Мой доклад встретили очень благожелательно. На следующем заседании меня приняли в психоаналитическое объединение. Фрейд очень хорошо умел держать дистанцию и внушать к себе уважение. Он не был высокомерен, всегда держался в высшей степени приветливо, но за этим чувствовался холодок. "Оттаивал" он крайне редко. Он был великолепен, когда с бичующей иронией призывал к ответу какого-нибудь скороспелого всезнайку или выступал против психиатров, допускавших по отношению к нему недостойное поведение. В важных вопросах теории Фрейд был неуступчив. Техническим вопросам психоаналитической работы уделялось очень мало внимания, и этот недостаток оказался для меня довольно ощутимым в лечебной деятельности. Ведь не было ни учебных заведений, ни упорядоченного курса, в которых преподавались и разбирались бы эти вопросы, и каждый был предоставлен самому себе. Я часто советовался со старшими коллегами, но они мало что говорили, кроме "наберитесь терпения, продолжайте анализировать, и вы добьетесь результата". К этому обычно сводились все их рекомендации. Но чего и каким способом надо было добиваться, толком не объясняли. Самым трудным было продвижение в работе с заторможенными или даже молчащими пациентами. Тем коллегам, которые занялись психоанализом позже, уже не пришлось испытать столь безотрадного "плавания" в море технических проблем. Психоаналитики бессильно сидели часами, сталкиваясь с пациентами, которые не обнаруживали ассоциаций, не "хотели иметь" снов или ничего не могли сказать относительно сновидений. Хотя техника анализа сопротивления и была теоретически обоснована, она не применялась на практике. Я знал, что препятствия анализу означали сопротивление раскрытию бессознательного содержания, знал также, что должен устранить его, но как? Если кто-нибудь говорил пациенту: "Вы сопротивляетесь", то в ответ он встречал непонимающий взгляд, ведь это, с точки зрения пациента, была не очень умная и непонятная информация. Не лучшим бывал результат и в том случае, если пациенту говорили, что он "защищается от своего подсознания". Если его пытались убедить в том, что молчание или упорство не имеет смысла, это было несколько лучше и умнее, но не более плодотворно. А выход, который предлагали аналитики, всегда сводился только к одному: "Продолжайте спокойно анализировать". За этим-то "Продолжайте спокойно анализировать" и последовала самым непосредственным образом постановка мною вопроса об анализе характера.
В 1920 г., еще не чувствуя связи рекомендации коллег со своими дальнейшими действиями, я отправился к Фрейду. Он блестяще сумел распутать на теоретическом уровне узел сложной ситуации. Что касается техники, то наш разговор не удовлетворил меня. Анализировать, сказал Фрейд, значит прежде всего иметь терпение. У бессознательного нет времени. Следует справляться со своим терапевтическим тщеславием. В ходе других бесед он поощрял меня к более решительному действию в процессе лечения. В конце концов я понял, что лечебная работа только в том случае на деле является таковой, когда находится терпение понять процесс излечения. Было еще слишком мало известно о сущности душевного заболевания, детали этого процесса могут казаться неважными, но они очень важны, если надо изобразить функцию живого: вопрос о том, как и откуда возникают окостенение и заскорузлость в эмоциональной жизни человека, был путеводной нитью при изучении сферы вегетативной жизни.
На одном из последующих заседаний Фрейд ограничил изначальную формулу излечения. Первоначально она гласила, что симптом должен исчезнуть при осознании его неосознанного смысла. Теперь же Фрейд сказал: "Надо внести исправления. При раскрытии неосознанного смысла симптом может, а не должен исчезнуть". Это произвело большое впечатление. Какое условие ведет от "возможности" к "долженствованию"? Если осознание неосознанного не ведет безусловно к этому результату, то что должно добавиться для того, чтобы симптом исчез? Никто не знал ответа. Ограничение, которое Фрейд ввел в собственную формулу лечения, даже не особенно обратило на себя внимание. Продолжали толковать сны, ошибочные действия, цепи ассоциаций, которые возникали у пациентов. В сущности же механизма излечения отдавали себе отчет лишь немногие. Вопрос: "Почему мы не излечиваем?" - не возникал. Это понятно, если принять во внимание положение, в котором тогда находилась психотерапия. Обычные методы неврологического лечения, вроде брома или формул типа "Вы только нервничаете, у вас нет недостатка ни в чем", нагоняли на больных такую тоску, что они ощущали как благодеяние возможность предаться своим мыслям, спокойно лежа на диване.
