– Я думаю, что запуталась не только твоя мама, что у вас в семье что-то перепуталось, а главное, что тебе самому, наверное, тяжело. Совсем непросто жить, когда от тебя хотят чего-то другого. непонятного. Да? Если это так, то мы (снова осторожный взгляд шарит по моему лицу и обращается к матери) могли бы вместе во всем этом разобраться, понять, что тебе мешает расти, стать настоящим мужчиной, как папа (легкое движение губ, подобие улыбки). Но для этого ты сам должен захотеть разобраться, кто ты, сколько тебе лет, что мешает тебе быть самостоятельным, смелым, сильным.
Мне кажется, что твое поведение и эти капризы – на самом деле что-то другое, чего я еще не знаю, а ты сам еще не думал об этом. Я думаю, что это очень важно для тебя и что один ты с этим не справишься.(Пауза.) Я не знаю, что ты об этом думаешь. И не могу решать без тебя, за тебя. И никто – ни папа, ни мама, ни дед – не могут за тебя решить или тем более заставить тебя. Это мое первое условие. Я соглашусь работать только в том случае, если это нужно лично тебе. Понимаешь, Гайк?
Лицо Гайка непроницаемо, он продолжает молчать.
– Без твоего желания, как бы сильно мама этого ни желала, я должна ответить честно, что у меня ничего не получится.
Мать, до этого сидевшая молча и отстраненно, посмотрела на сына. Их взгляды встретились.
– Ты слышишь? Отвечай!
Сын молча отвел взгляд и стал смотреть на стенку.
– не надо настаивать, – остановила я мать. – Ваш сын пока не понял, что значит "работать".
Я объясняю Гайку, что значит детская психотерапия, условия контракта, его право на хранение тайны, предупреждаю: я понимаю, что, пока он не готов расстаться с мамой, я разрешу ей присутствовать на сеансах и что вначале мы будем работать втроем.
Теперь он смотрит только на меня, держась рукой за мать, но не отвечает. Я резюмирую:
– Тебе, наверное, трудно сразу принять решение. Может, начнем с того, что ты вначале попробуешь, посмотришь, что это такое – работа с психотерапевтом, а потом дашь ответ через 2–3 встречи.
"Ы-ы", сопровождаемое кивком головы, подтвердило, что первый контакт состоялся.
Мы договорились о следующей встрече, я вновь напомнила матери, что решение должен принять Гайк, чтобы она не торопила и не давила на сына. Я протянула Гайку свою визитку, предложив ему позвонить, если он примет решение.
Он взял протянутую визитку и так стоял, держа ее в руке, пока мать его "запаковывала" в верхнюю одежду и увела, крепко держа за руку.
Последующие 4 сеанса прелюдии к собственно терапии прошли, согласно принятому условию нашего предварительного контракта, втроем. Их содержание, с однойстороны, дополнило данные анамнестической беседы, выявив особенности внутрисемейных взаимоотношений, более ярко осветило образы и роль свекрови-матери, авторитет которой принимается всеми, кроме внуков, дало новые сведения о сыновьях, выявило значимость психогенеза в конфликтах братьев.
Старший считает себя сыном мамы, младший – отца. Собственно, Гайк владеет родным языком матери (армянский понимает, но не говорит на нем), младший – говорит только на армянском (язык отца). Язык матери понимает, но не употребляет. Спрашиваю:
– Гайк, ты это считаешь нормальным?
Вместо ответа он хихикает и прячется за коробку с игрушками. Младший сын лезет делать все вместо Гайка, что и становится причиной скандалов.
Другая важная линия – сама мать Гайка. Роль и место, отводимые ей в семье, ее чрезвычайно тяготят. Для женщины, выросшей в атмосфере свободы и независимости, самостоятельно решающей свои проблемы (родители не вмешивались в ее жизнь, работать начала с 17 лет), уклад в семье мужа кажется рабством. Под запретом все: работать, выходить одной на прогулку, в гости, за покупками. Уговаривала мужа уехать обратно, но безуспешно: "Нельзя нарушить данное слово". Сама не в состоянии бросить все и уехать. К мужу охладела, разочаровалась. Рассказано было об этом, как о чем-то незначительном. Ее актуальные страдания связаны с Гайком:
– Надоело до черта! Хочу уйти, выкинуться в окно! Чувствую, что ненавижу его и ничего не могу поделать.
