Может возникнуть предположение, что подобное отрицание какого‑либо авторитарного начала в дзэне входит в противоречие с ролью, отводящейся в психоанализе фигуре аналитика. В этом аспекте вновь прослеживается глубокая близость подходов в дзэне и психоанализе: в обоих случаях пациент, или ученик, получает знания от своего наставника. Но попадает ли при этом ученик (пациент) в зависимость от своего руководителя и является ли для него истиной все, что тот ему сообщает? Бесспорно, в психоанализе подобный феномен зависимости, трактуемый как перенос, существует и способен в значительной мере влиять на пациента. Однако психоанализ стремится освободить пациента от подобной зависимости от аналитика, выявив ее и по возможности устранив. Слова наставника в дзэне, равно как и аналитика в психоанализе, являются для ученика (пациента) значимыми, ибо в рамках дзэна наставник обладает априори большими знаниями, чем ученик; такое же положение дел существует и в психоанализе. Вследствие этого слово учителя является всегда убедительным для ученика. Наставник никогда не навязывает ученику своего мнения; ученик пришел к нему по собственной воле и также свободно может уйти. Наставник готов принять добровольно пришедшего к нему ученика, желающего пройти сложный путь к просветлению под его руководством. Но лишь такого ученика, который отдает себе отчет в том, что как бы наставник ни стремился ему помочь, судьба его находится лишь в его собственных руках. Никому не под силу спасти душу человека; только сам он может обрести спасение. В силах наставника лишь взять на себя роль повивальной бабки или проводника в горах. Как сказал один наставник дзэна, "я действительно ничего не могу поведать тебе. Если бы я попробовал это сделать, ты поднял бы меня на смех. Все, что я мог бы тебе сказать, принадлежит лишь мне, и оно никогда не смогло бы стать твоим".
Книга Херригела, повествующая об искусстве стрельбы из лука, дает яркий и наглядный анализ подхода наставника в рамках дзэна. Наставник в дзэне руководствуется принципом утверждения разумного авторитета. Он настаивает на своем методе изучения искусства стрельбы из лука, так как исходит из того, что лучше, чем ученик, знает, как его можно постичь. В то же время наставник не стремится навязать ученику свой авторитет, обрести над ним власть или сделать его постоянно зависимым от себя. Он лишь желал бы, чтобы ученик демонстрировал ему время от времени свои успехи; когда же тот сам станет наставником, он будет искать свой собственный метод в обучении. Наставник любит своего ученика любовью зрелой, проникнутой духом реального восприятия действительности. Он старается помочь ему, в то же время полностью отдавая себе отчет в том, что на пути к достижению цели не способен сделать за ученика того, что тот должен сделать сам. Любовь наставника к ученику лишена какой бы то ни было сентиментальности, она основывается на реалистичном отношении к человеческой судьбе, на осознании того, что ни один человек не способен спасти другого, но должен сделать все для того, чтобы помочь ему спасти себя самому. Любовь, отрицающая подобное утверждение и претендующая на "спасение" души другого, является в действительности лишь проявлением спеси и тщеславия.
По всей видимости, дополнительные аргументы будут для психоаналитика излишними, чтобы убедить его в том, что все сказанное о наставнике в рамках дзэна в равной степени относится (или во всяком случае должно относиться) к нему самому. По Фрейду, аналитик во взаимоотношениях с пациентом является как бы его зеркальным отражением; его отношение к нему должно быть лишено какой‑либо личностной окраски. Это, по его мнению, должно обеспечить независимость пациента от аналитика. Однако такие аналитики, как Ференци, Салливан, я и ряд других, рассматривают сотрудничество между аналитиком и пациентом как необходимое условие обеспечения взаимопонимания между ними. Мы полностью разделяем мнение о том, что подобное сотрудничество исключает какую бы то ни было сентиментальность, искажение действительности и, главное, всякое, даже самое осторожное и опосредованное, вторжение аналитика в жизнь пациента, пусть даже это и могло бы способствовать его излечению. Аналитик всегда готов помочь пациенту и всегда поддерживает его стремление победить болезнь и изменить свою жизнь. Однако он не может нести ответственность за свой неуспех, если сопротивление к жизненным переменам окажется у пациента непреодолимым. Долг аналитика заключается в том, чтобы сделать все от него зависящее, не пожалеть своих сил и знаний для достижения пациентом цели, к которой он стремится. В этом также проявляется близость позиций психоанализа и дзэна.