Их даже побуждали следовать правилу "говорить все, что приходит в голову".
Лишь много лет спустя Ференци открыто признал, что никто в действительности не соблюдал или не мог соблюдать данное правило. Сегодня это настолько естественно для нас, что мы и не ожидаем от больных таких действий.
В 1920 г. думали, что обычные неврозы можно "вылечить" месяца за три, самое большое за шесть. Фрейд прислал мне больного с пометкой в истории болезни: "На трехмесячный психоанализ, импотенция". Я мучился, а за стенами моего кабинета специалисты по внушению и психиатры неистовствовали по поводу "пагубности" психоанализа. Мы же, глубоко убежденные в правильности своей работы, жили ею. Каждый случай показывал поистине невероятную правоту Фрейда. А старшие коллеги все говорили: "Только наберитесь терпения и продолжайте анализировать!" Мои первые работы были клинико-теоретического, а не технического характера. Не подлежала сомнению необходимость понять гораздо больше, чем было известно, прежде чем улучшатся результаты. Это формировало хороший настрой исследователя и борца. Психоаналитики, входя в элиту борцов за научную истину, отмежевывались от шарлатанов, занимавшихся лечением неврозов. Пусть современные вегетотерапевты терпеливо выслушают эти исторические детали, если даже "оргастическая потенция" и заставляет себя ждать.
Пробелы в сексуальной теории и психологи.
1. "Удовольствие" и "инстинкт".
Основываясь на результатах своих занятий биологией и опираясь на определение инстинкта, данное Фрейдом, я рискнул подойти к трудной проблеме удовольствия и отвращения. По мнению Фрейда, существовало поразительное явление, заключавшееся в том, что сексуальное напряжение имеет приятный характер в отличие от неприятного, по сути, напряжения остальных видов. В соответствии с обычным воззрением напряжение могло быть только неприятным, и лишь разрядка приносила удовольствие. В сексуальной сфере дело обстояло по-иному. Я интерпретировал ситуацию таким образом: в предвкушении формируется напряжение, которое должно было бы быть воспринято как неприятное, не будь удовлетворения. Но предвкушаемое удовольствие в результате удовлетворения не только порождает напряжение, а удовлетворяет и небольшую порцию сексуального возбуждения. Это небольшое удовлетворение и перспектива большого конечного удовольствия заглушали отвращение, вызванное напряжением из-за страха перед полной несостоятельностью. Эта информация означала для меня подход к тому функциональному объяснению инстинктивной деятельности, которое я дал позже. Так я пришел к тому, чтобы усматривать в инстинкте не что иное, как "двигательную сторону удовольствия". Современная психология порвала с представлением о наших ощущениях только как о пассивных переживаниях, без активности "Я". Более правильная позиция была занята, когда стали утверждать, что каждое ощущение реализуется с помощью активного отношения к соответствующему раздражителю ("намерение" или "акт восприятия"). Это был важный шаг вперед, ведь теперь можно было объяснить тот факт, что одни и те же раздражители, как правило вызывающие приятные ощущения, не воспринимаются в других случаях, при другой внутренней установке. В применении к сексуальной науке сказанное означает, что если у одного человека легкое поглаживание сексуальной зоны вызывает приятное ощущение, то у другого нет, так что он чувствует только прикосновение или трение. Этот факт явился подготовкой к восприятию отличия пережитого удовольствия, полноценного с оргастической точки зрения, от простого ощущения прикосновения, то есть принципиального различия между оргастической потенцией и оргастической импотенцией. Те, кто знаком с моими электробиологическими работами, знают, что в "активной позиции "Я" в процессе восприятия" проявляется электрический заряд организма, стремящийся к периферии.