На этом этапе я почти не делаю комментариев, оценок или суждений, лишь позволяю себе нейтрализовать накал "смертоносных выражений" матери высказываниями типа:
– Ты слышишь, она все это говорит, чтобы не сделать, как ты хочешь? Как ей надоело твое поведение! Или твой брат решил, что он – это ты?
Ответ следовал незамедлительно чаще в виде хихиканья, кивания головой или цепкого взгляда. С каждым сеансом мальчик чувствовал себя все более уверенно.
Он сам выбирал игрушки или игру, часто показывал построенные им конструкции, начал постепенно устраиваться подле нас с игрушками, как бы давая матери выговориться. Он давно уже все осмотрел в кабинете. Войдя, вначале глазами ищет, что ему нужно, сам себя спрашивает вслух: а где эта игрушка? – и тут же уверенно направлялся к коробке с игрушками, доставая необходимую.
Встречались мы два раза в неделю. Прошел месяц. Тогда я сказала Гайку, что хочу познакомиться с его отцом:
– Скажи ему, чтобы в следующий раз он пришел вместе с вами. Он должен знать, куда ходит его сын. И я хотела бы знать его мнение.
На следующий сеанс они пришли втроем. Отец, крепкого сложения, небольшого роста, старался держаться свободно, хотя и чувствовалось, что он смущен. Жена устроилась в своем уголке на краешке дивана, муж поодаль на достаточном расстоянии. Сын присел на ковре у ног матери, перетащив туда коробку с игрушками.
– Я пригласила вас, потому что мне важно знать ваше отношение к тому, что происходит с вашим сыном, – начала я. – Это очень важно – знать ваше мнение. И не только для меня, но и для вашего сына.
– Что именно? – спросил он.
– Что, на ваш взгляд, происходит с вашим сыном?
– Я уже ничего не знаю, – ответил он после паузы, – перепробовали мы все. И объяснял, и бил – ничего не помогает.(Пауза.)
– Вы хотите, чтобы он стал другим, – продолжила я после новой паузы.
– Конечно, – подхватил отец, – нормальным ребенком.
– То есть такими, какими бывают 6-летние мальчики? – уточнила я и обратилась к Гайку: – Ты слышишь, Гайк, твой отец желает иметь 6-летнего сына, который сам знает, что он хочет и умеет это сделать сам.
В этот момент Гайк из-за коробки с игрушками протянул нам обезьянку Кики, глядя на отца, и произнес на армянском:
– Смотри, Кики сейчас умрет.
– Да, если ты о своем старшем брате. Первый сын твоего отца, которого тоже звали Гайк, как и твоего деда, умер. Но ты, Гайк – второй ребенок, старший 6-летний сын своего отца, и сейчас речь идет о тебе, – сказала я.
Гайк мгновенно скрылся за коробкой вместе с Кики. Далее пошел подробный разговор о том, как мама и папа хотели иметь второго ребенка, как он сам, Гайк, тоже захотел появиться на свет. Как развивался в животе у мамы из семени папы, с каким весом он родился, сколько времени сосал грудь, как развивался. Оба родителя активно участвовали в разговоре, а Гайк громыхал игрушками, то выглядывая, то прячась за коробку. В разговоре я периодически останавливалась и уточняла состояние родителей, потерявших первого сына, их траур и тревогу, обращаясь одновременно и к Гайку.
– Ты слышишь, как они переживали и тревожились, и ты, наверное, тоже боялся, тебе тоже было страшно. Поэтому ты кричал?
