Тем не менее помощь Запада в становлении гражданского общества в России принесла ощутимые результаты. Перед российскими реформаторами и вообще политическими деятелями и активистами открылись двери западных парламентов, правительственных учреждений, неправительственных организаций и частных фондов, политических салонов, научных центров и т. д. Западные специалисты стали часто и подолгу бывать в России. Заводились личные контакты, налаживались деловые связи. Хотя реформаторов было сравнительно немного, они рассматривались в США и Европе как авангард грядущих колоссальных перемен. Самим российским реформаторам эти связи, дававшие выход на самый верх политического истеблишмента США и стран ЕС, представлялись ценнейшим капиталом.
Эффективно осуществлялась просветительская миссия. С 1993 г. только через Московскую школу политических исследований Елены Немировской, созданную при поддержке правительств и частных фондов Европы и США, прошло более 5 тыс. слушателей со всей России. Активную роль в формировании элементов гражданского общества играли в этот период американские Национальный демократический институт и Международный республиканский институт, центр общественных обменов АЙРЕКС, а также профсоюзное объединение АФТ-КПП. Конкретную помощь в формировании гражданского общества в России оказывали представительства международных благотворительных фондов – Сороса, Макартуров, Форда и др. В начале 1990-х годов в Москве открылись представительства ведущих западных научно-исследовательских центров – Карнеги, "Heritage" (США), фондов им. Ф. Эберта, К. Аденауэра, Ф. Наумана, Г. Бёлля, Р. Люксембург (Германия). Активно действуют такие организации, как РЭНД, Центр Никсона.
В результате их деятельности российская политическая, общественная, научная элита получила уникальную возможность научиться функционировать в современных условиях, приобрести личные контакты с коллегами в США и Европе, стать частью международного глобального общества в соответствующем сегменте. Некоторые западные организации – например, научно-политические фонды – стали моделью для создания аналогичных российских структур. Так, Совет по внешней и оборонной политике (основан в 1992 г.) создавался по примеру американского Совета по международным отношениям.
Таким образом, в результате политических преобразований к началу XXI в. в России сложился умеренно-авторитарный режим, который в принципе способен постепенно эволюционировать в сторону демократии, но может и дегенерировать в направлении корпоративного государства. Эта очевидная неопределенность заставляет политиков США и стран ЕС быть осторожными, в то время как общественное мнение критикует их за бездействие. Ясно, что поведение России на международной арене связано с характером политического режима в стране. В то же время эта связь не является жесткой и однозначной. В конце XVIII в. самодержавный Петербург, исходя из геополитических соображений, положительно отнесся к провозглашению независимости США. В XIX столетии в период Гражданской войны в США императорское правительство предприняло символические шаги для демонстрации поддержки Севера. Наконец, в XX в. Советский Союз был военным союзником США во Второй мировой войне.
В то же время вынесение за скобки вопроса о внутренней природе политического российского режима целесообразно лишь для ситуативного прагматического сотрудничества. Реальное партнерство, и тем более включение Российской Федерации в систему международного общества, требует соответствия существующих в ней условий определенным критериям демократии, рыночной экономики и ценностям гражданского общества.
Либерализация советской системы, попытки ее поверхностной вестернизации привели не к трансформации СССР, а к его краху. Лишь решительный отказ от коммунистической идеологии и советской политической практики мог создать условия для начала процесса демократизации и вхождения в международное общество. В отсутствие функционирующих институтов единственной – вынужденной и ненадежной – гарантией оставалась политика "в правильном направлении" под руководством демократически или во всяком случае антикоммунистически настроенного лидера. На протяжении большей части 1990-х годов таким лидером в глазах Запада был президент Ельцин. Пока он находился у власти, Запад в целом соглашался, что "процесс шел". Соответственно смена лидера или смена лидером политической ориентации являются – при отсутствии функционирующих демократических институтов – поворотными пунктами, способными не только затормозить процесс интеграции, но и обернуть его вспять. В отношении Ельцина у Запада была уверенность, что, несмотря на любые отступления от принципов демократии (противостояние с Верховным Советом в 1993 г., Чечня и предвыборная кампания 1996 г.), "первый российский демократ" не свернет на путь конфронтации с США и Западной Европой. К премьер-министру (в 1998–1999 гг.) Евгению Примакову относились с явной настороженностью, особенно в США. В отношении Путина какой-либо уверенности не было с самого начала. Отношение к нему менялось: до 11 сентября 2001 г. – вопросительный знак, после 11 сентября – "плюс", после "дела Ходорковского" и Беслана – "минус".
