Противоположностью дисциплины является вседозволенность. Я испытываю отвращение к этому слову применительно к воспитанию детей. Вседозволяющий родитель - это запутавшийся в себе человек, который, хотя и сомневается, стоит ли применять дисциплину, не может ее ничем заменить. Он все еще держит себя в положении человека, наделенного властью, поскольку он может разрешать или не разрешать по своему усмотрению. Если рьяного приверженца дисциплины можно назвать тираном, то вседозволяющего родителя - благодушным деспотом. Он может действительно быть слабым правителем, чья уступчивость является отражением его некомпетентности. Его ребенок поймет истинное положение вещей и отреагирует соответственным образом. Запутавшемуся или слабому родителю ребенок бросит вызов или испытает в чем-то, чтобы точно узнать, где он находится и с кем имеет дело.
Вседозволенность противоречит основной истине, что ребенок рождается с определенными естественными от природы или данными от бога правами: правом быть любимым, правом получать удовольствия (потому что удовольствие - это та искра, которая заводит двигатель жизни) и правом выражать свои чувства. Мы все хотим тех же самых прав для себя, но, если мы отказываем себе в этих правах, мы будем отнимать их и у наших детей. Давать или отнимать, запрещать или разрешать - все эти права находятся вне компетенции родителей. Разрешение ребенку быть самим собой и выражать себя подразумевает, что это разрешение можно отнять. Можно лишить ребенка этих прав, но это можно сделать, если родители используют свою власть благодаря беспомощности ребенка или его зависимости.
Вседозволенность нельзя отождествлять с любовью. Ребенок, воспитанный в уступчивой семье, где ему что-то позволяют, может быть в одинаковой степени лишен любви, как и ребенок в авторитарной семье. Он может тоже страдать от отсутствия чувства защищенности и так же добиваться понимания у своих родителей. Однако, играя в игру, он столкнется с гораздо большими трудностями, поскольку правила игры стали неопределенными и путаными. Несмотря на либерализм, проявляемый его родителями, от него все-таки ожидают хорошей учебы в школе, хорошего поведения и послушания. Но он не будет, как дисциплинированный ребенок, прилагать таких больших усилий, чтобы добиться этих результатов, и его неудача вызовет неодобрение со стороны родителей, явное или скрытое. Поэтому можно ожидать, что он воспользуется преимуществом такого вседозволенного отношения, чтобы присоединиться к движению протеста и неповиновения. Он с легкостью может пристраститься к наркотикам. Эта дорога тоже ведет в никуда, и он в конце концов тоже впадет в депрессию, не найдя нигде веры, на которую он мог бы опереться в своей жизни.
Проблема вседозволенности заключается в том, что она является не положительным, а отрицательным отношением к человеку. Вседозволяющие родители и преподаватели отвергли подход, основанный на строгой дисциплине как в своей личной жизни, так и по отношению к другим, но они не заменили ее внутренней моралью, которая дала бы чувство безопасности и порядка, необходимые для подлинной свободы. Они стали придерживаться философии "подействует так или иначе", которая на деле обернулась тем, что "ничего не действует". Разрешающий родитель так же запутался в себе самом, как и в отношениях со своим ребенком.
Восстав против жестокости викторианского морализма, с его принятием двойного стандарта, он отверг всю мораль. Поэтому неудивительно, что его мир также рушится.
Ни разрешение, ни жесткая дисциплина не решат наших трудностей. Поскольку акцент в современной психологии делается на индивиде, то и ответственность за порядок и мораль должна также ложиться на каждого человека в отдельности. Самодисциплина должна заменить устаревшую авторитарную дисциплину. И все это должно происходить вместе с самоосознанием и самовыражением, что обязательно включает такие концепции, как самообладание и сдержанность. Родители, которые применяют к себе самодисциплину, будут воодушевлять ребенка развивать те же качества, позволяя ему принимать возрастающую ответственность за удовлетворение его потребностей. В основе лежит концепция саморегуляции, которая начинается в самом раннем детстве с так называемыми требовательными чувствами. Ребенок, который сам себя регулирует, приобретет веру в свое собственное тело и в свои телесные функции. Он станет человеком, ориентированным на свой внутренний мир, способным к самодисциплине.
