В небольших публикациях на страницах "Литературного приложения" к "Таймс" Хилл впервые попытался связать особенности мировоззрения Мильтона с природой двух конфликтов в английской революции, предпринял ряд закономерных обобщений, касающихся особенностей индепендентского сознания. Его идея оказывалась достаточно простой: популярность многих идей народной культуры, усиливавшаяся под непосредственным воздействием радикальных религиозных сект, оказывала влияние на формирование отдельных положений мильтоновских трактатов, а через них – должно быть, на структуру индепендентского сознания. Позиция Хилла встретила возражения со стороны П. Хелма, М. Фикслера и М. Левиса, указавших на несколько упрощенное толкование взглядов Мильтона в свете учений радикальных сект середины XVII столетия. Хилл остался непоколебим, выразив в специальной монографии о Мильтоне верность ранее сформулированным положениям, он позволил себе ряд небезынтересных дополнений и уточнений.
Как считает Хилл, одним из противоречий середины XVII столетия был конфликт двух культур, представлявших двор и страну. За ними (обычно невидимая исследователям) существовала третья, народная, еретическая культура. По мере развития революции она стала определять взгляды радикального (в том числе индепендентского) крыла парламентской оппозиции. Получив вследствие этого большую популярность, эта культура стала оказывать значительное влияние на индепендентских авторов, в том числе на творчество Мильтона, развивая в нем ранее существовавшие радикальные элементы. Под воздействием ее традиций окончательно сформировалась позиция поэта, вобравшая в себя составные части второй и третьей культур.
В то же время Хилл оговаривает, что воздействие радикальных народных учений ограничивалось формированием представлений о равенстве клириков и мирян, герменевтизме, мортализме, милленаризме, антитринитаризме и материализме (Хилл называет их основными конституирующими элементами третьей культуры): там, где дело касалось незыблемого права собственности, пускались в ход традиционные для пуританских мыслителей решения. В этом неразрывная связь Мильтона с традициями второй культуры, с основным спором ее представителей – "средних слоев" – с феодально-абсолютистским государством.
Интерпретация источника радикальных воззрений Мильтона и – более широко – индепендентов встретила возражения Э. Милнера. В его исследовании были по существу впервые разработаны принципы анализа индепендентской доктрины, исходившие из признания внутренней, не зависящей от внешних воздействии логики развития идеи радикализма в индепендентской среде; в качестве исходного критерия использованы особенности самого сознания индепендентов.
Милнер достаточно верно подметил один из существенных недостатков осуществленных Хиллом построений. Обращение в исследовании по Мильтону к тезису У. Тревор-Ропера "двор-страна" связывалось Милнером с попыткой Хилла использовать культурологический анализ для изучения английской революции. Возможность такого подхода к событиям середины XVII в. складывалась в результате проводимого Хиллом выхолащивания первоначального смысла этого тезиса. Хилл со всей очевидностью отрицает его политическое содержание, а имеет в виду лишь его культурологическую значимость для выделения традиционно консервативных и либерально-прогрессивных тенденций общественного развития. Милнер справедливо указывает на это, подчеркивая, что такой подход обнаруживается тогда, когда Хилл пытается увязать конфликт двух культур со спецификой парламентской борьбы, не находя при этом возможности использовать традиционную схему деления на пресвитериан, индепендентов и левеллеров. Проводя непосредственную аналогию между вычлененными культурами и осуществляемой парламентом политикой, Хилл считает возможным говорить только о пресвитерианской и радикальной, т. е. о соглашательской и бескомпромиссной.
Последнее обстоятельство чрезвычайно заинтересовало Милнера – авторитетность и основательность конкретных разработок Хилла не вызывает у него сомнения и, видимо, составило отправную точку для его собственных утверждений о существовании в Англии середины XVII столетия конфликта двух форм общественного сознания: эмпирического и рационалистического.
Первенство в разработке такого подхода к анализу общественного сознания в английском обществе XVI–XVII вв. принадлежит французскому социологу Л. Голдману, разработавшему популярную в Европе конца прошлого столетия теорию генетического структурализма, впервые поставившую проблему коллективного сознания социальных групп и пытавшуюся решить ее своими средствами.
Из пяти выделенных им форм коллективного сознания, своеобразных систем видения мира, две – эмпиризм и рационализм имеют отношение к ситуации, сложившейся в Англии к концу 40-х гг. XVII в. По мнению Голдмана, эмпиризм – одна из типичных форм коллективного сознания англичан. Ее генезис определяется тремя факторами. Во-первых, английское общество буржуазного типа рождается на основе союза, заключенного буржуазией и дворянством, который в свою очередь предопределяет более прагматический, реформистский способ видения мира, нежели тот, который сформировался, скажем, во Франции, где длительная борьба буржуазии за власть способствовала ее отрицательному отношению к дворянству; во-вторых, сказывалось отсутствие традиций рационализма в английской философии; в-третьих, выдающиеся английские философы Локк, Беркли и Юм творили тогда, когда буржуазия имела уже реальную власть: их видение мира отражало ситуацию, основывающуюся на реальных фактах существования буржуазного государства, нежели необходимости его установления. Именно господством эмпиризма в сознании англичан объясняются утилитарные подходы и реформистская тактика многих политических течений в Английской революции, – многих, – но не индепендентства, значительно отличавшегося от них и уникального в плане отражения переживаемых Англией интеллектуальных коллизий.
