Но еще большие возможности сулит смелая гипотеза Фрейда для общебиологических выводов. Она расстается нацело и окончательно со всякой телеологией в области психики и биологии. Всякое влечение причинно обусловлено предшествующим состоянием, которое оно стремится восстановить. Всякое влечение имеет консервативный характер, оно влечет назад, а не вперед. Таким образом перебрасывается мост (гипотетический) от учения о происхождении и развитии органической жизни к наукам о неорганической материи. Органическое впервые в этой гипотезе вводится так тесно в общий контекст мира.
Фрейд готов допустить, что "в каждом кусочке живой субстанции", в каждой клетке действуют оба рода влечений, смешанные в неравной дозе. И только соединение простейших одноклеточных организмов в многоклеточные живые существа дает возможность "нейтрализовать влечение к смерти отдельной клеточки и… отвлечь разрушительные побуждения на внешний мир". Из этой мысли раскрываются огромные возможности для учения о социальной субстанции этих влечений к смерти. "Многоклеточный" социальный организм создает грандиозные, неисчислимые возможности для нейтрализова - ния влечений к смерти и сублимации их, т. е. превращения в творческие импульсы социального человека.
По всем этим высказанным здесь соображениям мы полагаем, что новая книга Фрейда будет встречена и в научных кругах, и широким читателем с тем вниманием и интересом, на какие ей дают право ее необычайная смелость и оригинальность мысли. Интерес этот не стоит ни в какой зависимости от того, насколько положения, высказанные в книге, получат оправдание и фактическое подтверждение в ходе дальнейших исследований и критической проверки. Уже самое открытие новой Америки - страны по ту сторону принципа удовольствия - составляет Колумбову заслугу Фрейда, хотя бы ему и не удалось составить точную географическую карту новой земли и колонизовать ее. Искание истины, в конце концов, увлекательнее, поучительнее, плодотворнее и нужнее, чем найденная и готовая истина.
II
Еще до выхода русского перевода этой книги в русских научных кругах началась оживленная дискуссия по задетым в ней вопросам.
Высказывали мнение, что Фрейд отступил в ней от своих исходных положений, что он вступил здесь на путь, далеко не совпадающий с путем современного материализма.
Нам кажется - более глубокий подход к этой книге не оправдает этих подозрений. В "Jenseits des Lustprinzips" Фрейд развивает глубже и шире мысли, уже давно положенные им в основу психоанализа, он только вводит нас в лабораторию своей мысли. Ведь в этой книге, в сущности, все логически вытекает из мыслей, изложенных Фрейдом уже раньше, и однако - как ново, как подчас странно и оригинально звучат для нас страницы этой книги.
Автор не настаивает в ней на абсолютной правильности своих построений: он еще сам не уверен в них и, давая волю своим построениям, он хочет лишь сделать широкие биологические выводы из изученных им прежде фактов психической жизни. К чему же они ведут нас? Какие общеметодологические тенденции скрыты под этими подчас непонятными нам построениями?
В основе всех построений этой книги лежит одна тенденция: построить общую биологию психической жизни. Те психические принципы, которые, по мнению психоанализа, регулируют все поведение человека - например, "принцип удовольствия", - не удовлетворяют Фрейда всецело: он ищет более глубокую, более общезначимую биологическую закономерность и находит ее в общем принципе сохранения равновесия - общем тяготении к сохранению равно разлитого напряжения энергии, которое мы замечаем в неорганическом мире. Стабильность и возврат к неорганическому - вот основные тенденции чистой биологии, отзвуки которой мы находим в глубинах человеческой психики ("навязчивое воспроизведение прежних состояний"). Эти странные процессы в психической жизни не являются, однако, особыми качествами "духа" - они говорят нам лишь о существовании более широких законов, охватывающих как деятельность психики, так и более фундаментальные биологические процессы. Психика вводится здесь в круг общебиологических явлений; в ней отражается та же тенденция, которая играет свою роль и в мире неорганическом. Так чуждо звучащее для нас понятие "влечение к смерти" (Todestrieb) мы должны понимать лишь как констатирование отзвука более глубоких закономерностей биологического порядка, как попытку отойти от чисто психологического понятия "влечение", вскрыть в нем его глубоко биологическую сторону.