В удовольствии я различал моторно-активную и сенсорно-пассивную составляющие, сплавленные воедино. В одно и то же время происходит пассивное переживание моторики удовольствия и наблюдается активное желание испытать ощущение. В то время в науке мыслили хотя и сложно, но верно. Позже я научился формулировать свои взгляды проще: инстинкт не является чем-то находящимся здесь и ищущим удовольствия там, он сам и есть моторное удовольствие. В этом воззрении обнаруживалась брешь. Как объяснить стремление к повторению однажды пережитого удовольствия? Я помог себе с помощью энграмм Земона: половое влечение есть не что иное, как моторное воспоминание об уже пережитом удовольствии. Тем самым понятие влечения сводилось к понятию удовольствия. Оставался вопрос о сущности удовольствия. Следуя принятым тогда правилам ложной скромности, я говорил о своем неведении и тем не менее бился с этих пор над проблемой соотношения количества влечения с качеством удовольствия. Влечение определялось, по Фрейду, количеством возбуждения, количеством либидо. Я же обнаружил именно удовольствие как сущность влечения, а удовольствие есть психическое качество. В соответствии с известными мне тогда методами мышления количественное и качественное были несовместимыми областями, абсолютно отдельными друг от друга. Я не знал, как помочь себе. Но совершенно неосознанно был найден подход к будущей функциональной унификации количества возбуждения и качества удовольствия. С помощью клинико-теоретического решения проблемы влечения я подошел вплотную к границе мышления, механистически разделяющего разные сферы бытия. Противоречия - это только противоречия и ничего более. Они несовместимы. Точно с такими же проблемами я столкнулся позже, обратившись к понятиям "наука" и "политика" или к мнимой несовместимости констатации фактов с их ценностной оценкой.
Сегодня этот ретроспективный взгляд является для меня доказательством того, что корректное клиническое наблюдение никогда не сможет ввести в заблуждение. В этом случае не права философия! Корректное наблюдение всегда должно вести к выдвижению функциональных, энергетических формулировок, если прежде не свернуть с пути. Загадку представляет сам по себе страх столь многих хороших исследователей перед функциональным мышлением.
Я обобщил промежуточные результаты своих размышлений в докладе "К энергетике влечения", с которым выступил 8 июня 1921 г. на заседании Венского психоаналитического объединения. В 1923 г. она вышла в "Цайтшрифт фюр зексуаль-форшунг". Помнится, что ее не поняли. С тех пор я не давал в журнал теоретических работ, ограничиваясь только клиническими.
2. Генитальная и негенитальная сексуальность.
На стадии предвкушения удовлетворение всегда меньше напряжения, оно возрастает. Только на фазе окончательного удовольствия спад совпадает со структурой напряжения.
Я руководствовался этим представлением вплоть до сего дня во всех сексуально-экономических размышлениях и при изложении своих взглядов по данным проблемам.
Эти теоретические размышления направлялись определенным клиническим опытом. Я уже упоминал о крестьянском сыне с полностью утраченной способностью к эрекции, которого лечил в то время. Он ни разу не испытал ощущения отвердевания полового члена. Исследование тела не выявило каких-либо нарушений. Тогда было принято строго различать душевные и телесные заболевания. Если обнаруживались какие-то нарушения физического состояния, то лечение душевного заболевания исключалось само собой. С нашей сегодняшней точки зрения это было, в принципе, неправильно, но оказывалось верным, если руководствоваться предположением о душевных причинах душевных заболеваний. Что же касается соотношения между функционированием духа и тела, то здесь господствовали неправильные представления.
Я взялся за лечение этого пациента в январе 1921 г. и безрезультатно работал с ним шесть часов в неделю до октября 1923 г. Отсутствие у больного какой бы то ни было генитальной фантазии привлекло мое внимание к различным онанистическим манипуляциям, к которым прибегали другие. Бросалась в глаза зависимость у больных характера онанизма от определенных фантазий. Ни одному пациенту при онанистическом акте не представлялось, что он испытывает удовольствие от естественного полового акта. При более внимательном рассмотрении фантазии на тему акта оказывалось, что за этими фантазиями нет никаких конкретных представлений. Выражение "совершить половое сношение" применялось механически. Большей частью оно соответствовало желанию "проявить себя мужчиной". Это выражение скрывало ребячье желание успокоиться в объятиях женщины, большей частью старшей по возрасту, или "врезаться в женщину". Короче говоря, оно могло по смыслу охватывать все, но только не сексуальную радость от полового акта. Это было непонятно и ново для меня. Я не мог даже предположить существования такого нарушения. Правда, в психоаналитической литературе много говорилось о нарушениях потенции, но не о таких. С тех пор я обстоятельно исследовал содержание онанистических фантазий и характер онанистического акта. При этом открывалось множество странных явлений. За такими общими, ничего не говорящими выражениями, как, например, "Я вчера онанировал" или "Я переспал с той-то или той-то", - скрывались интереснейшие явления.