Положение Голдмана об уникальности индепендентства было подхвачено и подробно развито американским социологом и историком Э. Милнером, который, признавая эмпиризм традиционной формой коллективного сознания англичан, указал на возникшие в 40-е гг. XVII в. альтернативные тенденции развития социокультурных процессов. Речь идет о том, что кризис 40-х гг. XVII в. разрушил во многом повсеместное господство эмпирических подходов в сознании англичан. Если прежде английскую буржуазию устраивало совпадение роста ее экономического благополучия и постепенное "обуржуазивание" государственного аппарата, то "кризис" середины XVII столетия сделал главной ее целью радикальную трансформацию английского феодального государства в буржуазную республику. Тем самым расчищался путь для развития рационалистической системы видения мира, ибо сам факт установления республики был своеобразным противопоставлением иррационально существовавшей формы организации власти рационально организованной системе управления. Это видение мира нашло свое политическое выражение в революционном индепендентстве, противопоставившем себя интеллектуальной традиции тех лет и поэтому обрекшим себя в конечном счете на провал, а английскую буржуазию на возвращение к эмпирической форме коллективного сознания.
Признание за коллективным сознанием индепендентов рационалистической системы видения мира позволяет, опираясь на многочисленные философские сочинения, структурировать присущие ей элементы. Согласно Милнеру – это, во-первых, индивидуализм, во-вторых, свободомыслие, в-третьих, атеизм.
Следует сказать, что для правильного понимания контекста используемых категорий требуются небольшие пояснения. Было бы правильным в первом и втором случае добавить понятие "конфессиональный", ибо и индивидуализм, и свободомыслие трактуются Милнером с известной долей религиозного оттенка. Индивидуализм – это в первую очередь право личного общения с Богом, а потом все остальное, свободомыслие – это прежде всего вольная интерпретация Священного писания, наконец, атеизм, – это вовсе не материалистический взгляд на природу, а скорее натурфилософское обоснование отсутствия абсолюта вне индивидуальной совести верующего. Последнее обстоятельство весьма существенно, ибо в нем, более чем в двух других, видится неортодоксальность представлений индепендентов.
С легкой руки Макса Вебера соотношение протестантизм-рационализм-капитализм стало аксиоматичным. Для Вебера понятия протестантизм и рационализм – вообще понятия синонимичные или даже тождественные, их парная эволюция однозначна развитию кальвинизма. Между тем рассуждения Голдмана-Милнера демонстрируют то, что современная наука постепенно начинает освобождаться от влияния некоторых недостатков веберовских конструкций.
Дело в том, что англичане никогда не разделяли тех рафинированных протестантских доктрин, которыми увлекались на континенте. Англиканство и его конфессиональный комплекс во многом обязаны синтезу лютеранства, кальвинизма и буцерианства; единственная попытка видоизменить или очистить английскую церковь кроется в пресвитерианстве с его огромным желанием кальвинизировать церковный строй и богослужение в национальном масштабе.
Как показала история, пресвитерианам не суждено было добиться успеха в своем начинании, и в этом, как нам кажется, следует видеть определенный результат их утилитарной, реформистской политики. Крушение их надежд стало заметным особенно в "революционные" годы, когда изменились не только общественные интересы, но и, как отмечают Голдман и Милнер, перестроилась вся система коллективного сознания, тяготевшая теперь к рационалистическому объяснению и изменению действительности. В данном случае реформизм просвитериан естественным образом наталкивался на непонимание или считался недостаточным, а, следовательно, отвергался. Напомним, что индивидуализм, свободомыслие и атеизм – суть элементы рационалистической системы видения мира, в том варианте, где роль религиозных мотивов еще достаточно велика, отражают тенденцию не к централизации и укреплению национальной церкви с ее строго регламентированной процедурой, а наоборот, низводят в этой области понятие национального до понятия индивидуального, причем источником откровения становится совесть самого верующего: рационально и удобно, а главное – нет потребности в традиционном посреднике и судье.
Возвращаясь к Веберу, нужно сказать, что его идеально-типической конструкции недостает четкости в понимании диалектики форм собственно "буржуазного" сознания. Не кальвинизм и его укрепление в системе "буржуазного" видения мира знаменовал радикальный путь в становлении особого типа мировоззрения, а связанная с отказом от него или многих его положений линия развития того феномена, который Вебер определял как "буржуазное сознание".
