над потребностями, истощают источники энергии быстрее, чем она накапливается. Чем больше потребностей и желаний, тем больше возможностей освобождения энергии и тем больше возможностей вместо специфической радости, удовольствия получить страдание, которое, к сожалению, с самого начала бывает не специфическим, а обобщенным, генерализованным. Страдание от неуспеха может привести к полной депрессии и даже отказу от жизни, если индивид полностью отождествляет себя с успехом, суживая свою жизнь до одного-единственного канала освобождения энергии. Этот человек - не индивидуальность, а только придаток своей потребности. Самопознание, следовательно, состоит в знании тех потребностей, которые подчиняют вас себе, стирая вашу индивидуальность и превращая вас в робота. Знание этих потребностей необходимо именно для управления ими, чтобы устранить состояние, когда потребности вами управляют через "человека привычки". Знание необходимо, чтобы точно взвесить то, от чего вы отказываетесь, когда отделяете себя от собственной потребности и рассматриваете ее со стороны. Сколько во мне потребностей, столько во мне и страданий. Моя индивидуальность состоит не в многообразии потребностей (они задаются не мной, а образом жизни, и не характеризуют мою индивидуальность; эти потребности существовали уже до меня), а в той пропорции, в которой во мне находятся удовольствие и страдание, обусловленные данной потребностью. Если на единицу удовольствия от удовлетворения этой потребности приходится пять единиц страдания от неудовлетворения, то это лучше, чем если бы соотношение было один к десяти. По-видимому, полной гармонии я достигну, если это соотношение будет один к одному, когда отказаться от удовольствия будет так же приятно, как и получить его. Вот тогда я смогу полностью контролировать свои желания и достигну исходного пути восхождения к моей истинной индивидуальности.
Новое мышление об эмоциях
Со времен Платона мы думаем, что душа состоит из трех относительно
самостоятельных сущностей: ума, воли и чувств, в основе которых лежат эмоции. Если ум и воля в какой-то степени подчиняются нам, то эмоции всегда возникают и действуют непроизвольно, помимо нашей воли и желаний. Это мы знаем из собственного опыта, когда возникшая эмоция подчиняет наш ум и волю. Стыд, например, мобилизует наш ум и волю на то, чтобы изменить свое поведение или состояние так, чтобы избежать стыда (если не в данный момент, то в будущем). Мы редко поступаем вопреки стыду. Аристотель считал, что стыд - полезная вещь для отроков, что он избавляет их от плохих поступков. "Но мы не хвалим взрослого, если он стыдлив", - говорит философ. Взрослый, полагал он, должен соразмерять свое поведение с благом, а не с чувством стыда. Мы можем добавить к этому, что добродетельное поведение, побуждаемое стыдом, представляет собой защитное от стыда поведение - и поэтому оно не добродетельно. Если регулятором поведения является стыд, то трудно предвидеть, каким оно будет, если этот человек станет взрослым и освободится от стыда. Однако если стыд уже есть, то мы не можем устранить его, но можем лишь его скрыть, не показать виду. Следовательно, он возникает в сфере бессознательного, т. е. порождается привычными действиями ума, которые происходят вне сознательного контроля. Наше сознание имеет дело с готовым продуктом работы нашего ума, а к а к получен этот результат, оно не знает. Поэтому-то сознание не может контролировать такие эмоции, как стыд, вина, обида, отвращение. Поэтому познание эмоции должно быть направлено на осознание тех операций ума, с помощью которых порождается эта эмоция. Опять мы приходим к требованию сделать бессознательное сознательным. Любая эмоция возникает в определенных обстоятельствах. Информация об их оценке подвергается обработке, в результате чего и возникает эмоция. Эта сложная работа нашего ума может быть понята и контролируема. Чем примитивнее и проще эмоция, например страх или отвращение, тем труднее ее осознать и понять. Высшие же эмоции понять легче хотя бы потому, что
программы умственного поведения, порождающие эти эмоции, возникли позже, недавно. Если страх и гнев мы испытывали в младенчестве, а может быть, еще и во внутриутробном состоянии, то зависть, стыд, обиду стали испытывать с момента осознания самого себя, не ранее трех лет. В этот период развития возникает Я-концепция и благодаря слову умственные операции становятся контролируемыми. Поэтому мы начнем психологический анализ с высших эмоций. Эмоции, возникающие в общении с другим человеком Другой человек может быть источником как радости, так и неприятностей. Через другого мы удовлетворяем большую часть наших потребностей, от другого мы эмпатически заражаемся радостью или страхом, другой может обеспечить нашу безопасность или, наоборот, ее уменьшить. Его психическое состояние действует на нас, хотя мы имеем смутное представление о том, как это происходит. Может быть, мы бессознательно расшифровываем мимику и жесты, возникающие у другого непроизвольно, а может быть, действует таинственное биополе, генерируемое его эмоциями, и мы синтонно резонируем в ответ на его вибрации? Как устроена обида? Если тебя лягнет осел, то, надеюсь, ты на него не обидишься. Если на тебя нападет тот, кого ты не знаешь, то, наверное, на него тоже не будешь обижаться, а испугаешься, побежишь или вступишь в борьбу. Но если ты увидишь, что твой друг пренебрегает твоими интересами или тот, кого ты любишь, ведет себя с тобой совсем иначе, чем ты ожидаешь, то возникает неприятное чувство, которое мы называем обидой. Следовательно, эмоция возникает из столкновения моей модели, которую я набросил на реальность, в данном случае на поведение другого, с реальным поведением этого другого. Притом необходимо, чтобы этот другой был для меня значим, а может быть любим. Пусть это будет друг, возлюбленная, жена, близкий человек. Каждая из этих категорий людей вызывает во мне некоторые ожидания, как они должны вести себя в соответствии со своими ролями по
отношению ко мне. Мы выделим здесь по крайней мере три элемента: а) мои ожидания относительно поведения человека, ориентированного на меня; как он должен себя вести, если он является моим другом. Представления об этом складываются в опыте общения; б) поведение этого другого человека, отклоняющееся от моих ожиданий в неблагоприятную сторону; например, я ожидаю, что мой сын должен быть заботливым и вовремя сходить за хлебом, а он уткнулся в книгу и забыл сделать это; в) наша эмоциональная реакция, вызванная несоответствием наших ожиданий и поведения другого. Если мы воспроизведем обстоятельства обиды в своей памяти, то всегда можем выделить эти три элемента. Мы выделяем эти три элемента, но остается открытым вопрос: почему же мы все-таки обижаемся? Да просто потому, что считаем, будто другой человек жестко запрограммирован нашими ожиданиями, отрицаем его право на самостоятельное действие. Стоит подумать, почему он не сделал то, что я ожидал, как мы увидим, что у него было нечто такое, что исключало возможность поведения, соответствующего нашим ожиданиям. Когда дело касается осла, то мы знаем, что это животное лягающееся, что оно может лягнуть в любое время, и оно нами не рассматривается как запрограммированное нашими ожиданиями. Мы его признаем за самостоятельное существо, не зависящее от нас. А вот своих близких мы не признаем таковыми и от этого на них обижаемся. Значит, из стремления запрограммировать другого и проистекает обида. А если бы мы его признали самостоятельным существом, которое само определяет свое поведение, то у нас не было бы оснований обижаться на него. Да мы на него и не обижались бы. Ведь мы не обижаемся на погоду за то, что она вдруг испортилась и расстроила все наши планы! Мы признаем природу независимой от наших ожиданий. А если бы мы считали, что она должна соответствовать нашим ожиданиям, то обижались бы на нее. Ведь не зря персидский царь Ксеркс обиделся на Босфор, который неожиданно разбушевался, расстроив переправу, и приказал наказать пролив плетьми. Он
считал, что природа должна ему благоволить, так как он царь. Но откуда берется эта установка на то, что другой человек зависит от нас? Почему мы обижаемся именно на тех, кого любим? Это неукротимое стремление программировать поведение другого и эмоциональная реакция на неудачу происходят из детства. Когда ребенок обижается на родителей, он программирует их поведение в соответствии со своими ожиданиями и наказывает их каждый раз за отклонение от этих ожиданий чувством вины. Ребенок обиделся, плачет, и родители, поскольку они его любят, испытывают вину, которая стимулируется внешними признаками обиды, которые нетрудно прочитать на лице ребенка. Эта вина побуждает к изменению поведения, и родители делают то, что нужно ребенку. Обидчивость ребенка необходима для нормального развития родителей. Мы привыкли думать о том, что воспитываем детей, но не замечаем, как они нас воспитывают, наказывая нас чувством вины за каждую оплошность. На стадии детства это оправдано: ребенок помогает духовному созреванию родителей, т. е. превращает их из мужа и жены в папу и маму, вырабатывая у них с помощью своей обиды определенные черты поведения, необходимые для нормального развития подрастающего человека. Это необходимо для формирования его личности. Но с того момента как личность ребенка сформировалась, необходимость в такого рода подпорках для созидания здания личности отпадает. Ведь после того как дом построен, леса только мешают жить. Точно так же наша обидчивость - это инфантильная реакция на окружение, воспроизведение детства во взрослом. Посмотрите на свое выражение лица, когда вы обижены. Ведь оно становится детским и по-детски злым! Наши обиды питаются энергией магического сознания, атавизмы которого еще остаются у многих из нас до зрелости и даже старости. Известно, что магия состоит в первобытном анимизме, в отождествлении сущности мира, источника самодвижения с сущностью души, нашим мышлением. Поскольку путем мысли и воли мы регулируем свое поведение, то начинаем полагать, что и движение мира регулируется скрытой мыслью и волей. Поскольку эти сущности
одинаковы, то возникает убеждение, что с помощью правильной мысли можно управлять ходом внешней жизни. Это убеждение развивается в младенчестве, когда вселенная ребенка подчиняется движениям души: стоит закряхтеть или издать какой-то звук, как элементы вселенной (мать, отец, близкие) приходят в движение. Ребенок чувствует себя центром вселенной, "приводит ее в движение", координирует свою связь с нею, поэтому любые препятствия с ее стороны вызывают гнев, обусловленный сопротивлением "нереального". У ребенка нет границы между Я и не-Я. Это состояние, говоря языком психологии, может быть охарактеризовано как "абсолютная проницаемость границ Я", некоторое неизвестное нам "океаническое чувство". Структура реальности и соответствующее чувство еще не образовались, Я сливается с окружением. Медленное развитие чувства реальности происходит в опыте, изнанкой которого остается изначальное отрицание реальности. Вначале осознается независимое существование природных объектов, а далее очень медленно происходит изживание магической установки относительно тех, с которыми ребенок идентифицирует себя. Тот, кто включается в Я ребенка или взрослого, является объектом магической установки. Его реальность отрицается, и поведение другого жестко программируется. Обида является реакцией на дезинтеграцию нашего Я: "он включен, составляет частицу меня, он, другой - почти "я", но его поведение не соответствует моим ожиданиям". Внутренняя дезинтеграция всегда переживается мучительно. Другой способен обидеть меня лишь потому, что я отрицаю его реальность, а он оказывается реален, и притом совсем по-иному, чем ожидается мной. Обижаясь, я эксплуатирую любовь другого и управляю его поведением, наказывая чувством вины. При взаимодействии двух людей обида одного обязательно дополняется чувством вины у другого, она апеллирует к этому чувству вины. Если же другой не способен на переживание вины, обида становится бесполезной, нефункциональной. Мы не обижаемся на тех, кто нас не любит. Познание эмоции обиды, таким образом, предусматривает выделение моих
ожиданий, понимание их происхождения, фиксацию информации о реальном поведении другого и, наконец, восприятие рассогласования ожиданий и реальности. Тот, кто может это делать, познает сущность своей обиды. Обида отличается от оскорбления тем, что при оскорблении поведение другого не только отклоняется от моих ожиданий, но и имеет цель причинить мне страдание, в силу чего оскорбитель не испытывает чувства вины. Когда мы по поводу любой обиды оскорбляемся, мы освобождаем другого от чувства вины, уменьшаем его страдание и признаем, что он нас не любит. Когда обида рассматривается как оскорбление, то она быстрее перерастает в гнев и агрессию. Последняя оттягивает энергию обиды и оскорбления на себя и тем самым ослабляет страдание обиды. Агрессия и гнев, как мы уже показали раньше, филогенетически более древние защитные механизмы. Этим и объясняется, что иной гневливый и агрессивный человек считает, что он не обижается и главная его проблема - гнев. На самом же деле гнев порождается теми же умственными механизмами обиды, которая автоматически трансформируется в гнев. Искусство самопознания в этом случае состоит в том, чтобы за изнанкой гнева усмотреть обиду. Однако гнев может вызываться и любой другой неприятной эмоцией. Обида разрушает наш организм тем, что включает умственную агрессию, мысли, в которых мы наказываем обидчика, и это не может не истощать нашу иммунную систему, которая приходит в состояние готовности участвовать в хорошей драке, предусмотренной древними инстинктами, сохранившимися в человеке привычки. Вина Во взаимодействии любящих обида у одного дополняется чувством вины у обидчика. Поэтому устройство вины противоположно обиде. Если я обидел тебя, то восприятие внешних признаков обиды на твоем лице начинает меня терзать чувством вины. Причем, если я сам обидчив, т. е. обычно сильно страдаю от обид, то соответственно я предполагаю, что обиженный тоже страдает, и это усиливает во мне вину. Замечено, что обидчивые сами страдают от вины больше, чем необидчивые. Мы носим в себе нашу вину и обиду благодаря дару
мышления. Непроизвольно, случайно возникающие мысли сами собой могут включать механизм активности, конструирующей вину в самых неподходящих ситуациях. Чем больше непроизвольности и спонтанности в мышлении, тем чаще вина всплывает в сознании, причиняя боль. Внешне вина не имеет особых признаков в экспрессии, жестах и выражении лица, разве только страдающий от вины скажет, что виноват. Поэтому если мы попытаемся взглянуть изнутри на чувство вины, то увидим, что оно возникает вследствие непроизвольной, привычной активности, результаты которой могут быть описаны приблизительно следующим образом: а) каким должен быть я или каким должно быть мое поведение в соответствии с ожиданиями другого. Мой ум автоматически конструирует модель, каким я должен быть. Здесь не существует точных критериев. На самом деле мне неизвестны ожидания другого, я их создаю в соответствии с общими представлениями о том, чего другой ждет от меня. Эта модель ожиданий может быть реальной, т. е. соответствовать хотя бы в ключевых моментах подлинным ожиданиям другого, но она может быть и совсем не такой, каковы ожидания другого; б) восприятие собственного моего состояния или поведения здесь и теперь; в) акт сличения модели ожидания с собственным поведением, в результате которого обнаруживается рассогласование, мучительность которого поддерживается обликом эмоции обиды на лице, в словах и поведении другого. Чем сильнее он обижен реально или в моем представлении, тем сильнее мое чувство вины. Эта дезинтеграция во мне мучительна, поскольку нервная система чувствительна к любым рассогласованиям в системе Я. Это страдание иррационально и подобно мистическому Хаосу, которого боялись даже боги. Этот разрыв между тем, каким я должен быть здесь и теперь, и тем, кто я есть, усиливается и подкрепляется; обиженный другой защищается от обиды примитивными и древними средствами, становится гневливым и агрессивным, что еще мучительней и потому, что идет от любящего. Если в обиде человек еще может как-то справиться со своей эмоцией, изменив