В этих условиях возможен сценарий, при котором консолидация мирового сообщества не происходит. Многосторонние западные институты приблизились к пределам расширения. В то же время внутри международного общества с большим трудом идут параллельные процессы формирования Европейского ядра и перестройки трансатлантических отношений. США удерживают первенство, но их лидерство постепенно становится более условным. Проблемы на Большом Ближнем Востоке, в Азии и Африке требуют от Соединенных Штатов все больших усилий и в конце концов принуждают Америку к стратегическому отступлению. Европейцы политически и стратегически отдаляются от США, но при этом политически не консолидируются, а экономически отстают от азиатских конкурентов. Одна из ведущих держав прежнего политического Запада – Япония экономически тяготеет к Восточной Азии, где быстро возвышается Китай. С трудом и большими сложностями в этом регионе постепенно формируется экономическое сообщество, включающее Большой Китай (КНР с Гонконгом плюс Тайвань), Японию и Южную Корею, а также страны АСЕАН. В Южной Азии идет становление самостоятельного центра силы во главе с Индией. Многополярный мир в конце концов становится реальностью, но степень управляемости этого мира и уровень его безопасности серьезно снижаются.
Возникает вопрос о том, возможна ли в начале XXI в. интеграция сравнительно крупных автономных величин в рамках международного общества. Иными словами, возможно ли в результате процесса внутренней модернизации устойчивое сближение культурно не западных стран с США и Европейским союзом – без формального, институционального включения в традиционные западные структуры (НАТО и ЕС), принадлежность к которым традиционно считалась синонимом интеграции? Фактически вопрос ставится о возможности, способах и формах неинституционализированной интеграции. От практического ответа на этот вопрос зависит также и будущее место России в системе международных отношений.
Российская идентичность и Запад
ЛЮБОЕ ДВИЖЕНИЕ К ИНТЕГРАЦИИ неизбежно отражается на идентичности интегрируемой страны. Под идентичностью мы будем понимать не столько самобытность той или иной страны и ее народа (это больше относится к области культуры и антропологии), сколько место и роль этой страны среди других и связанные с этим представления. Идентичность тесно связана с государственностью и ее характером, равно как и с позиционированием государства в международной системе, амбициями его элит и самоощущением нации. Страна может утратить идентичность вместе с государственностью (как Польша в 1795–1918 гг.), радикально изменить ее (подобно "второму" и "третьему рейху" в Германии, послевоенным ФРГ и ГДР, сегодняшней объединенной Германии), наконец, самобытные народы могут приобрести идентичность, как это сделали, в частности, республики бывшего СССР, ставшие – большинство из них впервые в современной истории – независимыми государствами.
Во второй половине 1940-х годов безусловное лидерство США признали не только малые страны Европы (Нидерланды, Португалия, Бельгия), но и традиционные великие державы Великобритания и Франция. Всем им, и малым, и великим, пришлось отказаться от вековых традиций, самостоятельности в принятии решений в вопросах войны и мира, от ряда важнейших интересов (например, от сохранения колониальных владений). В случае Западной Германии потребовался отказ нации и ее элиты от самостоятельных (по отношению к новым союзникам) международных интересов вообще. В случае Японии стало необходимым принятие конституции страны из рук американских оккупационных властей. И ФРГ, и Япония отказались от права вести войну или иметь самостоятельные (не интегрированные в систему американских союзов) вооруженные силы. Вооружение бундесвера и японских Сил самообороны было жестко ограничено. В случае стран южной Европы (Португалии, Греции, Испании, Турции) важнейшим условием интеграции стала постепенная глубокая демократизация их политических систем. Страны, вступавшие в ЕС, отказывались от значительной части своего суверенитета начиная с экономической сферы, а впоследствии и в других областях, в пользу наднациональных органов. Тем не менее даже в условиях интеграции каждая страна НАТО и ЕС сохранила свое лицо. Национальная идентичность сохраняется даже тогда, когда параллельно ей возникает и усиливается наднациональная (европейская).