Саморегуляция отличается от вседозволенности по многим важным пунктам. Она не является уклонением родителей от ответственности, что часто происходит со вседозволяющими родителями. Скорее наоборот, родители, верящие в саморегуляцию, берут на себя ответственность находиться "там" для ребенка, когда бы он в них ни нуждался. Это особенно важно, когда мать кормит ребенка грудью. Такое ответственное поведение является удовлетворением его нужд, а не дозволением. Еще одно отличие заключается в сущности задействованных функций. Саморегуляция, главным образом, имеет дело с телесными функциями: ребенку разрешают самому определять, когда и что он будет есть, исходя из того, что ему доступно; он сам определяет, когда и сколько его будут держать на руках в рамках свободного времени его матери; его не принуждают развивать сфинктерный контроль за своими функциями выделения, пока он физически и психологически не будет готов к этому, что происходит в среднем в возрасте 2,5 - 3 года. Саморегуляция принимает ребенка таким, какой он есть, как только что родившийся животный организм, она позволяет ему быть, кем он есть - уникальной личностью (индивидом).
Саморегуляция не означает, что родителям не следует накладывать никаких ограничений или правил на поведение ребенка. Такое отношение привело бы к хаосу. Ребенок обращается к своим родителям за руководством и поддержкой. Правила и ограничения необходимы, если ребенок должен понять, где он стоит. Но ни те, ни другие не должны быть жесткими или неизменными, поскольку они призваны укреплять безопасность ребенка, а не отнимать у него свободу. Кроме того, правила не могут быть произвольными; они должны иметь непосредственное отношение к образу жизни родителей, то есть они должны придерживаться тех же основных правил, которые они налагают на своих детей. Нельзя, чтобы родители, имеющие власть, жили по своим правилам, а дети, не имеющие ее, по другим.
Если у родителей есть вера в своей образ жизни, то их правила и ограничения будут отражением этой веры. Такое утверждение, в свою очередь, поднимает вопрос: что есть вера? Его я буду обсуждать в следующей главе. Здесь же я могу просто сказать, что каждое действие, основанное на вере, является проявлением любви и что каждый акт любви является выражением веры. Дети осознают эти важные ценности и уважают их, поскольку они очень важны для их эмоционального роста.
Любящий родитель - это не тот родитель, кто разрешает или дисциплинирует. Его можно описать как понимающего родителя. Он понимает потребности ребенка в безусловной любви и в приятии. Он также понимает, что дело не в словах, а в чувствах, выраженных в действии. Ребенок нуждается в физической ласке и теплоте со стороны обоих родителей. Он нуждается в телесном контакте, особенно в период младенчества, с ним нужно играть, носить на руках и обнимать. Такие потребности должны удовлетворяться главным образом матерью, но отцовское участие в обеспечении телесного контакта, если оно носит второстепенный характер, также нельзя оставлять без внимания.
Любящая мать - это та мать, которая отдает себя, свое время, внимание, интерес своему ребенку. Из-за своей любви она не жалеет о времени, проведенном со своим ребенком, она также не возмущается требованиями уделить ему внимание. Когда пациент говорит: "Какой толк тянуться к маме? Ее там никогда не было", он имеет в виду, что ее там не было для него. Ее внимание и интерес были где-то в другом месте. Чтобы понять, насколько мать любит своего ребенка, нужно только узнать, сколько времени она проводит с ним и сколько удовольствия он доставляет ей. Удовольствие, которое мать получает от своего ребенка, совершенно равнозначно удовольствию, которое ребенок испытывает от нее. Принцип взаимности лежит в основе всех отношений, построенных на подлинной любви. Любовь основана на взаимном удовольствии.
Удовольствие одного человека увеличивает удовольствие другого, пока чувства между любящими не сливаются в единый поток радости. Вот такими должны быть отношения между матерью и ребенком. Между ними не будет такой радости, когда мать манипулирует ребенком в своих собственных эгоистичных целях.
Любящие родители хотят видеть своих детей счастливыми. Это является их главной заботой. Они хотят, чтобы их ребенок получал удовольствие от своей жизни, и они сделают все возможное, чтобы обеспечить ему удовольствие, к которому он стремится. Такое отношение и чувства, сопровождающие его, дают ребенку веру в жизнь - сначала веру в его родителей, затем веру в себя и, наконец, веру в мир. Родители могут сделать это для ребенка, если они сами обладают верой. Но очень мало людей имеют ее в наше время. Наша культура практически свела на нет всю важность и ценность веры. Говоря о любви, мы, однако, поклоняемся силе. Но у нас даже не хватает веры в силу самой любви.
