Юнг верно определил проблему в случае догматической версии Христа – такого, каким его образ выработан в Новом Завете Павлом и его ранними последователями, а позже служителями церкви, богословами и участниками церковных соборов. Основное внимание сместилось с человека, Иисуса из Назарета, к теологическим проблемам, таким, как искупление греха и расплата (Христос должен был быть идеальной жертвой, в противном случае божья справедливость не была бы удовлетворена). Загадка двойственной природы Христа, человеческой и божественной, и его отношений с Богом (Троицы) привели к возникновению большого числа философских и теологических трактовок, однако затемнили образ Иисуса из Евангелия. Более того, настоятельные требования ранней церкви создать библейский канон, который включал бы в себя, наряду с тремя Евангелиями, множество несопоставимых писаний – Пятикнижие, книги пророков Ветхого завета, Псалмы, четвертое Евангелие, писания Павла, апостольские послания и даже причудливое откровение Иоанна Богослова – закончились помещением Иисуса в прокрустов контекст. Трансформирующий образ Иисуса из Назарета был скомпрометирован таким набором текстов. Иисусу пришлось стать ответом на пророчества Ветхого Завета, исполнением древних обещаний о мессии – Сыном Бога, а не Сыном Человеческим. Это одновременно возвысило образ и выхолостило его, высушив его уникальность и напичкав его теологическими и философскими идеями. Иисус-человек затерялся в толкованиях, а попытки вернуть его путем поиска исторического Иисуса оказались неудачными.
Тем не менее, именно благодаря христианской традиции, которая постепенно стала господствовать в Римской империи, народу стал доступен образ, обладающий трансформирующей силой, что глубоко изменило систему западных ценностей и основных взглядов на жизнь. Несомненно, христианство изменило классическую культуру. При этом оно переопределило понятия добра и зла, набросив покров на тело и накинув одежды на обнаженные языческие статуи. Христианство предложило вести счет истории от падения человека, от последствий первородного греха. Оно также дало надежду о спасении и обещание вечной жизни после смерти. Оно видоизменило видение природы и судьбы человечества, определило пути милосердия. Ничто в западной культуре не осталось незатронутым им. Но трансформирующий образ, находящийся в центре христианства – Иисус из Назарета – переместился на периферию в погоне за социальным и культурным господством. Ко времени, когда известное изображение Возрождения – портрет папы Льва X, который во всей своей величественной земной чувственности и мирском великолепии и мощи был столь блистательно написан Рафаэлем, уже можно было задаться вопросом: имеет ли этот образ хоть что-то общее, не говоря уже об общности духовных взглядов, с Иисусом из Назарета. Трансформирующий образ как таковой был трансформирован, и пришло время Реформации.
И Реформация, и Ренессанс, в большей или меньшей степени совпавшие исторически, были попытками вернуться к истокам. Реформация христианства была попыткой возвращения духа ранней церкви – непорочности целей и простоты. Левое крыло Реформации представляло собой, по сути дела, коммунистическое движение, которое обращалось к сцене из Деяний Апостолов, где все верующие отдавали свои земные владения в общий котел. Ренессанс же в поисках вдохновения обращал свой взгляд на древних греков, пытался вернуть полноту человеческой формы с присущей ей красотой и чувственностью. И хотя обе стороны были в избытке наделены гениальностью и не страдали от нехватки вдохновения и энергии, их совместное существование говорило о серьезном кризисе западной культуры. Она зашла в тупик, который был местами так же прекрасен, как в свое время средневековье; для того, чтобы прорваться вперед, западная культура должна была вернуться назад в далекое прошлое в поисках трансформирующих образов. Ренессанс нашел или вновь открыл идеал Платона – Прекрасное, tό Agathόn; Реформация вновь открыла Библию. И то, и другое стало трансформирующим образом соответствующего движения.