В дзэн - буддизме существует обучающий принцип постановки ученика в затруднительную ситуацию, именуемый коан. Являясь чем‑то вроде делающего невозможным побег препятствия, коан не позволяет ученику прибегнуть к традиционному мышлению с целью решения поставленной перед ним задачи. Дабы не пойти по ложному пути, заставляя пациента внимать объяснениям и наставлениям и тем самым лишь препятствуя ему осуществить переход от осмысления к подлинному переживанию, аналитик поступает или по крайней мере должен был бы поступать в некотором смысле таким же образом. Какие бы то ни было рационалистические обоснования, т. е. все, на что пациент опирается в своих иллюзиях, аналитик должен поэтапно устранять. В конце концов пациент лишится всех своих аргументов, вырвавшись тем самым из плена заблуждений, что позволит ему осознать то, что он не осознавал ранее. Другими словами, он начнет переживать реальность. Важную роль при этом играет моральная поддержка пациента, так как аналитик нередко испытывает беспокойство, что могло бы стать препятствием на пути к достижению поставленной цели. Однако эта поддержка ограничивается лишь тем, что аналитик находится рядом с пациентом, не пытаясь ободрить его при помощи слов, чтобы не помешать пациенту испытать одному ему доступное переживание.
Итак, сопоставление дзэн - буддизма и психоанализа непосредственно высвечивает некоторые аспекты их сходства, тождественности. Однако состоятельным оно может быть признано, если мы найдем точки соприкосновения между идеей просветления, являющейся главной в дзэне, и преодолением вытеснения, трансформацией бессознательного в сознательное, представляющих собой основной принцип психоанализа.
Вначале обобщим сказанное о психоанализе. Цель его - трансформировать бессознательное в сознательное. При этом необходимо иметь в виду, что сознательное и бессознательное являются функциями, а не содержанием психического процесса. Точнее: речь может вестись лишь о той или иной степени вытесненности, о состоянии, когда человек осознает только те переживания, которые сумели пройти через обусловленный реалиями конкретного социума фильтр языка, логики и других критериев. Перед человеком открываются самые потаенные глубины его натуры, а следовательно, его человеческая суть, освобожденная от искажений на всех уровнях фильтра. Если человек полностью преодолевает вытеснение, он тем самым разрешает конфликт между своим сознанием и бессознательным. При этом, преодолевая самоотчуждение и оторванность от окружающего мира во всех его проявлениях, он оказывается способным испытывать неопосредованное переживание. Кроме того, как уже отмечено, восприятие мира зависит от степени обособленности его бессознательного от его сознательного; иными словами, в какой мере его "я" как целостной личности отделено от его "я" как личности социальной. Это проявляется, с одной стороны, в виде паратаксических искажений, или эффекта переноса, когда другой индивид видится не тем, чем он является в действительности, а предстает в образе важного лица, имевшего влияние на него в детстве. Это происходит в силу того, что он способен воспринимать другого индивида не как целостная личность, а лишь посредством своего сформированного в детстве "я".
С другой стороны, сознание человека, пребывающего в состоянии вытеснения, ложно по своей природе. Это отражается на переживании им окружающего мира: вместо реально существующего объекта он видит лишь порожденный собственными иллюзиями и представлениями его образ. Это искаженное представление о чем‑либо, эта застилающая его взор пелена как раз и являются первоисточниками его тревог и страданий. Как следствие находящийся в состоянии вытеснения индивид переживает происходящее в его голове вместо переживания реальных людей и объектов. Пребывая в уверенности, что он контактирует с реальным миром, на деле он имеет дело лишь со словами. Такие явления, как паратаксическое искажение, ложное сознание и церебрация, представляют собой, по всей видимости, хоть и различные, но все же связанные между собой аспекты потери человеком реальности, когда человеческая суть индивида отделена от индивида социального, и не могут рассматриваться как самостоятельные разновидности утраты им контакта с реальным миром. Исходя из утверждения, что индивид, пребывающий в состоянии вытеснения, отчужден по своей природе, мы просто рассматриваем один и тот же феномен с разных точек зрения. Находящаяся в отчуждении личность, направляя свои мысли и чувства на тот или иной объект, не воспринимает при этом себя субъектом своих переживаний и находится в зависимости от обусловливающего ее переживания объекта.