Под этим углом зрения пример России конца XX – начала XXI в. представляет теоретический и практический интерес. Столетием раньше Россия достигла высокой степени интеграции с остальной Европой. Не только российские верхи, но и бурно развивавшееся третье сословие ощущали себя и воспринимались в окружающем мире как вполне европейские. За пределами Европы (т. е. современной цивилизации) оставалась огромная крестьянская масса, но и в ней происходило быстрое расслоение, открывавшее путь к формированию фермерства. Возможно, Российской империи не хватило как раз тех двадцати лет спокойного развития, о необходимости которых говорил Петр Столыпин, чтобы стать вполне европейской, современной страной. Вместо этого после прихода к власти большевиков начался процесс разрыва естественных связей с остальной Европой, с Западом – процесс закрытия России. Он шел как внутри страны – через установление тоталитарного режима, так и по ее периметру – через закрытие границ и сведение к минимуму любых контактов с "враждебным окружением".
Россия вынуждена была заплатить огромную цену за коммунистический эксперимент – прежде всего десятками миллионов жизней своих граждан. Распад Советского Союза, означавший не только "уход" окраин от Москвы (или "выход" Москвы из окраин), укладывавшийся в логику "деколонизации", но и расщепление "восточно-славянского ядра" традиционного российского государства, стал несомненной катастрофой. Еще большей катастрофой, притом не только геополитической, стали Октябрьская революция 1917 г., последовавшая за ней Гражданская война и массовые репрессии, продолжавшиеся несколько десятилетий. Советский Союз, однако, не потерпел военного поражения. Коммунистическая система в СССР рухнула под тяжестью собственного веса, а попытки внутренних реформ ускорили ее крах, смягчив при этом его последствия.
Российская Федерация во многом относится к той же категории стран, что и новые или будущие члены НАТО и ЕС. В нынешнем составе евроатлантических институтов есть не только бывшие социалистические страны, но и бывшие республики СССР; не только славянские, но и православные государства, во главе ряда центрально– и восточноевропейских стран – союзниц США долгое время стояли или даже продолжают стоять бывшие видные члены местных компартий, наконец, численность русских меньшинств на "новом Западе" превышает 1 млн человек. Пропасть в уровне благосостояния между жителями Петербурга и Финляндии, конечно, огромна, но разрыв в подушевых доходах между Калининградом и Клайпедой гораздо меньше, а между Краснодарским краем и румынской Констанцей практически отсутствует. Конечно, Россия простирается далеко за географические пределы Европы, но европейский характер зауральской, "азиатской" России не вызывает сомнений. Восточная Россия – это продолжение Восточной Европы, но никак не Восточной Азии.
В этом смысле интересно и показательно сравнение России с Турцией, которая настойчиво добивается вступления в Европейский союз и в долгосрочной перспективе имеет шансы осуществить свои планы. Президент Путин, по просочившейся информации, с упреком спрашивал канцлера ФРГ Шрёдера, почему Европа готова вести переговоры о принятии в свой состав мусульманской Турции, 97 % территории которой расположено в Азии, но не приглашает в Союз очевидно европейскую Россию. Обычно европейские политики говорят, что Россия "слишком велика" для Европы. Значение имеют не столько величина, сколько диспропорции. По размерам территории уменьшившаяся Россия больше расширившегося ЕС в четыре раза. По численности населения Россия все еще превосходит ведущую страну ЕС Германию на 75 %. В то же время российский ВВП составляет (в долларовом эквиваленте) чуть более 1,5 % мирового и менее 10 % среднего ВВП по странам ЕС. Российский же ВВП на душу населения, по самым оптимистичным данным, в три раза (в несколько раз) меньше среднеевропейского. Последние две цифры неточны и приблизительны, так как рассчитаны исходя из очень отличающихся друг от друга данных из разных источников. Таким образом, в гипотетическом случае членства в ЕС сравнительно отсталая и бедная, но сохранившая менталитет великой державы Россия располагала бы наибольшей квотой голосов в Европейском парламенте и значительным представительством в исполнительных органах ЕС.
В какой-то степени аналогичные опасения присутствуют и в отношении Турции. Главным отличием России от Турции, однако, является позиция элит двух стран. Турецкая давно сделала выбор в пользу Европы и последовательно движется в этом направлении. Для Турции модернизация означает европеизацию. Иная ситуация в России. Политическая идентичность страны определяется прежде всего характером власти. Авторитарная, безраздельная и бесконтрольная власть является основой того, что российские исследователи Юрий Пивоваров и Андрей Фурсов назвали "русской системой". В этом смысле Россия принципиально отличается от стран, вступивших в 2004 г. в ЕС и НАТО, и, наоборот, близка к таким государствам СНГ, как Белоруссия, Казахстан и даже Узбекистан. Сохранение у большинства российского общества (а не только у правящего слоя) традиционных представлений о характере и функциях власти в России является наиболее серьезным препятствием на пути не только политической, но и экономической и социальной модернизации. Для того чтобы Россия возродилась, абсолютно необходима смена властной модели.