От чисто психологического подхода к принципам психической жизни и влечениям - к биологическому подходу к ним - вот путь этой книги, углубляющей прежние построения Фрейда.
Однако, если в глубоких слоях психической жизни скрыта биологическая консервативность тенденции сохранения неорганического равновесия, - чем же объяснить развитие человечества от низших форм к высшим? Где искать корень бурно развивающегося исторического процесса? Фрейд дает нам на это в высокой степени интересный и глубоко материалистический ответ: если в человеке в глубинах его психики еще остались консервативные тенденции древней биологии - если в конечном счете к ним сводим даже эрос, то единственными силами, выводящими нас из состояния биологической консервативности, понуждающими к прогрессу, к деятельности, являются внешние силы - мы скажем - внешние условия материальной среды, в которой существует индивид. Именно они являются настоящей основой прогресса, именно они и формируют реальную личность, заставляя ее приспособляться к себе, вырабатывать новые формы психической жизни, наконец, именно они оттесняют вглубь и переделывают остатки старой консервативной биологии. В этом отношении психология Фрейда по своим тенденциям насквозь социологична, и лишь задачей других психологов - материалистов, находящихся в лучших условиях, чем Фрейд, остается раскрыть и до конца аргументировать материалистические основы этого учения.
Итак, история человеческой психики складывается, по Фрейду, из двух тенденций: консервативной - биологической и прогрессивной - социологической. Именно из этих моментов складывается вся диалектика организма, и именно они ведут к своеобразному "спиральному" развитию человека. Эта книга - шаг вперед, а не назад по пути к построению цельной монистической системы, и диалектик, прочитавший эту книгу, поймет, какие огромные возможности монистического понимания мира вытекают из нее.
Вовсе не надо быть согласным с каждым из многочисленных утверждений Фрейда, вовсе не нужно разделять все его гипотезы, важно лишь суметь за частными (быть может, и различными по ценности) построениями вскрыть одну общую тенденцию и суметь использовать ее для целей материалистического объяснения мира.
Одно здесь сделано безусловно: психика окончательно потеряла здесь свою мистическую специфичность, в ней вскрыты те общебиологические законы, которые господствуют во всем мире, она окончательно развенчана как носительница некоей "высшей" сущности: "мы можем исправить много наших ошибок, когда мы заместим наши психологические термины - физиологическими и химическими".
Буржуазная наука рождает материализм; роды эти часто бывают тяжелыми и затяжными; но - надо только найти, где зреет в ее недрах материализм, - найти, чтобы охранить и использовать эти ростки.
Л. С. Выготский, Ал. Лурия
ПСИХОАНАЛИЗ ДЕТСКИХ НЕВРОЗОВ
Анализ фобии пятилетнего мальчика
Введение
Болезнь и излечение весьма юного пациента, о которых я буду говорить ниже, строго говоря, наблюдались не мной. Хотя в общем я и руководил лечением и даже раз лично принимал участие в разговоре с мальчиком, но само лечение проводилось отцом ребенка, которому я и приношу свою благодарность за заметки, переданные им мне для опубликования. Заслуга отца идет еще дальше; я думаю, что другому лицу вообще не удалось бы побудить ребенка к таким признаниям; без знаний, благодаря которым отец мог истолковывать показания своего пятилетнего сына, нельзя было бы никак обойтись, и технические трудности психоанализа в столь юном возрасте остались бы непреодолимыми. Только совмещение в одном лице родительского и врачебного авторитета, совпадение нежных чувств с научным интересом сделало здесь возможным использовать метод, который в подобных случаях вообще вряд ли мог бы быть применим. Но особенное значение этого наблюдения заключается в следующем. Врач, занимающийся психоанализом взрослого невротика, раскрывающий слой за слоем психические образования, приходит, наконец, к известным предположениям о детской сексуальности, в компонентах которой он видит движущую силу для всех невротических симптомов последующей жизни. Я изложил эти предположения в опубликованных мною в 1905 году "Трех очерках по теории сексуальности". И я знаю, что для незнакомого с психоанализом они покажутся настолько же чуждыми, насколько для психоаналитика неопровержимыми. Но и психоаналитик должен сознаться в своем желании получить более прямым и коротким путем доказательства этих основных положений. Разве невозможно изучить у ребенка, во всей свежести, те его сексуальные побуждения и желания, которые мы у взрослого с таким трудом должны извлекать из - под многочисленных наслоений? Тем более что по нашему убеждению, они составляют конституциональное достояние всех людей и только у невротика оказываются усиленными или искаженными.
