Именно исходя из этого сказку можно использовать при толковании мужской или женской психологии, а также для решения проблем, связанных с наступлением различных жизненных этапов. Слушателю открывается возможность, в зависимости от его собственных данных, идентифицировать себя с мужским или с женским главным персонажем повествования, который, подобно Я сновидения, является там чувствующим и действующим. Конечно, сказка, как правило, может иметь не одну интерпретацию. У рассказанной здесь "змеиной сказки" активно действующим, переживающим и несущим избавление персонажем является младшая дочь. Таким образом, естественно рассматривать сказку как выражение женской проблематики. Это ни в коем случае не исключает другие возможности: у слушателя есть основания счесть себя заколдованным принцем или отцом и толковать сказку с точки зрения мужской психологии. В дальнейшем я хочу попытаться показать различные варианты таких возможных толкований.
Смысл этой книги заключается не в том, чтобы осветить и истолковать отдельную сказку во всей ее психологической красоте и глубине. Того, кто этого ищет, можно отослать к работам Н. von Beit, M. L. von Franz, Laiblin или A. Jane, если называть лишь некоторые имена. После моих ранних публикаций, особенно начиная с 70-х годов, появилось множество интерпретаций сказок, которые здесь невозможно упомянуть. В качестве наиболее достойной внимания я мог бы здесь порекомендовать, - относящуюся, правда, к фрейдистскому направлению, - книгу Беттельхейма "Детям нужна сказка", а также книгу Верены Каст "Сказка в качестве терапии", и целую серию изданий Kreuz Verlag "Мудрость в сказке", где я опубликовал свою интерпретацию французской сказки "Синяя птица". Данная работа позволяет только в общих чертах выявить взаимосвязи сказочных элементов, чтобы в дальнейшем читатель мог искать иные толкования, получив толчок к развитию собственных мыслей.
Итак, обратившись к нашей сказке о змее, мы обнаруживаем нечто характерное для очень многих сказок (в отношении места действия). В них всегда есть два мира: один мир, полный естественных, нормальных и обычных явлений. В нем живет купец вместе со своей семьей, по крайней мере, со своими дочерьми, потому что о матери нам ничего неизвестно. Он совершает свои деловые поездки, из которых привозит домой обычные подарки. В другой мир он попадает неожиданно, возвращаясь на родину. Это волшебный мир, мир, где существует говорящая змея, которая, подобно человеку, живет в большом доме, и у нее есть волшебное зеркало, в которое можно увидеть весь мир. Она также может с помощью заветного кольца переносить дочь купца из одного места в другое и даже оказывается на самом деле не змеей, а заколдованным принцем.
Если теперь сопоставить эти два мира с внутренним содержанием души, то первая область, в которой все протекает нормально и обыденно, соответствует сознанию. Второй, фантастический, мир соответствует нашему бессознательному, той области, откуда приходят сны и фантазии, где, как известно, возможно все, кажущееся совершенно невозможным. Сознание и бессознательное - это две противоположные сферы, в которых разыгрывается сказка и между которыми она пытается установить связь. Бессознательное может всплывать в разных вариациях. Вспомним, сколько возможностей находит для него сказка, будь то заколдованный дворец, как в нашей сказке, или подземный мир Госпожи Метелицы, небесное путешествие божьего дитя (Marienkind), лес и дом ведьмы в "Гензеле и Гретель", пещера с драконом или другим подземным обитателем, мир на дне моря, озера или колодца.
Попробуем еще раз непосредственно с точки зрения женской психики истолковать сущность происходящего, которая в этой сказке лежит на поверхности, поскольку главным действующим лицом является героиня сказки. Здесь вообще все происходит подобно тому, как в широко известной сказке братьев Гримм о Короле-Лягушке:
Молодая девушка, которая до сих пор росла в родительском доме, окруженная любовью и заботой, однажды, казалось бы, случайно встретив отвратительное, а в случае со змеей даже опасное, существо, оказалась вынуждена признать его, вместе с ним жить, вместе есть и, наконец, даже взять в постель и выйти за него замуж.
В обеих сказках содержится мотив любовного принятия холоднокровного существа. Но именно благодаря этому принятию, подобному внутренней связи Я с этим неизвестным, совершается трансформация. Из низменной, неприятной и опасной холодной крови появляется некоторое количество здоровой активности, и вся область души, находившаяся под властью заклятья и волшебных чар, вновь расцветает и оживает для деятельной жизни.
Змея является чрезвычайно многообразным символом, который выступает в различных значениях в мифологии, в религиозной символике, а также в культе и ритуалах. Символ этот включает райского змия, змею Мидгард германской мифологии, змею Эскулапа и Гидру греческой. Сюда можно отнести как достойного уважения медного змия у Моисея, так и злые опасные головы Горгоны греческой мифологии. Широко распространенный по всей земле, этот символ появляется вновь и вновь, всегда сохраняя свою важность и наполняясь при этом различным внутренним содержанием. Здесь речь идет несомненно о явном проявлении бессознательной природной силы, которая не является ни злой, ни доброй, как и сама природа, и стоит на еще не дифференцированной, чуждой любому личному отношению, ступени хладнокровного существования.