Другой важнейший фактор – это многовековое начиная с середины XVI в. существование России в качестве "державы". Этот термин точнее, чем "империя", передает характер российской власти и Российского государства. В отличие от морских империй Англии, Франции, Голландии и др., но подобно османской Турции Россия практически интегрировала присоединяемые области в то, что иногда называют "Большой Россией". Советский Союз предпринял попытку решения национального вопроса через всестороннюю интеграцию окраинных республик с историческим ядром государства и формирование на этой основе "новой исторической общности – советского народа". На международной арене СССР осуществлял политику "социалистической интеграции" союзников и являлся центром притяжения стран социалистической ориентации. ЦК КПСС через свой Международный отдел (преемник Коминтерна) направлял деятельность коммунистических и левосоциалистических партий, национальных движений в большинстве стран мира. Стремление российских элит – прямых наследников советских – играть самостоятельную международную роль в европейском, "евроазиатском" (СНГ), а в перспективе и глобальном масштабе вытекает из исторического опыта и вынесенного из него представления о роли России.
Проблема имперского наследия сохраняется и в отношениях с новыми государствами, возникшими на месте бывших республик СССР, и в национально-регионально-религиозной проблематике, существующей в пределах самой Российской Федерации, прежде всего на Северном Кавказе. Трансформация имперского государства и имперской общности в национальное государство потребует и значительного времени, и многих усилий.
Идентичность страны не есть что-то неизменное, данное раз и навсегда. Только в XX в. Россия испытала две резкие смены идентичности (1917 и 1991 гг.) и несколько важных корректировок (середина 1920-х, середина 1940-х, конец 1980-х). "У России, – писал историк Юрий Афанасьев, – было два реализованных ею выбора: самодержавие и социализм; были два грандиозных сооружения на их основе, и оба рухнули". Российские либералы утверждают, что фактически с конца XX в. Россия стоит перед выбором – либо в Византию, либо в Европу. "Казалось бы, – рассуждает Ю. Афанасьев, – какие могут быть сомнения на сей счет? Какая может быть еще национальная идея реальнее и яснее, чем путь в Европу?". Но российская власть, даже выбрав капитализм, не хочет и не может отказаться от самодержавности, а общество дезориентировано, не организовано, плохо знает, чего хочет. Отсюда – характерная амбивалентность элитного и общественного мнения, межеумочность российской внешней политики, оставляющая Россию в "подвешенном состоянии".
В начале 2000-х годов революционный период сменился авторитарной стабилизацией и поиском формулы экономического развития, направляемого государством. Президент Путин с особым упором подчеркивает независимость России в международных делах. Идеологи Кремля (заместитель главы президентской администрации Владислав Сурков и др.) говорят о суверенной демократии. Независимость в глобализированном мире – понятие относительное, но автономный статус и самостоятельная политическая (хотя при этом периферийная и ограниченная) роль России в середине 2000-х годов – это факт. Тем не менее одного "провозглашения независимости" недостаточно для определения места и роли страны в мире. В 1990-е годы заявления о том, что Россия "обречена быть великой державой", звучали как заклинания. Между тем поиск Россией ее постсоветской идентичности на международной арене продолжается. В этом поиске решающую роль играет позиционирование России по отношению к США и Европейскому союзу.
Одна из серьезнейших проблем российских либеральных реформаторов состоит в их неспособности привлечь на свою сторону такой мощнейший фактор, как российский патриотизм. Взгляд либералов сосредоточен на странах, где их идеалы реализованы и которые они видят в качестве моделей для собственной страны. Начиная с Чаадаева либеральный взгляд на отечественную историю, как правило, категоричен в выводах: история России – это предостережение другим народам. Рассуждая таким образом, либералы не только подрывали свои позиции, но и усиливали позиции оппонентов. Не только консерватизм, но и обскурантизм получали возможность неограниченно использовать бренд "Россия" и, сверх того, обвинять либералов в космополитизме или даже в сотрудничестве с внешними силами в ущерб отечеству. Между тем западничество – не только составная, но и наиболее прогрессивная часть российской внутри– и внешнеполитической традиции.