С этой целью я уже давно побуждаю своих друзей и учеников собирать наблюдения над половой жизнью детей, которая обыкновенно по тем или другим причинам остается незамеченной или скрытой. Среди материала, который, благодаря моему предложению, попадал в мои руки, сведения о маленьком Гансе заняли выдающееся место. Его родители, оба мои ближайшие приверженцы, решили воспитать своего первенца с минимальным принуждением, какое безусловно требуется для сохранения добрых нравов. И так как дитя развилось в веселого, славного и бойкого мальчишку, попытки воспитать его без строгостей, дать ему возможность свободно расти и проявлять себя привели к хорошим результатам. Я здесь воспроизвожу записки отца о маленьком Гансе, и, конечно, я всячески воздержусь от искажения наивности и искренности, столь обычных для детской, не соблюдая ненужные условности.
Первые сведения о Гансе относятся ко времени, когда ему еще не было полных трех лет. Уже тогда его различные разговоры и вопросы обнаруживали особенно живой интерес к той части своего тела, которую он на своем языке обычно называл Wiwimacher. Так, однажды он задал своей матери вопрос:
Ганс: "Мама, у тебя есть Wiwimacher?"
Мать: "Само собой разумеется. Почему ты спрашиваешь?"
Ганс: "Я только подумал".
В этом же возрасте он входит в коровник и видит, как доят корову. "Смотри, - говорит он, - из Wiwimacher'a течет молоко".
Уже эти первые наблюдения позволяют ожидать, что многое, если не большая часть из того, что проявляет маленький Ганс, окажется типичным для сексуального развития ребенка. Я уже однажды указывал, что не нужно приходить в ужас, когда находишь у женщины представление о сосании полового члена. Это непристойное побуждение довольно безобидно по своему происхождению, так как представление о сосании связано в нем с материнской грудью, причем вымя коровы выступает здесь опосредствующим звеном, ибо по природе это - грудная железа, а по виду и положению своему - пенис. Открытие маленького Ганса подтверждает последнюю часть моего предположения.
В то же время его интерес к Wiwimacher'y не исключительно теоретический. Как можно предполагать, у него также имеется стремление прикасаться к своему половому органу. В возрасте 0 /2 года мать застала его держащим руку на пенисе. Мать грозит ему: "Если ты это будешь делать, я позову д - ра А., и он отрежет тебе твой Wiwimacher. Чем же ты тогда будешь делать wiwi?"
Ганс: "Моим роро". Тут он отвечает еще без сознания вины, не приобретает ори этом "кастрационный комплекс", который так часто можно найти при анализе невротиков, в то время как они все протестуют против этого. О значении этого элемента в истории развития ребенка можно было бы сказать много весьма существенного. Кастрационный комплекс оставил заметные следы в мифологии (и не только в греческой).
Я уже говорил о роли его в "Толковании сновидений" и в других работах.
Почти в том же возрасте (З1/2 года) он возбужденно и с радостью кричит: "Я видел у льва Wiwimacher".
Большую часть значения, которое имеют животные в мифах и сказках, нужно, вероятно, приписать той откровенности, с которой они показывают любознательному младенцу свои половые органы и их сексуальные функции. Сексуальное любопытство нашего Ганса не знает сомнений, но оно делает его исследователем и дает ему возможность правильного познания.
В 3/4 года он видит на вокзале, как из локомотива выпускается вода. "Локомотив делает wiwi. А где его Wiwimacher?"
Через минутку он глубокомысленно прибавляет: "У собаки, у лошади есть Wiwimacher, а у стола и стула - нет". Таким образом, он установил существенный признак для различия одушевленного и неодушевленного.
Любознательность и сексуальное любопытство, по - видимому, тесно связаны между собой. Любопытство Ганса направлено преимущественно на родителей.