Приход Путина к власти знаменовал окончание революционного периода и наступление "русского термидора". Политическое развитие России вновь стало эволюционным. В начале XXI в. в России осуществляется буржуазная "вторая модернизация". В принципе экономические преобразования и само развитие капитализма постепенно создают основу для плюрализма, в том числе политического, но этот плюрализм жестко ограничивается правящей бюрократией, боящейся открытой конкуренции. Власть и в постсоветской России является замкнутой бюрократической корпорацией, стоящей над обществом и тяготеющей над ним. Власть не расчленена и тесно срослась с олигархическим бизнесом. В России создалась внешне парадоксальная ситуация, когда бюрократия руководит дебюрократизацией, единая власть выступает в качестве архитектора системы сдержек и противовесов, администрация президента претендует на роль создателя гражданского общества и т. п. Результатом такой деятельности является не столько создание современных институтов, сколько их имитация.
Наряду с проблемами "наверху" обозначились и препятствия на пути к дальнейшей демократизации "снизу". Главной проблемой дефицита демократии остается отсутствие современного демоса. Иными словами, общества налогоплательщиков, видящих себя гражданами и рассматривающих власть не как нечто сакральное, а как совокупность институтов управления общими делами. Российская реальность начала XXI в. очень далека от этого идеала. В обстановке, где у 20 % населения доходы ниже прожиточного минимума, запрос на государственный патернализм все еще велик. Стремление людей к самоорганизации на низовом уровне постепенно возрастает, но остается слабо выраженным.
Можно допустить, что после почти 75 лет советской власти и десятилетия революционных перемен Россия вернулась на естественный для нее путь политического развития. При этом, однако, она вернулась в точку, где это органичное развитие было прервано Октябрьской революцией. В том, что касается характера политического режима, Россия 2000-х годов похожа на Россию 1900-х, но из этого не следует, что она обречена вновь повторить свой трагический путь. Президент Путин скорее напоминает не Петра I, а Петра Столыпина, строившего планы экономически сильной "великой России" и нуждавшегося в "двадцати годах спокойствия", и одновременно Николая II, настаивавшего на самодержавном характере режима и в то же время подрывавшего этот режим своими действиями.
Устойчивое экономическое развитие требует ограничения административного произвола и утверждения верховенства права. Но оно также требует свободы и демократии участия, основанной на ответственности. Ресурсы правительственной "социальной инженерии" для этого явно недостаточны. Наступивший период политической стабильности – это время формирования интересов новых социальных групп и подспудного накопления противоречий в российском обществе. Кризис "интеллигентского" либерализма и упадок коммунизма расчищают место для новых сил справа и слева. На одном фланге можно предположить появление либерального движения, опирающегося на средний класс и предпринимательство и прочно стоящего на российской почве. На другом намечаются контуры социал-демократического движения, выступающего за социальную справедливость, но признающего значение частной собственности и частного предпринимательства.
Вместе с тем оптимальный сценарий России не гарантирован. Угроза популизма реальна и может материализоваться в условиях, когда власти поглощены переделом собственности и стремятся сохранить монопольное положение в политической сфере. Даже в случае следования путем органического развития политическая система России будет отставать в "историческом времени" по отношению не только к США и странам Западной Европы, но и к новым членам ЕС, еще недавно принадлежавшим к советскому блоку. Нельзя, однако, исключить возможность деградации существующей политической системы, превращения недодемократического режима в антидемократический. Пока что в России одновременно существуют элементы неконсолидированной демократии и неконсолидированной диктатуры.