Уже вскоре по характеру фантазий я смог различать среди пациентов две большие группы. Для первой было характерно, что в фантазиях функционировал член как таковой, что происходило и семяизвержение, но оно не служило достижению генитального удовольствия. Член был "орудием убийства" или служил для "доказательства" потенции. Больные достигали семяизвержения, прижимая половые органы к твердой поверхности, а тело при этом было "как мертвое". Половой член перевязывался платком, зажимался между ног или терся о собственные бедра. Только фантазия на тему изнасилования оказывалась способной привести к семяизвержению. В очень многих случаях семяизвержения вообще не происходило или оно совершалось только после многократных прерываний. И все же генитальная сфера была возбуждена и приводилась в действие. Напротив, у второй группы не наблюдалось ни действий, ни фантазий, которые можно было бы называть генитальными. Больные, входившие в эту группу, сжимали неэрегированный член. Они возбуждались, вводя палец в задний проход, пытались ввести член себе в рот или щекотали его, просовывая руку сзади между бедер. Встречались представления об избиении, связывании и мучении или о копрофагии, а также представления о сосании члена, который в этом случае заменял грудной сосок. Короче, хотя во всех этих фантазиях и присутствовал половой орган, но использовался он с негенитальной целью.
Эти наблюдения свидетельствовали, что характер действия, будь то в фантазии или в реальности, указывал простой путь для прохода к бессознательным конфликтам. Они вскрывали также роль генитальности в терапии неврозов.
В то же самое время я занимался вопросом о границах воспоминания пациентов в процессе анализа. Осознание вытесненного опыта детства рассматривалось как главная задача терапии. Фрейд считал весьма ограниченной возможность сделать вновь осознанными переживания детских идей и чувств. По его словам, следует довольствоваться и тем, что прежние воспоминания проявляются в форме фантазий, на основе которых можно реконструировать исходную ситуацию. Реконструкция ситуации раннего детства с помощью анализа фантазий рассматривалась как весьма важное дело. Без этой многолетней работы нельзя было понять многообразия неосознанных установок ребенка. В долгосрочной перспективе это считалось гораздо важнее быстро достигаемых и поверхностных успехов. Опираясь на эти более серьезные результаты, можно было впоследствии дальше продвинуться и в терапии. Без моей многолетней работы по исследованию неосознанной фантастической жизни пациентов не было бы возможным достаточно обосновать мои сегодняшние взгляды на проблему биологического функционирования в психическом. Сегодня, как и 20 лет назад, цель моей работы осталась неизменной - пробудить вновь самые ранние детские переживания. Существенные преобразования претерпел лишь метод достижения этой цели, так что его нельзя было больше называть психоанализом. Мои воззрения клинициста сформировались под воздействием наблюдений над генитальными манипуляциями. Благодаря этому я смог увидеть существование новых отношений в душевной жизни, но продолжал работать всецело в русле психоанализа, в соответствии с принципами которого была выполнена и работа о воспоминаниях.
После примерно трехлетней клинической работы я увидел, что способность больных вспоминать была очень слабой и неудовлетворительной. Дело обстояло таким образом, будто особого рода преграда блокировала доступ информации к больным. Я выступил с сообщением об этом на заседании объединения в сентябре 1922 г. Коллег больше интересовали мои теоретические рассуждения о deja vu, из которых я исходил, нежели технико-терапевтические вопросы. Я практически мало что мог сказать об этом, а одна только постановка проблем немногого стоила.
Основание Венского семинара по психоаналитической терапии.