похожий на тот, который приснился Юнгу про Эмму. Я не потерял своего друга, так как он по-прежнему со мной". Таким образом моя печаль закончилась ощущением глубинного умиротворения и принятия. Я не потерял своего друга-учителя, его образ живет у меня внутри и сейчас, когда я пишу эти строки.
Наверное, ничего из того, что когда-то было реальным, важным или тяжелым, не может потеряться навсегда. Только освободив свое воображение от контроля сознания, можно по-настоящему испытать тяжесть утраты и ощутить ее истинную ценность.