В душе человека такой части природы соответствует инстинктивная основа и природная, сама по себе здоровая, но еще не дифференцированная и безличная сила. Образный язык нашей сказки о змее предлагает идентифицировать эту инстинктивную силу прежде всего с пробуждающейся в период полового созревания сексуальностью и с развитием отношений между мужчиной и женщиной. В сказке есть следующие указания на это: во-первых, находящаяся в подходящем для замужества возрасте девушка, во-вторых, просьба змеи взять ее в мужья. При этом можно вспомнить об очень характерном фаллическом значении змеи, которая способна подняться вертикально, подобно мужскому половому органу. Наконец, сюда можно отнести завершение сказки браком между девушкой и принцем, и последнее:
причина проклятия принца состоит в его сексуальном преступлении. Таким образом, змея и все здесь с ней связанное может представлять собой символ для возникающих в период полового созревания сексуальных влечений, и сказка указывает путь усвоения и оформления загадочных, неизвестных, представляющихся поначалу даже опасными и отвратительными явлений, всплывающих из глубины собственной природы. На протяжении столетий, даже тысячелетий, в нашей культуре женщины воспитывались так, что до замужества все, связанное с сексуальностью и эротикой, было отвратительно и ненавистно и должно было быть вытеснено и подавлено. С вступлением в брак все это, до тех пор дурное, должно было стать благим и прекрасным, и это столь же трудно понять и усвоить, как и превращение змеи в юношу. Только сегодня начали открыто выступать против этого векового предрассудка, но отказ от него у большинства людей достиг только поверхности сознания, в то время как в мире бессознательных чувств этот предрассудок еще вполне жизнеспособен и действенен. Точно так же, как в сказках, в действительности также может существовать коллективная, связанная с архетипом отца духовная установка, которая рекомендует девушке принять и пережить свою сексуальность. При этом во внутренней душевной области отец занимает место коллективной традиционной установки сознания, которая предписывает людям, какие шаги им следует совершать в определенных ситуациях. Этой установке не раз приходится действовать в роли индивидуального отца или просто быть в наличии. Если этот процесс удается, то обычно в психическом пространстве происходит "освобождение", и недоступная до тех пор область переживаний становится вновь открытой.
Но если такой многосторонний символ, как змея, воспринимать в единственном значении, значении сексуальности и эротики, то не будет воздано должное многозначности этого динамичного коллективного образования. Змея является анимистически-архаическим символом источника психической энергии (либидо) и вместе с тем относится к архетипу самости. Исходя из этого, возможны также различные интерпретации, которые должны быть направлены на те же ассоциации и амплификации данного пациента, что и его актуальная жизненная ситуация. И последнее: в наше время сказки рассказывают в основном детям, и это тоже следует иметь в виду. Хотя мы знаем со времен Фрейда, что ребенок обладает сексуальностью и сексуальными проблемами, его стремление к эротическому чувству удовольствия совсем иное, нежели оно окажется в период полового созревания.
Если мы вспомним уже упоминавшуюся ранее фазу сопротивления, то оказывается возможным выстроить следующее истолкование сказочных событий: психическому комплексу, который обнаруживает себя в виде сопротивления, в сказке соответствует змея. Сначала девушка не идет навстречу желанию змеи, сопротивляется ему, подобно тому, как ребенок старается защититься от своих агрессивных импульсов и отвергает их. Только получив совет отца, девушка отвечает согласием на желание змеи.
Возрастающая аффективность и агрессивность фазы сопротивления также является одновременно доброй и злой. Маленькая девочка, которая становится упрямой и капризной и не делает именно того, что от нее хотят, сразу сталкивается с осуждением и недовольством матери, благодаря чему появляющиеся агрессивные импульсы классифицируются ребенком как дурные. Несмотря на это, упрямство заключает в себе нечто благое и ценное, так как оно включает в себя первое стремление к самостоятельности и освобождению от матери, шаг созревания, который также требуется культурной традицией (это место в сказке вновь занимает отец).
Сегодня мы знаем, что не только в телесной, но и в психической сфере человек обладает признаками обоих полов, это означает, что как мужчины, так и женщины, наделены гормонами своего и противоположного пола, а также одновременно мужскими и женскими качествами и свойствами. В психологии активно-динамический принцип называется мужским, а пассивно-рецептивный и статический принцип - женским. В соответствующей символической форме они проявляются в снах. Таким образом, змея и принц из нашей сказки в широком смысле соответствуют активно-динамической природной силе, которая должна быть освобождена из бессознательного и "хладнокровного" состояния в состояние сознательное и очеловеченное.