Трансформирующий образ предлагает паттерн организации психической энергии по определенным линиям. В период Реформации этой цели служила Библия. Переводы ее на европейские языки распространялись, а скрупулезное изучение Библии и проповеди стали руководством, по которому строилась жизнь протестантских общин. Новые толкования библейских текстов часто приводили к возникновению новых сект, однако общим для всех был трансформирующий образ – Библия. И до тех пор, пока человек мог обосновать точку зрения или доктрину посредством священного писания, почва под его ногами была тверда. Это устанавливало и определяло образ жизни, набор правил и законов, нормы поведения. Некоторые из них были относительно благородными и улучшали жизнь, но большая часть была направлена на подавление, отрицание жизни и кару. Вскоре последовала контр-Реформация, тоже проповедовавшая нетерпимость и суровость. Человеческая природа изнемогала под таким гнетом. В поисках утешения люди прибегали к известным ухищрениям европейской культуры восемнадцатого и девятнадцатого столетия. И именно в этом мире родились Фрейд и Юнг, и оба были знамениты тем, что не признавали фальши.
Критика Юнгом образа Христа, его мнение об отсутствии в этом образе тени связаны с его личным опытом в Швейцарской Реформатской церкви.
Религиозная конфессия, в среде приверженцев которой он вырос и в которой его отец и шесть его дядей и дед были пастырями, на его взгляд, была безжизненна. Основные потоки психической энергии больше не содержались в ней и не организовывались ею. Эта религия больше не вызывала эмоций и не затрагивала струн его сердца. Это была мертвая буква, простой обычай. Эта церковь и культура Швейцарии в целом поддерживали Респектабельность – бога нового времени, как называл ее Юнг – но христианство практически не оказывало никакого влияния на индивидуумов или на общество в целом. Кто хотел слушать слова Иисуса или принять крест и следовать за ним? Так же и во внутреннем мире Юнга главным стал не церковный облик Иисуса, а гностические и алхимические образы и личности. С определенной аналитической дистанции он мог оценить и даже ощущал резонанс с некоторыми стандартными христианскими доктринами, такими, как догмат о Троице, и с некоторыми ритуалами, например, Мессой; но, насколько известно, они не были трансформирующими образами его внутреннего мира. Для Юнга церковный образ Иисуса или Христа был слишком нереален, слишком абстрактен, слишком светел, совершенен и полупрозрачен, чтобы быть способным тронуть его. Религиозная традиция его семьи и ее культура не были уже способны убедить его или удержать в себе его психическую энергию. Он был современным человеком, и он говорил как человек, который находится в поиске своей души. Однако, как мы знаем, второй трансформирующий образ активного воображения Юнга, образ распятого Христа, сыграл ключевую роль в метаморфозе середины его жизни.
По оценке Юнга, религиозные традиции в целом теряют свою убедительную силу и больше не могут предоставить трансформирующих образов. В то время как многие люди остаются верны религиозным принципам, большинство делает это просто по привычке и из респектабельности, из приличия. Это как посещение оперы для того, чтобы "показать себя". Другие, конечно, искренне верят и находят в религиозных образах источник духовных сил. Но в современном индустриальном и технологическом обществе число таких людей очень мало. Утрата религиозности – главная проблема современности. Где в таком случае человек будет искать символы трансформации? Наше время в этом смысле непохоже на времена Сократа. Старая религия стала формальностью, тогда где же человек найдет трансформирующие образы для гармонизации разобщенных частей психики и придания жизни направления и смысла?
Юнг оставил организованную религию и занялся своим личным внутренним духовным опытом.
"По образу сна" – это один из подходов к проблеме раскрытия эффективных трансформирующих образов для современного человека. Тем, кто этому не обучен, может показаться невероятным, что образы из снов могут функционировать так же, как действуют традиционные религиозные символы. Сны эфемерны, постоянно изменяются, это симптом потока психических процессов, а не стабильная форма, которая могла бы сформировать сознательную установку и поведение. И, однако, те, кто внимательно изучает сны, знают, что иногда бывают символические сны, резко отличающиеся от обычных. Юнг был достаточно мудр для того, чтобы различать "большие" и "малые" сны. Большой сон – это сон, который потенциально может стать трансформирующим образом.
Я напомню читателю, что трансформирующий образ – это образ, который направляет психическую энергию и волю в деятельность, установки и цели. Для того, чтобы сделать это, образ должен быть глубоко и основательно укоренен в целостной психике. Трансформирующий образ сна – это архетипический образ, который актуализирует элемент целостности в жизни индивида и придает ему определенную форму и направление.