Хотя прямых ответов не было, спокойствие мальчика, его присутствие-участие высказывалось в мгновенных цепких взглядах или хмыканиях из-за коробки. Это создавало ощущение комфорта, связи и согласия. Резюмируя беседу, я обратилась к Гайку:
– Гайк, тебе нечего прятаться. Послушай, что я лично тебе скажу. Твои родители, как ты слышал, хотели иметь второго ребенка, тебя. И ты сам захотел родиться мальчиком. Уже 6 лет прошло с тех пор, как ты вышел из живота мамы. Тебе больше не нужно тело твоей мамы, чтобы расти и стать мужчиной, таким, как папа, жениться на любимой девушке и иметь своих детей. Твой отец дал тебе свою фамилию и место в своем доме. Он хочет иметь взрослого 6-летнего сына. Хочет и может помочь тебе стать мужчиной. Твой отец желает этого и мечтает об этом. Можешь спросить его об этом сам. Хочешь?
Гайк встал во весь рост и вопросительно посмотрел на отца. Отец смущенно и тихо произнес:
– Конечно, хочу.
Мальчик осторожно прошел мимо матери и присел рядом с отцом, а отец, мягко раскрыв объятия, на тихом выдохе повторил:
– Конечно...
Тело сына прильнуло к сердцу отца, голова его твердо уперлась в отцово плечо. Они погрузились в тишину согласия и покоя, которые не хотелось нарушать. После паузы я продолжила:
– Гайк, хотя и тебя зовут так же, как деда и умершего брата, ты, Гайк, можешь занять свое место в жизни, расти, быть самим собой. Твой папа научит тебя всему, что умеет сам: работать, учиться, водить машину и т. д., но пока тебе надо разобраться со своими сложностями, и поэтому, если ты согласен с отцом, будешь приходить сюда, чтобы обрести свой возраст и самостоятельность. Хочешь? (Пауза.)
Я повторяю свой вопрос:
– Хочешь быть старшим, 6-летним сыном своего отца? Дальше идет хмыкание и кивание головой.
– Тогда, – продолжила я, обращаясь к отцу, – помогите своему сыну, приводите его сюда сами. Мама здесь больше не нужна (испуганный взгляд матери). Да, если ты, Гайк, согласен и хочешь вырасти, тебя будет водить сюда папа. Мы будем работать здесь без мамы. Мне кажется, что ты это сумеешь. И у папы найдется на это время, если он не хочет иметь сына непонятного возраста и готов помочь ему.
– Да, конечно, обязательно, – мгновенно ответил отец.
– Ну что ж, – обратилась я прямо к отцу, – помогите сыну, дайте ему его собственное место и собственную кровать.
– Да, – торопливо прервал он меня, – что-нибудь придумаем.
– Ну как, Гайк, ты согласен?
– Да, – впервые словами ответил мальчик.
Но несмотря на наш уговор, на следующий сеанс Гайка привели оба родителя. Отец с сыном стояли у порога, а мама – в подъезде. Я пригласила войти только отца с мальчиком. Он помог сыну раздеться и неуверенно произнес:
– Мы будем тебя ждать во дворе в машине.
– Как хотите, но за сыном придите вовремя. Ты слышишь, Гайк, папа с мамой придут за тобой, – с такими словами я ввела его в кабинет.
С этого сеанса, собственно, началась терапевтическая работа с мальчиком. Я понимала болезненность акта запоздавшей сепарации. И осознавала необходимость разрыва, "отсечения" столь тесной связи "тела с телом". Поэтому я была готова к сложностям и любой неожиданности, не заставивших себя ждать.
Гайк с курткой в руках остановился в дверях кабинета и жалобно произнес:
– Хочу маму!
– Входи, – спокойно предложила я. – Я слышу, что ты хочешь маму.
Он вошел, бросил куртку напол, вызывающе глядя мне в глаза, настойчиво повторил:
– Я хочу, чтобы мама пришла сюда.
– Тебе так хочется? Я понимаю, но ведь ты сам...
Он прервал меня ревом и воплями, в которых звучало только "Мама!"