7. ВЕРА
Значимость веры
Насколько важна вера? Может ли человек жить без нее? Может ли он хотя бы выжить без нее? Все эти вопросы заслуживают самого пристального внимания, поскольку выживание человека не свободно от сомнений, как и его жизнь не свободна от отчаяния.
Но что такое вера? Как и все слова, это слово можно употреблять сплошь и рядом, без особых раздумий. Ведь как легко сказать "Ты же должен иметь веру". Это то же самое, что сказать: "Ты должен любить". Тем не менее, поразмыслив немного, мы понимаем, что ни сами слова, ни утверждения не привносят эти важные качества в жизнь человека.
Во многих случаях я говорил своим пациентам, что у них нет веры. Обычно я высказывал это в порыве чувств, когда реакция пациента на мои терапевтические усилия казалась необоснованно негативной. Но, высказав это замечание, я тотчас же усомнился в нем. Что я имел в виду? Веру в меня? Веру в мою способность помочь? Веру, что терапевтическая работа окончится успехом? Я понимал, что всего этого я не имел права ожидать. Тогда вера во что? У меня не было ответа. Психиатры обычно не мыслят религиозными терминами, а мне особенно не хотелось делать это. Я бы никогда не стал использовать это слово, если бы оно не возникло спонтанно в процессе моего изучения сущности депрессии.
Свои представления о депрессии я составлял, исходя из работы с депрессивными пациентами. Их главным стремлением, конечно же, является преодоление этой проблемы, которая превратила их жизни в виртуальный застой. Оказывая им помощь снова обрести способность получать удовольствие, вопрос веры или ее отсутствия кажется неуместным. Я должен был понять, а пациент должен был получить инсайт на эмоциональные конфликты, блокирующие поток его чувств. Он должен был почувствовать и освободить хронические мышечные напряжения в своем теле, которые ограничивали его дыхание и подвижность. Как правило, последовательная терапевтическая работа по вышеуказанным направлениям, которые достигали и открывали эмоциональные источники жизни, выводила пациента из его депрессивного состояния. И в большинстве случаев также создавалась довольно прочная защита против широко распространенной тенденции рецидива. Мои выздоровевшие пациенты никогда не говорили, что обрели веру, которая стала для них жизненным стержнем. Однако, оглядываясь на прошлое с позиций настоящего, становится довольно очевидно, что они пришли именно к такому результату.
Чем больше я размышлял о проблеме депрессии, тем больше я убеждался, что вопрос веры очень важен для ее (депрессии) понимания. Вначале я должен был определить концепцию того, чем является вера. Люди, кажется, исповедуют много различных вер, однако, независимо от различий, человек, у которого есть вера, не впадает в депрессию. Пока вера в человеке остается крепкой и действенной, он может смело идти с ней вперед по жизни, что не в состоянии делать индивид, находящийся в депрессии. Поэтому я был вынужден сделать заключение, что депрессивный пациент - это человек без веры. Сам он так не считает, и я не рассматриваю его с такой точки зрения. Будучи психиатром, я считаю его больным человеком, чья жизнедеятельность, как человеческого существа, нарушена как на психологическом, так и на физическом уровне. Однако остается истинным и тот факт, что существует очень тесная связь между его болезнью и потерей веры.
Важность этой связи становится тем более очевидной, когда мы наблюдаем возрастающую в наши дни тенденцию к депрессии, с одной стороны, и соответствующее крушение иллюзий и утрату веры - с другой. Не думаю, что здесь необходимо приводить какие-либо документальные подтверждения возрастающему потоку депрессивных заболеваний. Каждый психиатр, терапевт или психолог-консультант знает, насколько они являются распространенными. Когда мы понимаем, что беспокойство и депрессия составляют часть единого синдрома, и когда мы видим, насколько широко используются лекарства (транквилизаторы, антидепрессанты, успокаивающие и снотворные таблетки), чтобы нейтрализовать эти состояния, мы можем получить некое представление о повсеместности этих явлений. Безмерная погоня за развлечениями и непрекращающаяся тяга ко все более сильным возбуждающим средствам большинства людей подтверждают это наблюдение.