Возможности Запада непосредственно воздействовать на политическое развитие России довольно ограниченны. Здесь не может быть никакого сравнения с вовлеченностью США в демократическое переустройство Германии и Японии или стран Центральной и Восточной Европы. Разница между самостоятельно и добровольно отказавшейся от коммунизма Россией и побежденными в войне Германией и Японией очевидна. В отличие от стран Центральной и Восточной Европы в отношении России перспектива членства в НАТО и ЕС "не работает". Крупнейшая наряду с США ядерная держава, являющаяся одновременно одним из важнейших мировых поставщиков энергоресурсов, – неподходящий объект для внешнего давления. Начиная с 2000 г. эта ограниченность возможностей влияния признается всеми сторонами. Поднятие официальными западными представителями "острых вопросов" (по положению в СМИ, в связи с Чечней, организацией и проведением выборов и т. п.) носит во многом ритуальный характер, имеет скорее значение для правительств-критиков (в свою очередь, критикуемых домашней оппозицией за мягкость по отношению к Кремлю), чем для критикуемых. В практическом плане на всю обозримую перспективу Россия рассматривается Западом в лучшем случае как страна, находящаяся на самой дальней по отношению к ядру международного общества орбите. При этом учитывается возможность схода России с этой орбиты, ее "дрейф" в мировом политическом пространстве.
Какое значение имеет демократия в России для ее внешней политики и международных отношений? При Сталине СССР был не только идеологическим противником и геополитическим соперником Запада, но и его надежным союзником по антигитлеровской коалиции. Россия Путина остается партнером США по антитеррористической коалиции и важнейшим экспортером энергоносителей для стран ЕС. В целом российско-американские и российско-европейские отношения в начале 2000-х годов официально оцениваются как спокойные и даже удовлетворительные. Правда, "планка удовлетворения" стоит уже не так высоко, как в начале 1990-х. От рассуждений о "союзе" и "стратегическом партнерстве" стороны перешли к термину "развивающееся партнерство", от идеи общеевропейского дома – к довольно неконкретно очерченным "общим пространствам". Изменения во внутренней политике России в 2003–2004 гг. не привели к резкому ужесточению курса Москвы в отношении США или ЕС и вызвали лишь приглушенную риторическую реакцию со стороны Вашингтона и Брюсселя.
Демократическая Россия, которая имеет шанс возникнуть в 20-30-летней перспективе, вряд ли будет беспроблемной страной для США или ЕС. Скорее можно предположить, что Москва станет не только более решительно, но и более эффективно отстаивать свои национальные интересы – в первую очередь в сопредельных странах и в отдельных секторах экономики. Российская элита настроена на активную конкуренцию. Но ведь и сами Америка и Европа, выйдя из тесной связки отношений периода "холодной войны", отнюдь не являются друг для друга беспроблемными международными игроками. Другое дело, что их связывало и продолжает связывать нечто большее, чем логика противостояния Советскому Союзу и международному коммунизму. Аналогичная общность может появиться в перспективе и в отношениях США и Европы с Россией.
Демократическая (т. е. более транспарентная и ответственная) российская полития может оказаться менее податливой для внешнего влияния по международным проблемам, чем Россия, возглавляемая авторитарным руководителем. Сталин мог единолично разворачивать советский государственный корабль на 180 градусов в любом направлении – например, упразднить Коминтерн. Горбачев мог согласиться на быстрое воссоединение Германии и мог бы передать Южно-Курильские острова Японии. Демократический лидер или руководящая группа будут гораздо больше связаны в своих внешнеполитических шагах. Кроме того, "национальные особенности" эвентуальной российской демократии будут существенно отличать ее от американской и европейской. Этого может оказаться достаточно, чтобы в глазах части западных лидеров и либеральной общественности Россия еще долго воспринималась как "не вполне своя". Главное – политическая и стратегическая самостоятельность России по отношению к США и ЕС не будет позволять западным лидерам и общественности закрывать глаза на недостатки российской демократии, но она же будет резко ограничивать возможности Запада влиять на ситуацию в России.
Формирование рыночных отношений
ЕСЛИ ДЕМОКРАТИЯ – ДЕЛО БУДУЩЕГО, то капитализм в России – современная реальность. Именно развитие рыночных отношений представляет наиболее реальный канал формирования в стране современных институтов и интеграции самой страны в современные глобальные отношения.
Несмотря на автаркический характер экономики, Советский Союз поддерживал торгово-экономические отношения с Западом, особенно активно в начальный период индустриализации, а затем вновь, начиная с 1960-х годов.