Надо отметить, что Милнеру принадлежит постановка достаточно сложной проблемы. Он и отчасти Голдман не побоялись увидеть в индепендентской доктрине, в системе используемых индепендентами аргументаций нечто близкое тем философским системам, которые претендовали на интеллектуальное господство в XVII в. Оказалось, что индепенденты занимались логикой нисколько не меньше, чем мистикой, и их логические конструкции, различного рода определения и классификации образуют вполне законченную систему.
Отождествление последней с рационализмом более чем оправдано. Другое дело, что представленная Милнером классификация основных параметров видения индепендентов не дает четкого представления о том, что имеет в виду исследователь, когда использует сам термин "рациональное": разумеется ли под этим все, что противостоит иррациональному, следовательно, в контексте эпохи – пассивно-созерцательному взгляду на мир, либо речь идет о духе спекулятивного системотворчества, отождествлявшего себя (все в том же контексте эпохи) с подлинно научным, активным взглядом на действительность.
Если признать второе верным, что, думается, будет правильным во всех отношениях, то выделенные Милнером характерные черты рационального видения окажутся не столь убедительными, как того хотелось бы: они скорее растворят индепендентскую доктрину в потоке схожих по набору качеств конструкций и систем. И разумный индивид, и наделенный соответствующими свободами гражданин, и свободно общающийся со своим Богом христианин – категории, появление и объяснение которых встречается и в другие эпохи, в тех системах, которые никогда не претендовали на то, чтобы быть рациональными. Их обнаружение в индепендентском мировоззрении не случайно, но взятые сами по себе, они ничего не значат и тем более ничего не проясняют. Существует нечто более фундаментальное, пронизывающее всю суть этого способа мышления.
Один из самых последовательных критиков рационализма Ф. Ницше с поразительной точностью схватывает то, что Милнер оставил за пределами собственного внимания. Речь идет все о том же категориальном, с точки зрения Милнера, представлении о разумном индивиде. Оно, как известно, основывается на полной аналогии между макро– и микрокосмом. Уподобляя человека и его душу государству, один из первых представителей рационализма писал: "В государстве и в душе человека имеются одни и те же начала, и число их одинаково". Далее, пояснял смысл сказанного: "Одно из них, с помощью которого человек способен рассуждать, мы назовем разумным началом, а второе, из-за которого человек влюбляется… и бывает охвачен другими вожделениями, мы назовем началом неразумным и вожделеющим". Третья сила связывалась еще Платоном с так называемым "яростным духом", в гармонично устроенной душе, служащим "защитником разумного начала: страсть и природная необузданность замолкают там, где разум подчиняет все высшему смыслу философского созерцания". Разум, таким образом, составляет сущность архитектоники человеческой души. Считая необходимым разрушить это представление рационалистов, Ницше выдвигает свою виталистическую онтологию, характерной чертой которой является монизм житейской детерминирующей функции; и здесь индивид перестает играть роль своеобразного ориентира; объект критики углубляется и начинает затрагивать область методологии. Это уже не просто взгляд на человека. Речь идет о характерной гносеологической установке, пытающейся четко разграничить сферу чувственности, определяющей обыденное сознание толпы и сферу рациональности, открывающуюся для рафинированного мыслителя.
Индепендентское представление об абсолюте в своем общем виде основывается на схоластической дефиниции Бога. Сущность и существование последнего, как известно, нераздельны. На этой основе формулировалось традиционное онтологическое доказательство бытия божия, когда из понятия о Боге выводилось его существование. Такой вывод оказывался правомерным относительно только этого понятия лишь тогда, когда предметом мышления становился Бог как реальнейшее существо, обладающее абсолютной формой бытия и вне которого ничто не существует. В рамках этой же схоластической дефиниции Бога допускается определение абсолюта как совокупности всех возможных определений. Д. Гудвин, следуя этой традиции, дополняя ее, говорит о Боге как "совокупности всех реальностей".
Самым интересным в предпринятых индепендентами построениях является собственно методологическая сторона решаемой проблемы: структура абсолюта оказывается ничем иным, как совокупностью всех возможных структур повседневности, которые под этим специфическим углом зрения приобретают черты все той же всеобъемлющей реальности с ее главной и единственной акциденцией – конкретностью.
Нетрудно заметить, что такая постановка проблемы содержит в себе недопустимые с точки зрения традиции упрощения; телеологический характер индепендентской гипотезы абсолюта имманирует трансцендентный смысл христианского учения о Боге. Удивительная, с позиций возможных последствий, эта проблема снимается тем, что вводится дополнительный аргумент, позволяющий оценивать и оставить незыблемой, хотя бы в общих чертах, запредельность божественной природы. Речь идет об адаптации неоплатонической концепции первоединого, объединяющего ортодоксальный смысл ставших после соответствующих новаций имманентными все три ипостасных лика Святой Троицы.