Я устроилась в своем кресле, ощущая всем телом напряжение. Этот вопль вызвал во мне сложные чувства: протест, но одновременно вину и тревогу. Я ждала промежутка, паузы, чтобы войти с ним в контакт. Но не тут-то было! Трубный глас звучал непрерывно: "Маму, маму, хочу ма-му!". Мое напряжение нарастало. Через несколько минут Гайк ревел, распластавшись на полу в истерике, молотя руками и ногами, и начал кататься по полу. Вопль приобрел оттенки отчаяния.
Ощутив спазм в горле, я выплеснула свой страх в нервном окрике:
– Прекрати! Ты сам обещал, дал слово своему отцу. Ты знаешь, что это и твое желание.
Вопль на мгновение смолк, затем зазвучал на порядок громче. И это был уже протест. Я ловлю секунду его вдоха. Теперь я гораздо спокойнее и мягче произношу:
– Тебе страшно? Я понимаю, что тебе без мамы может быть очень страшно. Но ты здесь не один.
Крик сменился плачем с всхлипываниями. Я продолжаю:
– Ну скажи, зачем тебе сейчас нужна мама? Реакция мгновенная, он усаживается на полу и сквозь всхлипывания и плач кричит:
– Молчите! Замолчите, не разговаривайте со мной!
И вновь катается по полу, пытается запихнуть свое тело под ковер. Но я настойчиво и твердо продолжаю говорить с ним, подбирая и чеканя каждое слово, мое напряжение спадает, уходя куда-то в ступни:
– Тебе страшно? Всем детям страшно, когда.
Он перебивает меня, усевшись подальше, упершись взглядом в пол, тихим голосом жалобно прося:
– Пусть она придет и вытрет мне нос.
– Я понимаю, что тебе так хочется, но ты это умеешь и сам. Я знаю, что ты это также знаешь. Возьми салфетку, вытри нос, слушай то, чего ты не знаешь. Это нечто очень важное. Знаешь, что делают все дети, когда им страшно, когда тела мамы нет рядом? Они начинают думать о маме, разговаривать с ней или играть. И тогда мама перемещается в твои мысли, в твое сердце. Она ведь тоже думает о тебе, когда тебя нет рядом.
Всхлипывания утихли, в наступившем покое я чувствую, как расслабляюсь. Зареванный, уставший Гайк, продолжая сидеть на ковре, повернулся ко мне спиной. Пододвинул к себе ведерко с "Lego-playschool" и, разбросав на полу содержимое, начал разглядывать детали игрушки. Некоторое время он был занят соединением-разъединением двух деталей. Я молча наблюдала за ним и вскоре заметила, что он мастерит конструкцию.
Конец сеанса в тишине и покое, наступивших после мощного выброса чувств, пролетел незаметно.
– Все, Гайк (звонок в дверь), твое время кончилось. Гайк встал и молча протянул мне свою конструкцию.
На длинной дорожке стоял большой робот, а у его ног собака. Мы понимающе посмотрели друг на друга. Он испытующе-вопросительно, я – открыто, поддержав его кивком головы и нейтральным "ага".
Комментарии были излишни. Он поставил конструкцию на стол и направился в сторону отца, вопрос которого "Ну как?", обращенный как бы к нам обоим, повис в воздухе. Гайк молча одевался, впервые сам, после небольшой паузы я ответила:
– Ваш сын сам вам все расскажет, если захочет и когда захочет. Вы не настаивайте.
Провожая, я вновь напомнила отцу, что сына он должен приводить сам. Гайк подал мне руку на прощание, спокойно смотря в глаза.
– Ну, пока, – произнес он, чем вызвал удивление отца.
Через день мне позвонила мать Гайка и сообщила, что у сына пропал голос. Она спокойно приняла мое предположение, что это может быть последствием его воплей. Она начала рассказывать об изменениях в поведении сына: ходит весь такой важный и командует ими, или, вернее, шипит на всех осипшим голосом и рвется все делать сам.
– Что ж, в нем, наверно, пробуждается мужчина. Вы не довольны?
– Нет, что вы, – после паузы она продолжила, – я, наверное, боюсь в это поверить. А он не заболеет? После сеанса он был весь мокрый, хотя температуры не было.