Юнг сам видел много больших снов, которые в значительной степени служили ему руководством для внутреннего развития, но такие сны видел не только он. В анализе не является редкостью, когда люди, проявляющие внимание к своим снам на протяжении определенного периода – лет, десятков лет, – обнаруживают, что они видят "большие" сны. Например, когда я проходил обучение психоанализу, я видел сон, который никогда не забуду. С тех пор я много раз использовал его для медитаций. Во сне:
Я нахожусь в большом зале. Зал заполнен людьми, и аудитория ждет оратора, который должен появиться на сцене. В назначенное время человек, похожий на Кришнамурти в старости, подходит к трибуне. Он несет холст около шести футов в ширину и три в длину с простым рисунком на нем. На рисунке одной непрерывной линией изображены дом, гора и дерево. Выдающийся лектор спрашивает аудиторию, не хочет ли кто-нибудь проинтерпретировать картину. Несколько человек пытаются сделать это, но без особого успеха, поэтому лектор говорит сам: "Вы видите, что на картине изображено несколько объектов, но с помощью одной непрерывной линии. Это означает, что все вещи взаимосвязаны". Пауза. "А связывает все – любовь".
Этим уроком сон заканчивается. Выраженная идея не похожа на что-то оригинальное или поразительное, и если бы это произошло в реальной жизни, я, вероятно, достаточно быстро забыл бы об этом случае. Но поскольку я увидел это во сне – словно бы это был урок специально для меня одного – это произвело на меня неизгладимое впечатление.
Сон не требует особой психологической интерпретации. Он говорит сам за себя. Если постичь то послание, которое сон несет, то он может стать трансформирующим. Весь мир заключен в нем. Это образ, который выражает универсальные связи между многообразием внешних феноменальных проявлений. В божественном мире все связано любовью, даже если объекты или люди выглядят разделенными и отдельными. Истинными являются оба этих уровня. Дом – не дерево, не камень. Вы – не я, я – не мой брат, он – не его сосед… Это все так. Различия важны, существенны для сознания. Хороший забор – залог хорошего соседства. И все же этот урок дает нам понять, что на менее очевидном уровне мы все созданы по одному подобию – те же атомы, те же молекулы, те же энергетические системы – и все это удерживается вместе клеем, который во сне назывался "любовью". Очевидно, что здесь подразумевается не романтическая любовь, эротическая энергия или сексуальное либидо, хотя романтическая любовь и сексуальное либидо привлекают нас друг к другу и часто приводят к чувству единства и осознанию общности всех вещей. Тем не менее, сексуальное либидо – это только одна из форм любовной энергии. Общая энергия любви, само либидо, – это связь, склейка объектов во вселенной, одушевленных и неодушевленных. Сексуальная любовь – это одно из проявлений любви, другое проявление – товарищеское либидо, еще одно – agape. Сон учит тому, что любовь – это не только личная эмоция, но и безличная связь, эмоциональная сила, которая существует в космосе, направляя к единению и связи.
Я рассказал этот сон в качестве примера потенциально трансформирующего образа. Он включает в себя видение жизни и имеет практическое применение.
В другом сне, который я увидел приблизительно в то же время, мне дали шанс стать свидетелем создания исходной материи. На дне глубокой ямы в земле два газообразных элемента были приведены во взаимодействие друг с другом, создавая то, что во сне называлось "исходной материей". Это был научный эксперимент. В образе этого сна вновь представлена идея единения. Я размышлял об этих снах несколько лет, вспоминая слова Гераклита о том, что война – мать всех вещей. Как согласовать конфликт с энергией объединения, ненависть – с любовью? Это древняя проблема. Некоторые философы, такие, как Эмпедокл, говорили, что оба элемента необходимы. Одна сила объединяет и притягивает элементы друг к другу, другая – разделяет и дифференцирует их. Мой вывод, следующий за предположениями Юнга и моими снами, состоит в том, что существует два уровня. На уровне сознания различия имеют решающее значение; но на более глубоком уровне психики, внутри самости, господствуют любовь и единство. На самом деле мы одновременно живем в двух мирах.