Полную противоположность этому отчужденному, искаженному, паратаксическому, иллюзорному, "ментальному" переживанию представляет собой непосредственное, цельное восприятие действительности, свойственное младенцу и ребенку, не успевшему утратить способность к нему под влиянием воспитания. Для новорожденного еще нет разделения между "я" и "не - я". Процесс подобного разделения идет постепенно, и способность ребенка сказать "я" свидетельствует о его завершении. Тем не менее восприятие мира у ребенка все равно остается в достаточной степени непосредственным и неискаженным. Играя с мячом, ребенок на самом деле видит, как мяч катится, он весь поглощен переживанием этого зрелища. Взрослый человек также пребывает в уверенности, что видит, как мяч катится. Бесспорно, это так: он в самом деле наблюдает, как один объект, т. е. мяч, катится по другому объекту - полу. Однако в действительности он лишь думает о том, что мяч катится по полу, не видя этого. Говоря, что мяч катится, взрослый в принципе лишь заявляет о том, что, во - первых, он знает, что круглый предмет именуется мячом, и во - вторых, что лежащие на ровной поверхности круглые предметы при прикосновении к ним могут катиться. При этом то, что он видит глазами, лишь утверждает его в своем знании и позволяет ему чувствовать себя комфортно.
Человек способен вновь обрести способность испытывать свойственное ребенку прямое, спонтанное восприятие реальности, достигнув состояния "не - вытесненности". Но подобное преодоление вытеснения, учитывая пройденный человеком путь в эволюции интеллекта и процессе отчуждения, подразумевает возвращение ему непорочности на новом, более высоком уровне. Обрести такую непорочность возможно, лишь вначале утратив ее.
Подобная мысль находит яркое выражение в ветхозаветном предании о грехопадении и пророчестве о Мессии. Согласно библейскому преданию, человек, находясь в Эдемском саду, представляет собой целостную субстанцию. Являясь неотделимой частью природы, он лишен сознания, для него не существует понятий различия, выбора, свободы, греха. Делая свой первый выбор, человек впервые проявляет непослушание и таким образом выходит из изначально лишенного индивидуальности состояния; вместе с тем он делает первый шаг на пути к свободе. Совершив его, он обретает сознание: теперь он осознает себя, осознает свою обособленность от Евы как женщины, от природы, от животных и земли. Следствием осознания этой обособленности становится появление у человека стыда: того же стыда, который мы испытываем и по сей день, ощущая отчужденность от близких нам людей. Покинув рай, он ознаменует тем самым начало истории человечества. Первоначальное состояние гармонии уже недоступно ему, однако для него существует новая гармония, к которой он может стремиться, гармония, выражающаяся в совершенствовании его разума, сознания, обретения им способности любить, дабы, как гласит пророчество, "…земля наполнилась знанием Бога так же, как океан наполнен водой". Мессианская концепция предсказывает переход от лишенной индивидуальности и сознания гармонии к новой гармонии, основанной на торжестве целостного и совершенного разума. Достижение ее станет возможно с приходом Мессии и ознаменуется устранением антагонизма между человеком и природой, человеком и другим человеком; пустыня станет цветущим садом, волк и ягненок будут мирно сосуществовать рядом, а мечи перекуют на орала. Наступление эпохи Мессии является, с одной стороны, райским временем, а с другой - чем‑то ему противоположным: человек, навсегда покинувший мир детства, достиг высшей стадии своей эволюции и снова становится ребенком, что выражается в цельности его природы и непосредственности восприятия.
Подобная же мысль прослеживается и в Новом Завете: "Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него" (Лука 18, 17). Эта сентенция не нуждается в пояснении: через избавление от отчужденности люди снова должны стать детьми и научиться творческому восприятию мира. Однако, превращаясь в детей, люди тем не менее уже достигли зрелости и не являются детьми. Как раз в этом случае и становится возможным упомянутое в Новом Завете переживание: "Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан" (Коринфянам 13, 12).
Преодоление вытеснения и отчуждения от самого себя и, как следствие, от другого индивида означает осознание бессознательного, т. е. пробуждение, расставание с иллюзиями, заблуждениями и ложными представлениями и адекватное восприятие действительности. Осознание ранее неосознанного совершает в человеке внутренний переворот. Основой творческого интеллектуального мышления и непосредственного интуитивного восприятия действительности как раз и является подлинное пробуждение человека. Индивид, находящийся в состоянии отчуждения, когда реальный мир воспринимается им лишь на уровне мышления, оказывается способным лгать; будучи же пробужденным и, следовательно, ориентированным на прямое восприятие действительности, человек не способен говорить неправду: сила его переживания разрушает ложь. Наконец перевод бессознательного в сознательное означает для человека жить, руководствуясь истиной. Будучи открытым перед действительностью, он перестает пребывать в отчуждении от нее; не противясь ей и в то же время не пытаясь ей ничего навязать, он реагирует на действительность адекватным образом.