Со времен Петра I Россия не только являлась составной частью европейской системы в качестве одной из великих держав, но и периодически совершала "модернизационные рывки", опираясь на опыт Западной Европы. В XVIII–XIX вв. Россия была не только непременным участником системы баланса сил на континенте, предполагавшей постоянные многосторонние коалиции в многочисленных войнах. Ее элита, сознательно ориентируясь на французские, немецкие, английские образцы, направляла развитие страны по западному пути. После разгрома Наполеона император Александр I играл выдающуюся роль на Венском конгрессе (1814–1815 гг.); Россия стала вдохновителем и одним из основателей Священного союза – первой постоянной организации управления международными процессами. Вплоть до Крымской войны (1853–1856 гг.) русский император был практически единоличным гарантом стабильности и легитимного порядка в Центральной и Восточной Европе. Во второй половине XIX в. Россия вновь была участницей многосторонних дипломатических комбинаций с участием держав Центральной и Западной Европы, пока, наконец, в начале XX в. она не связала свою судьбу с прото-Западом – англо-французской Антантой. В то же время, указывает профессор Александр Янов, Россия периодически "выпадала из Европы". "Прорывы", сближавшие страну с Европой, сменялись (во времена Николая I, Александра III, Сталина) периодами "выпадения" из Европы.
Действительно, коалиция между самодержавной Россией и либеральными государствами Запада основывалась на геополитических и экономических расчетах, а не на общих ценностях. Когда Александр III, принимая в Петербурге президента Франции в 1891 г., стоя слушал "Марсельезу", он не проникался не только республиканским, но и конституционалистским духом. Российские либералы – часто англо– и франкофилы – хотя и занимали высокие должности, были в явном меньшинстве при царском дворе, а впоследствии в Государственной думе. У правящих классов России начала XX в. было гораздо больше общих ценностей с прусскими юнкерами, чем с английскими "лавочниками". Тем не менее в это же время в России быстрыми темпами развивался капитализм, а геополитика, стратегия и экономика диктовали Петербургу союзы с демократиями против родственных авторитарных режимов.
Такие "противоестественные" союзы не могли быть легким делом. Уже Первая мировая война продемонстрировала довольно высокую степень фонового недоверия между Россией и ее западными союзниками. Об этом красноречиво свидетельствуют мемуары французского посла в Петрограде Мориса Палеолога и русского министра иностранных дел Сергея Сазонова. Тем не менее, несмотря на колоссальную тяжесть войны, ее многочисленные жертвы и отсутствие в ней ясных и понятных российскому населению целей, царское, а затем временное правительство оставались верными союзническому долгу. В конце концов война настолько обострила внутренние противоречия в стране, что в ней произошла большевистская революция. Советское правительство вывело Россию из войны, заключило сепаратный мир с Германией, но при этом действовало вне– и антисистемно, рассматривая Россию не столько как государство с определенными интересами, сколько как базу мировой пролетарской революции.
Россия превратилась из политического и военного союзника Запада в его фактического противника, из потенциального победителя в страну, разделившую судьбу побежденных. Запад же, по мнению многих русских эмигрантов, не оценил этой жертвенности и обошелся с ослабевшей Россией вполне прагматично, не оказав действенной помощи силам контрреволюции, признав независимость бывших окраин Российской империи и дополнив большевистскую самоизоляцию внешней изоляцией посредством санитарного кордона. Советская Россия, хоть и получила формальное признание Запада, оставалась вне рамок сообщества государств до середины 1930-х годов и затем опять с 1939 г. до нападения Германии на СССР.
Период, когда советская Россия была государством-изгоем, продолжался сравнительно недолго. Период непризнания Западом власти большевиков длился менее пяти лет – т. е. практически столько, сколько продолжалась Гражданская война, а у советского правительства сохранялись надежды на мировую революцию. Начиная с 1922–1924 гг. Советский Союз был постепенно подключен к мировому сообществу государств в форме восстановления дипломатических отношений. В то же время управляемый коммунистами СССР оставался за пределами общества "цивилизованных государств". Лишь в 1934 г. он был принят в Лигу Наций, что было прямой реакцией западных держав на решение Гитлера о выходе Германии из Лиги. Аналогичными соображениями руководствовалась и администрация Ф. Рузвельта в США, признавшая СССР в ноябре 1933 г. Уже в 1935 г. Франция и ее союзник Чехословакия заключили договоры о взаимопомощи с Москвой. Сближение на геополитической основе, однако, продолжалось недолго.