Что касается крушения иллюзий и потери веры, достаточно только поговорить с людьми, чтобы понять, как широко распространено чувство разочарования в сегодняшнем мире. Молодежь выражает это разочарование более открыто. В письменной форме, в устных протестах, употребляя наркотики, она говорит нам, как мало у нее веры в будущее нашей культуры. Люди старшего возраста также разделяют много похожих опасений. Они наблюдают постоянную деградацию моральных ценностей, все прогрессирующее ослабление религиозных и общественных уз, они также видят упадок духовности, сопровождающийся возрастающим значением денег или власти, и они спрашивают себя: "Куда идет этот мир?" По единодушному мнению, большинство людей чувствует, что наступили депрессивные времена. И это действительно так.
Они являются депрессивными не потому, что они трудные, но потому, что наша вера постепенно разрушалась. Люди переживали и более трудные времена, не впадая при этом в депрессию. Пилигримы, высадившиеся на мрачных и холодных берегах Новой Англии более трех столетий тому назад, сталкивались с лишениями гораздо более тяжелыми, чем мы, но они не впадали в депрессию. Если вы скажете: "Их поддерживала вера", то это, на мой взгляд, и было основной причиной.
Пионеры, которые пересекали страну в крытых фургонах, тоже не впадали в депрессию. У евреев, которые боролись и выжили в кварталах Восточной Европы, была вера, поддерживавшая их во время погромов и преследований. Греки под турецким правлением были угнетены, но вовсе не депрессией. Они тоже не потеряли свою веру в будущее.
Когда происходит потеря веры, кажется, что люди также утрачивают желание и импульс тянуться навстречу миру и бороться. Они чувствуют, что им не к чему тянуться и не за что бороться. Как и у моих депрессивных пациентов, их окончательное отношение будет выражено словами: "Какой в этом смысл?" Такие потери уже переживались многими первобытными народами, чья культура была разрушена цивилизацией белого человека. По мере того как ослабевала их вера в свою жизнь, они, казалось, отказывались от всякой дальнейшей деятельности, замыкались в себе и довольно часто становились алкоголиками. Чувства оживления и возбуждения ушли из их жизни, пламя жизни в их телах потухло. Чтобы выжить, они должны были найти новую веру, что многие из них и сделали. Поэтому в каком-то смысле им повезло, что завоеватели привезли с собой своих миссионеров. Ибо те, кого они покоряли, утратив веру, были обречены на верную гибель.
Я считаю, что не так важно, каким богам поклоняются люди и какую веру они исповедуют, если их вера глубока и крепка. Стойкость веры заключается не в ее содержании, а в сущности самой веры. Это становится ясным, если мы изучим несколько простых примеров.
Широко распространенная игра, в которую играют отцы со своими маленькими детьми, затрагивает вопрос веры или доверия. Отец ставит своего ребенка на какое-то высокое место и просит его прыгнуть к нему на вытянутые руки. Он прыгает, и когда отец его поймал, визжит от удовольствия и просит повторить сначала. Если в нее играть достаточно долго, она уже не будет представлять такого большого удовольствия для ребенка, который в конце поймет, что отец всегда будет рядом и поймает его. В самом начале, однако, нет никакой твердой уверенности в этом, и ребенок прыгает, лишь полагаясь на свою веру. В этом процессе присутствует очевидный момент паники, когда он оставляет свое безопасное положение и ощущает себя в падении. Страх падения является одной из самых сильных эмоций. Но паника быстро проходит, потому что вскоре ребенок оказывается в безопасности, в руках своего родителя. Освобождение от паники переживается как чувство радости. Оно также служит подтверждением тому, что доверие оправданно, и это в свою очередь усиливает чувство веры. Представьте себе, какими катастрофическими будут последствия для ребенка, если отец специально позволит ему упасть и пораниться!
В похожую игру играют на групповой терапии, где она имеет совершенно четкую цель - научить одного человека доверять другим. Каждого участника просят, по очереди, закрыть глаза и упасть назад с уверенностью, что человек, стоящий позади, поймает его во время падения. Конечно же, именно так и происходит, и многие вновь обретают уверенность от этого переживания. Однако я сомневаюсь, что это упражнение представляет какую-то реальную ценность для укрепления или обретения веры. Участники знают, что их поймают, поскольку по правилам игры никто не должен упасть. В этом упражнении знание упреждает само событие и, таким образом, лишает упражнение большей части его ценности как испытания на веру. Человек учится доверять не искренности другого человека, а правилам игры. Соблюдение правил - довольно надежный способ избежать травмы, но этот способ, однако, не ведет к удовольствию или к вере в жизнь.