Цель дзэна заключается в непосредственном и полном постижении мира. Теперь я попытаюсь более четко обозначить связь между принципами психоанализа и дзэна на основе рассуждений доктора Судзуки.
В первую очередь я хотел бы обратить внимание на один терминологический аспект рассматриваемого вопроса, который, по моему мнению, препятствует осуществлению нашего анализа. Речь идет об употреблении терминов "сознательное" и "бессознательное" вместо функциональных терминов, служащих для обозначения того, в какой мере индивид как целостная личность отдает себе отчет в переживании чего‑либо. Не сомневаюсь, что, устранив данную терминологическую неопределенность, мы в значительной мере облегчим себе задачу выявления связи между истинным значением перевода бессознательного в сознательное и концепцией достижения просветления. "Метод дзэна заключается в том, чтобы непосредственно проникнуть в сам объект и увидеть его изнутри таким, каким он является в действительности". Такое непосредственное постижение реальности "можно определить и как активно волевое, или творческое". Далее Судзуки называет этот источник творчества "бессознательным в дзэне", добавляя: "Нужно суметь почувствовать бессознательное, однако не в обычном понимании этого слова, а, я бы сказал, в самом исконном и основополагающем его значении". В подобной трактовке бессознательное рассматривается как некоторая область, располагающаяся как внутри личности, так и за ее пределами. "Переживание бессознательного, - говорит Судзуки, - является… основополагающим и изначальным".
Оперируя терминами, я предпочел бы отказаться от понятия "переживание бессознательного". Вместо этого, по моему мнению, следовало бы говорить об осознании индивидом испытываемых им глубинных и непосредственных переживаний, т. е. об ослаблении таких явлений, как паратаксическое искажение, проецирование образов и церебрация, что становится возможным вследствие уменьшения степени вытеснения. Последователь дзэнского учения определяется Судзуки как находящийся "в непосредственном единстве с великим бесознательным". Со своей стороны, я бы сформулировал это по - другому - как осознание внутренней реальности и реальности окружающего мира во всей их ясности и полноте.
Далее Судзуки вновь прибегает к функциональной терминологии, говоря о том, что "в действительности оно (бессознательное), напротив, представляет собой нечто самое интимное для нас, и именно поэтому оно с таким трудом поддается постижению, подобно тому как глаз не способен увидеть сам себя. Вследствие этого, для того чтобы бессознательное стало сознательным, необходима особая тренировка сознания". В данном случае Судзуки оперирует понятиями, в полной мере соответствующими психоаналитической концепции: задача заключается в трансформации бессознательного в сознательное, для достижения чего сознание нуждается в специальной подготовке. Но значит ли это, что все различие между психоанализом и дзэном сводится лишь к собственным, отличным друг от друга подходам в тренировке сознания, в то время как цели, которые преследуют две эти системы, - одни и те же?
Прежде чем подробнее остановиться на этом вопросе, мне представляется целесообразным рассмотреть еще несколько требующих пояснения аспектов.
В рассуждениях доктора Судзуки затрагивается идея противопоставления знания и непорочности, т. е. тот же вопрос, к которому я обращался, говоря о психоаналитических понятиях. Библейскому понятию грехопадения как результата получения знания в дзэне и вообще в буддизме соответствует понятие аффективной контаминации, т. е. загрязненности страстями (клеша) или вмешательства сознательного мышления, подчиненного интеллекции. Термин "интеллекция" затрагивает очень важный вопрос. Тождественна ли деятельность человеческого интеллекта сознанию? Если тождественна, то переход бессознательного в сознательное представлял бы собой процесс интеллектуализации неосознанного, что в корне противоречит задачам дзэна. В таком случае цели психоанализа и дзэна оказались бы диаметрально противоположными, ибо дзэн ставил бы задачу развития деятельности интеллекта, в то время как целью психоанализа является как раз освобождение человека из его плена.
Необходимо отметить, что первоначально Фрейд был сторонником концепции интеллекции, рассматривая ее как основную цель психоанализа. В то время он полагал, что для излечения пациента аналитику достаточно лишь сообщить ему необходимую информацию.