Ганс, 33/4 года: "Папа, и у тебя есть Wiwimacher?"
Отец: "Да, конечно".
Ганс: "Но я его никогда не видел, когда ты раздевался".
В другой раз он напряженно смотрит на мать, когда та раздевается на ночь. Она спрашивает: "Чего ты так смотришь?"
Ганс: "Я смотрю только, есть ли у тебя Wiwimacher?"
Мать: "Конечно. Разве ты этого не знал?"
Ганс: "Нет, я думал, что так как ты большая, то и Wiwimacher у тебя как у лошади".
Заметим себе это ожидание маленького Ганса. Позже оно получит свое значение.
Большое событие в жизни Ганса - рождение его маленькой сестры Анны - имело место, когда Гансу было как раз 3'/2 года (апрель 1903 - октябрь 1906 г.). Его поведение при этом непосредственно отмечено отцом: "В 5 ч утра, при начале родовых болей, постель Ганса переносят в соседнюю комнату. Здесь он в 7 ч просыпается, слышит стоны жены и спрашивает: "Чего это мама кашляет?" - И после паузы: "Сегодня, наверно, придет аист".
Конечно же, ему в последние дни часто говорили, что аист принесет мальчика или девочку, и он совершенно правильно ассоциирует необычные стоны с приходом аиста.
Позже его приводят на кухню. В передней он видит сумку врача и спрашивает: "Что это такое?" Ему отвечают: "Сумка". Тогда он убежденно заявляет: "Сегодня придет аист". После родов акушерка входит на кухню и заказывает чай. Ганс обращает на это внимание и говорит: "Ага, когда мамочка кашляет, она получает чай". Затем его зовут в комнату, но он смотрит не на мать, а на сосуды с окрашенной кровью водой и с некоторым смущением говорит: "А у меня из Wiwimacher'a никогда кровь не течет".
Все его замечания показывают, что он приводит в связь необычное в окружающей обстановке с приходом аиста. На все он смотрит с усиленным вниманием и с гримасой недоверия. Без сомнения, в нем прочно засело первое недоверие по отношению к аисту.
Ганс относится весьма ревниво к новому пришельцу, и, когда последнего хвалят, находят красивым и т. д., он тут же презрительно замечает: "А у нее зато нет зубов". Дело в том, что, когда он ее в первый раз увидел, он был поражен, что она не говорит, и объяснил это тем, что у нее нет зубов. Само собой разумеется, что в первые дни на него меньше обращали внимания, и он заболел ангиной. В лихорадочном бреду он говорил: "А я не хочу никакой сестрички!"
Приблизительно через полгода ревность его прошла и он стал нежным, но уверенным в своем превосходстве братом.
"Несколько позже (через неделю) Ганс смотрит, как купают его сестрицу, и замечает: "A Wiwimacher у нее еще мал", - и как бы утешительно прибавляет: "Ну, когда она вырастет - он станет больше".
Для реабилитации нашего маленького Ганса мы сделаем еще больше. Собственно говоря, он поступает не хуже философа Вундтовской школы, который считает сознание никогда не отсутствующим признаком психической живни, как Ганс считает Wiwimacher неотъемлемым признаком всего живого. Когда философ наталкивается на психические явления, в которых сознание совершенно не участвует, он называет их не бессознательными, а смутно сознаваемыми. Wiwimacher еще очень мал! И при этом сравнении преимущество все - таки на стороне нашего маленького Ганса, потому что, как это часто бывает при сексуальных исследованиях детей, за их заблуждениями всегда кроется частица правды. Ведь у маленькой девочки все - таки есть маленький Wiwimacher, который мы называем клитором, но который не растет, а остается недоразвитым. Ср. мою небольшую работу: Uber infantile Sexualtheorien // Sexualprobleme, 1903.
В этом же возрасте (З3/4 года) Ганс в первый раз рассказывает свой сон: "Сегодня, когда я спал, я думал, что я в Гмундене с Марикой".
Марика - это 13–летняя дочь домохозяина, которая часто играла с ним".
Когда отец в его присутствии рассказывает про этот сон матери, Ганс поправляет его: "Не с Марикой, а совсем один с Марикой".