Сны предлагают потенциально трансформирующие образы, но конечный результат зависит от того, какую работу проделал с ними человек. Одна из причин, почему религиозные образы имеют такое существенное влияние на отдельных индивидуумов и на коллективы в целом, состоит в том, что они повторяются бесконечно (Фрейд несколько неверно интерпретировал цель религиозных ритуалов, называя их навязчивыми). Точное повторение Мессы, день за днем, воскресенье за воскресеньем, год за годом в точном виде создает паттерны сознательной и бессознательной психической энергетической системы, которые оставляют глубокий и неизгладимый след. По сравнению с этими организованными циклическими ритуалами единственное, уникальное переживание образа, появляющегося во сне, покажется весьма эфемерным. Но если образ из сна подхвачен сознанием, сохранен, обработан (не обязательно компульсивно, но методично) в течение некоторого периода времени, у него есть все шансы трансформировать сознание и в результате – поведение и мотивацию. Психика может саморегулироваться и способствовать собственному развитию. Вот в чем Юнг разошелся с Фрейдом.
На страницах этой книги я доказываю, что важной или даже самой существенной частью судьбы человека (которая задается его качествами, в конце концов глубоко врезающимися в характер, миссию и смысл жизни человека, в те черты, что создают уникальность конкретной человеческой жизни) оказывается ряд трансформирующих образов и переживаний. Потенциал человека и его целостность реализуются посредством таких трансформаций. Человек становится той уникальной личностью, которой он по сути и является, посредством образов, которые направляют психическую энергию по определенной конфигурации установок, поведения и мотивации.
Если эти интегрирующие трансформирующие образы по каким-либо причинам дезинтегрируются – вследствие разочарований, травм, опустошающих противоречий, любого рода нарушений – личность распадается на части. Тогда начинается процесс дезинтеграции, и в силу вступают различные составляющие личности и инстинкты. Они становятся подобны конфликтующим членами семьи в разделенном доме. Такова трагедия психологической дезинтеграции. Это может случиться в жизни рано или поздно. Излечиться от этого можно, только начав реконструировать все здание с фундамента, с основания личностной структуры, используя новые образы, которые могут содержать в себе некоторые части личности и продвигать их вперед. Современным примером тому на уровне больших коллективов может служить Германия после Второй мировой войны. Ее образ высококультурной цивилизованной нации, обладающей определенными моральными ценностями, был полностью уничтожен, а ее национальная и культурная целостность растворилась в увечьях нацистского зла и психопатического сумасшествия. Для того чтобы реконструировать себя в виде цивилизованного государства, стране необходимо было, прежде всего, признать свою вину, потом принять наказание вселенского осуждения и компенсировать, искупить прошлое. И только вернувшись к этой нулевой точке, страна могла надеяться на то, что начнется восстановление ее культурных основ. Немцы сегодня все еще находятся на ранней стадии этого процесса.
То, что случилось в Германии и Европе 1930-1940-х годов, имеет универсальные последствия для человечества. Когда будет написана духовная история наших времен, Холокост будет осознан как основное "религиозное событие" двадцатого века. На фоне всей западной истории в целом этот момент будет преподноситься как ключевой, столь же решающий, как распятие Христа – как историческое событие, которое стало символом трансформации. После Холокоста мы уже не можем думать о духовном состоянии Запада и, по сути дела, о человечестве в целом, не учитывая его внушающего ужас послания.
Это – событие, сама тьма которого освещает радикальную и зловещую односторонность сознательного развития людей на настоящий момент. Критическая масса безмерных страданий Холокоста накладывает на каждого из нас суровые обязательства глубоких изменений – трансформации сознания. Каждый человек должен пробудить в себе способность жертвовать своим Эго и национальным сознанием ради более широкого понимания человечества как единой семьи и экосистемы, в которой мы все должны жить вместе. Чтобы человеческие культуры могли трансформироваться, каждый человек должен преодолеть внутреннюю схватку между силами добра и зла и противостоять эгоцентрическому демону, определяется ли он его собственным физическим существованием или интересами родовой группы или нации. Холокост – это крик, призывающий нас на новую стадию глобального человеческого развития.
То, каким образом развернется жизнь человека, зависит от того, как будут восприняты и развиты трансформирующие образы – будут ли они чем-то абстрактным, как Святая Жертва, или фигурой, наподобие Айона, или это будет человек, например, Альберт Швейцер. Образы заключают в себе структуру и потенциал дальнейшего развития.