– Посмотрим, но не бойтесь, это нормально для процесса, который он пережил.
Разговор я завершила вопросом:
– Отец не забудет его привести?
– Нет-нет, обязательно.
Гайк не заболел. На следующий сеанс отец привел его один, без жены. Мальчик с порога кинулся к коробке с игрушками, устроился на полу. Я не узнаю Гайка. Передо мной словно сидит другой ребенок. С голосом все в порядке. Беря каждую игрушку, он обращается ко мне:
– А это что? А почему? Вначале я ему отвечала:
– Мне кажется, что это. а ты как думаешь?
Позже он подхватил инициативу и стал, доставая игрушки, называть их: "Это дом, в нем живут люди", – и начал играть с фермой. Я наблюдаю за ним молча. Обезьянка Кики периодически "врывается" в жизнь фермы, чтобы подглядеть или утащить что-нибудь. Потом Гайк объявил, что Кики хочет есть и начал кормить его из соски.
– Его мама забыла про него, – сказал он, глядя на меня.
– Забыла?
Он молча продолжал засовывать соску в рот Кики.
– Он, что, испугался, что мама про него забыла, Гайк?
– Нет, он плохой.
– Плохой?
Но Гайк, не отвечая на вопрос, продолжает:
– И вообще его надо выбросить.
– В окно? – спрашиваю я. В моем вопросе провокация. Гайк в ответ похихикивает, бросает Кики в мою сторону.
Сеанс прошел спокойно, лишь ближе к концу Гайк бросил взгляд на дверь, и я тут же отреагировала:
– Твой папа не забудет прийти за тобой, – произнесла я нейтральным голосом, глядя ему прямо в глаза, – а мама ждет вас дома.
Он опустил глаза, а я так же спокойно продолжала:
– Мама звонила мне, рассказала, что ты потерял голос, волновалась.
Гайк прервал паузу и, медленно растягивая слова, сказал:
– У-же при-шел?
Я в тон ему:
– Ма-ме не-че-го волноваться?
В ответ Гайк промычал:
– У-гу, – сопровождая кивком головы.
Что ж, видимо, процесс пошел.
Далее я покажу динамику психотерапевтического процесса по отдельным значимым фрагментам. Состояние Гайка, как и его поведение, быстро менялось к лучшему. На 8-й сеанс Гайк пришел с отцом и младшим братом.
– Гайк хочет показать брату свои игрушки, – словно извиняясь, произнес отец.
А малыш, не дожидаясь приглашения, прошмыгнул следом в кабинет.
Сцена в кабинете. Гайк, быстро сняв куртку, сел на пол. Высыпал из коробки игрушки к ногам брата, стоявшего одетым, и тихим голосом пояснил:
– Вот видишь, это домик.
Отец смущенно стоял у порога, ожидая моих комментариев. Я, подождав, пока Гайк покажет все игрушки, обратилась к братьям:
– К сожалению, нам пора работать с Гайком. Приходите за ним как обычно.
Отец что-то сказал младшему на ухо. Гайк отреагировал тут же:
– Не идите в парк без меня.
– Нет, не пойдем, – ответил отец, слегка подмигнув мне, что свидетельствовало о его "невинной" лжи.
Они быстро вышли из кабинета, Гайк же стоял в какой-то неопределенности у двери.
– Ты что, не поверил?
Гайк, повернувшись спиной, идя вглубь кабинета, недовольно буркнул:
– Все время врут.
– Да ну, – отреагировала я, – они что, думают, что ты маленький? Жалеют тебя, не хотят тебя волновать?
– Да, всегда так, – повторил он тихо.
– Если тебе это надоело, ты можешь им сказать об этом. Что они напрасно волнуются за тебя и что ты уже большой и хочешь знать правду.
Очередной раз в кадр наших отношений попала мать, позвонив по телефону и настаивая на встрече. С согласия мальчика (как он выразился – "попозже") я на другой неделе пригласила мать. Она выглядела встревоженной и угнетенной. Начала с того, что признала, как Гайк изменился: