Приблизительно в том же ключе мыслил и другой русский историк, Сергей Соловьев, утверждавший:
Необходимость движения на новый путь была сознана… народ поднялся и собрался в дорогу… ждали вождя, вождь явился.
Русский мыслитель XIX века Петр Чаадаев в свою очередь заявлял, что гений Петра отрекся от древней России перед лицом целого мира и вырыл пропасть между прошедшим и настоящим.
Вместе с тем есть и противоположная точка зрения. Екатерина II, хотя ее и считают во многом последовательницей Петра, говорила о реформаторе, что он "сам не знал, какие законы учредить для государства надобно".
А Павел Милюков, известный политик времен Февральской революции 1917 года и крупный русский историк, отзывался о Петре I и вовсе снисходительно:
Стихийно подготовленная, коллективно обсужденная, эта реформа… только из вторых рук, случайными отрывками проникала в его сознание…
…Вопросы ставила жизнь, формулировали более или менее способные и знающие люди, царь схватывал иногда главную мысль формулировки или (и, может быть, чаще) ухватывался за ее прикладной вывод.
Итак, если следовать логике Ключевского, Петр – прилежный последователь своих предков, но никак не Прометей: костер разложили и разожгли до него. Если довериться Чаадаеву, то придется поверить в то, что Петр – бог, способный прервать связь времен. Если верить Екатерине II и Милюкову, то Петр Великий не гениальный реформатор и уж тем более не мессия, а скорее посредственный школяр, не очень четко знающий свой урок. Наконец, по Соловьеву получается, что народ еще при Алексее Михайловиче построился в походную колонну для движения на Запад и с нетерпением ждал лишь команды "Шагом марш!". Петр скомандовал, и вся Россия дружно шагнула с левой ноги.
"Никто не бывает один достаточно умен" – считали в далеком прошлом мудрецы. И, видимо, не случайно.
Часть третья
Великий менеджер или антихрист? Пять ипостасей Петра Первого
Быть реформатором дело неблагодарное. И далеко не каждый решается выбрать подобный жребий. Тех, кто хочет и способен делать реформу, всегда меньше, чем тех, кто понимает ее необходимость. Причины очевидны. После первых же шагов сопротивление материала, как правило, не убывает, а, наоборот, возрастает. Сначала реформаторов подстерегают равнодушие и недопонимание, затем им противостоит сила инерции, а позже, после появления первых и обычно неоднозначных результатов, – открытое сопротивление. Таким образом, редкая реформа оборачивается триумфальным спринтерским забегом, гораздо чаще реформатор обречен на марафон. Иначе говоря, ему нужна не только решительность, но и умение терпеть.
Русский марафон всегда был одним из самых болезненных. Здесь в силу необъятности страны (и, соответственно, проблем) реформаторам приходилось особенно тяжко: чтобы заставить такую махину, как Россия, сначала сдвинуться с места, а затем следовать в строго заданном направлении, нужны особые характер, сила и психологическая устойчивость.
К тому же терпение в России требуется не только в процессе самих преобразований, но и для того, чтобы, посадив семя, мужественно дождаться от него плода. Не поддаться искушению, закопав зерно утром, к вечеру его же выкопать в качестве урожая. А такое в отечественной истории случалось не раз, поскольку реформы начинались обычно уже в экстремальной ситуации. Именно поэтому почти от каждой русской реформы остается горький привкус незрелости и незавершенности.
Василий Ключевский написал по этому поводу очень жесткие строки. Вспоминая о попытках русских после Смуты выйти из тяжелейшего кризиса с помощью Запада, историк заметил:
С тех пор не раз повторялось однообразное явление. Государство запутывалось в нарождавшихся затруднениях; правительство, обыкновенно их не предусматривавшее и не предупреждавшее, начинало искать в обществе идей и людей, которые выручили бы его, и, не находя ни тех ни других, скрепя сердце, обращалось к Западу, где видело старый и сложный культурный прибор, изготовлявший и людей и идеи, спешно вызывало оттуда мастеров и ученых, которые завели бы нечто подобное и у нас, наскоро строило фабрики и учреждало школы, куда загоняло учеников. Но государственная нужда не терпела отсрочки, не ждала, пока загнанные школьники доучат свои буквари, и удовлетворять ее приходилось, так сказать, сырьем, принудительными жертвами, подрывавшими народное благосостояние и стеснявшими общественную свободу. Государственные требования, донельзя напрягая народные силы, не поднимали их, а только истощали: просвещение по казенной надобности, а не по внутренней потребности давало тощие, мерзлые плоды…
Речь у Ключевского идет, по сути, о порочном замкнутом круге.
К выводам лучшего отечественного историка-аналитика стоит добавить следующее. Не раз русские реформаторы слишком резко, грубо и бесцеремонно будили своей походной трубой спящих сограждан, но при этом, поднимая страну по тревоге, оказывались неспособными толком объяснить людям, куда нужно идти, зачем и что их ждет в конце тяжелого перехода.
Свое неумение доходчиво аргументировать реформаторы всегда компенсировали одним и тем же – решительностью и силой. Даже двигаясь в верном направлении и ставя перед собой самые благородные цели, русские вожди, пробиваясь с авангардом сквозь метель к теплому, сытному и светлому будущему, во множестве оставляли за собой брошенные в сугробах обозы с ослабевшими, замерзшими и голодными людьми. Цена реформ в России всегда была неимоверно высока.
Немало русских сетует, что Россия уже столетия подряд не эволюционирует, а двигается вперед рывками. Один из историков написал о Петре Великом:
Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку.
Можно сказать, что этот "спутник" и есть Россия, которую очень часто заставляли вприпрыжку, задыхаясь и спотыкаясь, бежать вдогонку за реформой и реформаторами.
Искать виноватого здесь сложно. Рывки каждый раз происходили уже в тот момент, когда отставание от остального мира становилось жизненно опасным, так что решительность русских реформаторов по-своему оправдана и неизбежна. С другой стороны, очень часто застои случались не от бездарности или реакционности консерваторов, как принято считать, а лишь потому, что надорванные народные силы, утомленные предыдущим рывком, требовали отдыха. Золотую середину, то есть свой нормальный эволюционный темп, Россия еще только ищет.
Спецификой русской реформы можно считать, пожалуй, и то, что почти всегда она оказывалась делом личным, одного вождя, а потому на результат куда больше влияли характер и интуиция главного реформатора, чем заранее продуманный план. Большинство вождей-реформаторов были не книжниками, а практиками, они, как правило, начинали подготовку своих преобразований, учась самостоятельно, на ходу, больше у жизни, чем по научным трудам.
Книжники стояли рядом с реформаторами, но их влияние не было решающим. Вождь-реформатор, выбирая между советом специалиста и собственной интуицией, обычно отдавал предпочтение инстинкту. И не обязательно при этом проигрывал. Россию до сих пор иногда легче прочувствовать, чем логически просчитать. Наполеон однажды заметил, что в России нет дорог, одни направления. Можно, конечно, понять эти слова буквально, а можно и нет. Такое уж это место, где досконально просчитать реформу, как и провести дорогу по карте, не угодив в овраг, практически невозможно.
Судьба каждого русского реформатора по-своему трагична. Как правило, реформатор мог рассчитывать на понимание лишь ближайшего окружения, то есть соратников, связанных с вождем как идейной близостью, так и накопившимися за годы реформ ошибками и грехами. История свидетельствует о том, что даже Петр Великий к концу своего правления глубоко переживал разлад с большинством подданных, хотя и был убежден, что проводимая им политика в своей основе верна и патриотична. Действительно, и он шел "в правильном направлении", но при этом не раз попадал то в болото, то в непроходимые дебри.
Ненависть к реформам была в России также всегда персонифицирована. Каждый из преобразователей, начиная с Петра Великого, обязательно провозглашался их идейными противниками либо антихристом, либо предателем национальных интересов. Горбачева ортодоксальные коммунисты, кажется, вполне искренне до сих пор считают агентом ЦРУ, что в их глазах примерно то же, что и антихрист.
Наконец, русским вождям-реформаторам всегда приходилось тратить немало сил на укрепление личной власти. Лишь в ней они видели гарантию преобразований, полностью доверяя только себе. И часто бывали при этом правы: с уходом лидера не раз заканчивалась и сама реформа.
До собственных памятников реформаторы не доживают. Памятники им ставят позже, когда потомки, с одной стороны, уже могут оценить всю значимость преобразований, а с другой – забывают о том, какую высокую цену за них пришлось заплатить. Петр Великий стал национальной святыней через много лет после смерти, когда история подтвердила правоту его курса (направления), а народная память о сотнях тысяч костей, уложенных государем в основание новой России, притупилась.
Сегодня Петровские реформы прикрыты уже толстым слоем книжной пыли и мифологии, в воспитательных и патриотических целях стремившейся просеять исторические факты через цензурное сито. Книги Ключевского и Соловьева власть не запрещала, но предпочитала лишний раз не напоминать о них. Многие произведения для детей и юношества о Петре I были удивительно похожи (да и сегодня походят) на нравоучительные церковные пособия. Может быть, поэтому сегодня портреты Петра Великого одинаково популярны и у левых, и у правых, и у центристов: все читали одно и то же житие.
Между тем перечитать петровскую историю без цензурных купюр полезно. Хотя бы для того, чтобы вырваться из замкнутого круга, очерченного Ключевским. И уж тем более Петровская эпоха важна для понимания отношений России и Запада.
Именно с Петра начинается эра взаимных влияний. Если до него влияние носило односторонний характер – Запад влиял на Московию, но Московия не могла оказать влияния на Запад, – то начиная с Петровских времен ситуация стала иной. Изменив Россию, Петр изменил и Европу, ее карту, баланс политических сил, даже психологию западного человека.
Если в начале царствования Петра в Европе всерьез рассматривался вопрос о разделе России на сферы влияния – настолько она представлялась отсталой и слабой, – то к концу его царствования Европа уже заговорила о "русской угрозе". Продолжают говорить о ней и сегодня.
Итак, Петр Великий и пять самых известных его ипостасей: чернорабочего, реформатора, антихриста, императора и, наконец, памятника.
Недостатки и преимущества безграмотности
Рассказывая о детстве Петра Великого, историки обычно не жалеют черных красок, описывая трагические обстоятельства кровавых семейных интриг, в водоворот которых оказался вовлечен будущий реформатор. Некоторые считают, что Петр вообще чудом уцелел. Соловьев, начиная рассказ о той эпохе, не может удержаться, чтобы не перейти на возвышенно-эпический тон. Историк вспоминает даже легенду о злоключениях братьев Ромула и Рема, вскормленных волчицей, а затем основавших Рим. Аналогия очевидна: и у Петра детство складывалось непросто, и он основал всемирно известный город, ставший одним из чудес света.
Учитывая нравы, царившие при русском дворе, и уже известную нам историю царевича Дмитрия, следует согласиться, что в данном случае краски, пожалуй, не очень сгущены: жизнь маленького Петра действительно довольно долго в силу сложившихся обстоятельств подвергалась опасности. И он это запомнил. Тревожное детство наложило на характер царя неизгладимый отпечаток. Взрослый Петр был бы наверняка интереснейшим объектом для современных психоаналитиков, последователей доктора Фрейда.
Стараясь понять природу грандиозных преобразований Петра, историки пытаются разобраться в вопросе воспитания будущего реформатора. И уже здесь, на самом первом этапе изучения петровского феномена, начинаются разногласия и разночтения.
Первые годы жизни царевича ничем особым не примечательны. Как тогда было принято, поначалу маленький Петр находился под опекой женщин, наслаждался разнообразными игрушками, потешался над карликами – обычным придворным развлечением того времени, катался в специально для него сделанной миниатюрной карете, запряженной "крошечными лошадками". Затем, когда начиналось обучение царевичей, они по традиции из женских рук обязательно переходили в руки мужские.
Если верить хрестоматийным источникам, то Петра начали учить довольно рано, лет с пяти. В воспитатели будущему реформатору выбрали скромного и незаметного государственного служащего, даже не дьяка, а всего лишь подьячего одного из тогдашних приказов (министерств), некоего Никиту Зотова.
Есть свидетельства первого появления Никиты Зотова в Кремле. Рассказывают, что от страха он даже потерял дар речи и не мог двигаться, но затем все-таки пришел в себя и успешно сдал экзамены по чтению и письму. На церемонии открытия курса обучения присутствовал даже патриарх. Церковный иерарх отслужил соответствующий молебен, окропил нового "студента" святой водой и торжественно усадил его за азбуку. В тот же день Никита Зотов получил вперед крупный гонорар, приличное платье, чтобы в достойном виде являться во дворец, и был произведен в дворяне. Все эти важные в жизни ученика и учителя события произошли, согласно некоторым свидетельствам, 12 марта 1677 года.
Трудно поверить, но пройдет не так уж много времени, и Петр, поклонник не очень тонкого, а скорее балаганного юмора, назначит своего бывшего воспитателя, рекомендованного когда-то строгими староверами, "князем-папой, президентом шутовской коллегии пьянства".
Традиционная версия, правда, опровергается историком Николаем Павленко. В своей книге "Петр Великий" Павленко пишет:
Достоверными сведениями о времени, когда Петра начали обучать грамоте, историки не располагают. Одни считают возможным вести начало его обучения с 1675 года, другие с 1677-го, третьи – с конца 1679 года. Неизвестна и фамилия первого учителя Петра. Хрестоматийную известность в этом качестве приобрел Никита Моисеевич Зотов, но документальные данные подтверждают, что он к этим обязанностям мог приступить не ранее 1683 года.
Разброс дат, как видим, весьма существенный. Тем не менее принятая большинством историков версия является не только хрестоматийной, но и, похоже, наиболее вероятной. В 1675 году Петру исполнилось всего три года, и трудно представить, чтобы кому-то в те времена пришла в голову смелая мысль усадить царевича за парту в столь нежном возрасте. А в 1682 году, когда царь Федор, старший сын Алексея Михайловича, умер, всякое упорядоченное образование Петра вообще прервалось, в ту пору его учителем стала уже улица.
К моменту вынужденного окончания своих занятий Петр успел наизусть (такая в те времена процветала педагогическая методика) выучить азбуку, Псалтырь, Евангелие, Апостол и кое-что еще из церковной грамоты. Учился царевич охотно и легко. То, что воспитателю удалось вложить в голову царевича, он вложил основательно: свидетели утверждают, что и в зрелом возрасте Петр помнил всю свою учебную программу. Гораздо хуже дело обстояло с чистописанием и грамотностью. Почерк Петра стал страшной головной болью для его будущих исследователей, а с орфографией реформатор оставался не в ладах до конца жизни.
О том, что Петр в силу сложившихся обстоятельств во многом остался недоучкой, многие историки говорят с нескрываемым удовлетворением. Считается, что как раз благодаря этому его живой ум, не отягощенный тогдашней русской схоластикой, оказался столь восприимчив к новым западным веяниям и знаниям. Ряд авторов с умилением и восторгом повествует об уличной жизни, что началась у Петра после удаления из Кремля. По их мнению, эта жизнь развила в нем и без того заложенные от природы качества: самостоятельность, чувство лидера, реакцию, решительность, независимость, любознательность и пренебрежение к любым табу. В результате Россия получила совершенно не типичного для нее царя.
В подобной логике есть свои резоны. Но чтобы понять всю противоречивость Петровских реформ, необходимо учесть и следующее. Наследники русского престола от Зотовых, обучавших их лишь азам церковной грамоты, затем обязательно переходили к более серьезным воспитателям. Они знакомили своих учеников, как пишет Ключевский, "с политическими и нравственными понятиями, шедшими далее обычного московского кругозора".
Петр же в детстве оказался лишенным возможности пообщаться с наиболее развитыми и культурными русскими людьми своего времени, способными просветить будущего реформатора относительно вопросов государственного управления, устройства русского общества, обязанностей государя по отношению к своим подданным. Петр не смог всерьез ознакомиться в детстве даже с русской историей и извлечь из нее уроки.
Рядом с отцом Петра находились такие выдающиеся деятели, как Ртищев и Ордин-Нащокин. Рядом со старшими братьями и сестрами в качестве воспитателя стоял еще один блестяще образованный и неординарный человек того времени – Симеон Полоцкий, писатель, проповедник и поэт. Рядом же с самим Петром в детстве, отрочестве и юности оказались лишь голландский мастеровой и немецкий военный, со своими сугубо практическими, но не общественными знаниями.
Как справедливо пишет Василий Ключевский:
…Необходимая для каждого мыслящего человека область понятий об обществе и общественных обязанностях, гражданская этика, долго, очень долго оставалась заброшенным углом в духовном хозяйстве Петра. Он перестал думать об обществе раньше, нежели успел сообразить, чем мог быть для него.
Последние слова нуждаются, пожалуй, в дополнительной расшифровке.
Если задуматься о царствовании Петра, то окажется, что сначала очень долго придется рассказывать о нем как о царе-плотнике, царе-бомбардире, царе-шкипере и лишь много позже как о царе-гражданине. По мнению ряда исследователей, первой мыслью Петра была мысль о войне, второй – мысль о том, где достать на армию деньги, и только третьей – мысль о том, как преобразовать общество, чтобы оно было способно эту армию вооружить, прокормить и обуть.
Еще афинский стратег Алкивиад говорил, что для войны нужны три вещи: золото, золото и еще раз золото. Получается, что только эта формула и подвигла Петра на переустройство русского общества.
Если бы будущий реформатор получил должное для правителя образование и был знаком, скажем, с идеями все того же Макиавелли, вполне вероятно, что преобразования в России начались бы раньше, приобрели бы совсем иной и не такой болезненный характер. Кто знает, что бы предпринял Петр, если бы вовремя прочитал следующие строки из "Государя":
Ничто не приносит столько чести новому человеку у власти, как новые законы и порядки, найденные им… Эти вещи, если они заложены основательно и несут отпечаток величия, заставляют уважать государя и восхищаться им.