Возникающая в фазе сопротивления агрессивность ребенка, направленная на авторитетных личностей, особенно на мать, воспринимается прежде всего им самим как внешняя и посторонняя. Он в известной степени застигнут врасплох собственным агрессивным импульсом. Часто случается так, что ребенок при ослаблении гнева персонифицирует его, отождествляя с "козлом" (козел одновременно является животным, символизирующим агрессивное мужское начало), и отстраняет от себя, например, бросая в мусорное ведро или выкидывая из окна. Один мой знакомый ребенок всегда отправлял его в унитаз и потом для надежности тщательно смывал. Только постепенно ребенок учится овладевать своей бесцельной и хаотичной злостью и включать ее в свое душевное пространство. То, что прежде было диким упрямством, впоследствии может преобразоваться в ценные свойства характера: самостоятельность, творческую активность и верность самому себе. Но этот процесс можно осуществить без риска для себя только в том случае, если сознание не отвергает эти силы, не подавляет и не вытесняет их, а - прибегнем к образному языку нашей сказки - живет вместе с ними, принимает их и, наконец, способно заключить с ними союз, который символизируется освобождением принца от чар и последующим браком.
Более широкий подход к мотиву, таящемуся в животной природе зачарованного принца, открывает путь истолкования этого явления с большей универсальностью, рассматривая его на различных ступенях развития. Таким образом мы больше воздадим должное многозначности и многосторонности этого вытекающего из человеческой коллективной психики символического образа и его притягательной силе для людей различного характера и различного возраста. Сказки, как известно, предназначаются не только детям, немало взрослых - правда, в нашей, направленной на рациональное культуре это становится большой редкостью, - которых сказки привлекают и которые интуитивно чувствуют их более глубокий смысл. Многие наши великие поэты, которые в своем творчестве особенно приближались к образам бессознательного, интересовались сказками и сами их писали; если называть только наиболее известные имена, то это Гете, Брентано, Тик, Э. Т. А. Гофман. Шекспировская комедия "Сон в летнюю ночь" тоже сказка.
Иначе обстоит дело на Востоке, где сказка распространена значительно шире, являясь важной составляющей в жизни взрослых людей. Вплоть до нашего времени ее значение можно охарактеризовать словами, близкими к словам фон дер Лейена о собрании сказок "Тысяча и одна ночь": "…Любовь и доверие к этим историям являются чем-то безусловным. Эти рассказы могут уберечь от беды того, кто их слушает; благодаря им спасаются от жизненного приговора или отсрочивают его; они являются величайшей и незамутненной радостью для монарха и облегчают ему бремя его ответственности, а самый ничтожный носильщик скорее предпочтет отказаться от земных благ, нежели останется без этих историй. В одной индийской сказке рассказчику, прервавшему и не закончившему свою историю, слушавшие его три духа возмущенно угрожают тремя смертельными наказаниями. В арабской сказке предпринимается путешествие за историей, которая ценится дороже драгоценных камней. Если предстоит слушать сказку, то не найдется никого, кто не воспользуется такой возможностью, даже духи радуются возможности выслушать ее. Любая должна быть необычайной и удивительной, и известное выражение гласит:
"Meine Geschichte ist so, daB, wurde sie mit Stichein, in die Augenwinken gestichelt, sie eine mung ware fur jeden, der sich wamen liefle".
"Моя история такова, что будь она иглой, царапающей глаз, она служила бы предостережением для каждого, кто желает быть предостережен".
Каким бы опасным, каким бы критическим, требующим быстрых действий ни было положение, ради сказочной истории араб забудет все остальное, все свои опасности и все свое достоинство.
Итак, здесь речь идет не о детях, а о взрослых. Еще сегодня на Востоке можно встретить профессиональных сказочников. Мне самому однажды представился случай наблюдать в отдаленной горной местности такого человека. Единственным его реквизитом был старый ящик из-под апельсинов и палка, с которыми, однако, он работал так выразительно, что ящик при необходимости становился домом, замком, пещерой, а палка - принцем, принцессой или змеей. Хотя он говорил по-арабски, и мы не могли понять ни единого слова, мы были уверены, что понимаем смысл истории. Слушателями, которые как завороженные внимали его рассказу, были исключительно взрослые. На недостаток публики ему не приходилось жаловаться, напротив, он всегда был окружен плотным кольцом людей.
Сказка продолжала по-прежнему входить в состав эмоциональной жизни этих людей. На Востоке речь шла отнюдь не только о развлечении, некоторые из больших восточных собраний сказок, такие, как индийская Панчатантра или турецкая Книга Попугая, использовались как своего рода образцы для обучения юных принцев искусству управления. В первом из них эта цель выразительно раскрывается в истории, служащей рамкой для остальных сказок.