Но, конечно, никакой интеграции народного хозяйства СССР в мировую экономику не могло было быть по определению. При Хрущеве СССР в 1963 г. стал крупным импортером продовольствия, при Брежневе после нефтяного кризиса 1973 г. – ведущим экспортером энергоносителей. Нефтяные шоки 1973 и 1979 гг. сыграли роль мощного обезболивающего средства, затруднившего осознание глубины и масштабов системного кризиса советской экономики. В то же время чрезвычайно резкое – в шесть раз с ноября 1980 г. по июнь 1986 г. – снижение цен на нефть привело привыкшую к нефтедолларовым инъекциям финансовую систему СССР в состояние расстройства. Бюджетный дефицит с 1985 по 1988 гг. возрос в шесть раз, достигнув в 1990 г. 10 % ВВП.
Индустриализация, проведенная Сталиным, имела главной целью достижение экономической самодостаточности страны и создание мощного военно-экономического потенциала. Сталин заимствовал за рубежом передовые технологии, но не "производственные отношения" – иными словами, hardware, не software современной экономики. Той же линии придерживались Хрущев и Брежнев. Даже минимальные заимствования по части организации труда отторгались советским народным хозяйством. Его замкнутый, централизованно-распределительный характер, гипертрофия военного производства неотвратимо привели СССР при наследниках Сталина к кризису ("застою"), который в конце концов побудил советское руководство решиться на реформы.
В отличие от Китая в СССР путь последовательных экономических преобразований – при сохранении в неприкосновенности политического режима – не мог стать магистральным путем трансформации в конце XX в. В "предперестроечном" Советском Союзе аграрный сектор не мог выступить в роли "локомотива", а традиции частного предпринимательства были вырваны с корнем. Если и можно было вообразить "китайский вариант" в СССР, то не позднее конца 1920-х годов, когда страна находилась примерно на той же стадии социально-экономического развития, что и КНР после культурной революции. В послесталинский период попытки реформирования советской экономики (1965 и 1979 гг.) наталкивались на сопротивление политической системы и идеологического аппарата. Свою роль в их быстром свертывании сыграли также международные осложнения – чехословацкий кризис (1968 г.) и обострение "холодной войны" (первая половина 1980-х годов).
Первоначальная ставка Горбачева на ускорение и последующая – на конверсию военного производства (извлечение "мирного дивиденда") лишь показывали, насколько плохо советское политическое руководство представляло себе состояние и перспективы народного хозяйства страны. Замысел "ускорения и перестройки" исходил из необходимости перераспределения ресурсов внутри народного хозяйства. Модернизация производства должна была произойти на отечественной базе. Характерным в этом отношении был, например, призыв Горбачева к тольяттинским автомобилестроителям "стать законодателями мировой автомобильной моды". Большие надежды возлагались на конверсию ВПК. При этом Горбачев не шел дальше идеи "социалистического рынка" – с упором на прилагательное.
Середина и конец 1980-х годов были отмечены, однако, с одной стороны, появлением многочисленных публицистических материалов (Николая Шмелева, Василия Селюнина, Отто Лациса, Геннадия Лисичкина и др.), фактически требовавших отказа от социализма в пользу настоящего рынка, а с другой – появлением группы молодых экономистов во главе с Егором Гайдаром, еще в 1983 г. приступивших к практической проработке проблем перевода страны на рельсы рыночной экономики. Первые доказывали экономическую абсурдность существовавшей системы, другие предлагали ей альтернативу.
Внешняя экономическая интеграция – в рамках СЭВ – имела для горбачевского руководства лишь побочное значение. Единственная серьезная попытка в этом направлении была сделана в 1986–1987 гг., когда в Москве возникла идея превратить ГДР в главного производителя компьютеров для стран СЭВ. Лишь после 1988 г., с развитием кооперативов, актуальной стала тема совместных предприятий с западными партнерами, но на сравнительно низком уровне. Любые масштабные проекты советско-западного сотрудничества в области энергетики, сельского хозяйства и т. д. наталкивались на необходимость изменения форм собственности. Это, однако, являлось на тот момент непреодолимым политическим препятствием. Экономические вопросы появились в повестке российско-западных отношений только в самом конце существования СССР, когда западные лидеры, уступая призывам Горбачева, приступили к обсуждению программ экстренной финансовой помощи Советскому Союзу.