Естественную оппозицию ему представляет один из вариантов названия другого конца древнего Новгорода. Как отмечают В.А. Янин и М.Х. Алешковский, "Славенский конец (Славно) в летописях носит и иное название – Холм". В свою очередь, это второе название Славенского конца соотносится со скандинавским названием Новгорода – Холмгард, образованного, по мнению ряда исследователей, из двух заимствованных у славян слов – холм и город. Поскольку будущий северный центр Руси скандинавы начали так называть до образования названия Новгород, то трудно удержаться от сопоставления первой части их наименования с наименованием новгородцами одного из своих концов Холм или Славно. Следует вспомнить, что под последним названием предшественник Новгорода был известен мусульманским авторам. Как видим, еще до возникновения самого названия Новый город и, вероятно, до образования самого города один из его будущих концов под двумя своими названиями был широко известен за пределами Руси как на скандинавском западе, так и на арабском юге.
Название Холм очевидно соотносится с понятием верха. В этом случае Людин конец естественным образом оказывается связан с серединой, поскольку в мифологических картинах мира люди населяют именно средний мир, расположенный между подземным миром и миром богов-небожителей. Если высказанное предположение верно, то первоначальная структура трех новгородских концов моделировало вселенную по вертикали, органически вписывая человеческую общность в макрокосмос. Идея отображения вертикальной трехчастной структуры вселенной на горизонтальной плоскости применительно к устройству человеческого общества встречается и у других индоевропейских народов. Наиболее ближайшим примером этого является записанный Геродотом миф о происхождении скифов-пахарей: "По рассказам скифов, народ их – моложе всех. А произошел он таким образом. Первым жителем этой еще необитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена (я этому, конечно, не верю, несмотря на их утверждения). Такого рода был Таргитай, а у него было трое сыновей: Липоксаис, Арпоксаис и самый младший – Колоксаис. (…) Так вот, от Липоксаиса, как говорят, произошло скифское племя, называемое авхатами, от среднего брата – племя катиаров и траспиев, а от младшего из братьев – царя – племя паралатов. Все племена вместе называются сколотами, т. е. царскими". Во второй части имен всех сыновей Таргитая отчетливо прослеживается индоиранский корень "ксай" – "царь", а что касается первой части их имен, то они означают соответственно "гора", "(водная) глубина" и "солнце", т. е. в совокупности образуют собой трехчастную структуру физического мира по вертикали. Их отец, таким образом, являлся символом целостной вселенной. В связи с этим крайне интересно то, что одно из скифских божеств было изображено в виде дерева. Действительно, как показали многочисленные исследования мифологии различных народов, именно образ мирового древа являлся одним из наиболее древних и наиболее распространенных образов наглядного изображения трехчастного устройства мироздания. В случае со скифской мифологией дерево обозначало бога, однако выше мы видели, что оно обозначало и богиню. Нет ничего невозможного, что новгородское трехчастное устройство общество было основано по образу и подобию богини-дерева, каковой для данного славянского племени была, скорее всего, именно Макошь. Именно в окрестностях Петербурга, т. е. на бывших новгородских землях, была зафиксирована легенда о том, как Пятница, эта "двоеверная" ипостась Макоши, спасаясь от домогательств черта, влезла на березу. Как было показано в двенадцатой главе, данная легенда восходит к индоевропейскому мифу о богине, которая сама является деревом. В этом аспекте интересно сопоставить и другие сюжеты, связанные с богиней-деревом в нуристанской мифологии с восточнославянскими данными. Дисани доит коз – Макошь стрижет овец; с первой связаны семь неземных божеств-убийц – паней, пресекающих жизнь человека – "двоеверная" Пятница не только сама может покарать нарушителей запретов, но в одной легенде ее сопровождает смерть. Кроме того, ниже будет показано, что двенадцать лихорадок могут быть связанными с двенадцатью пятницами. Таким образом, мы видим, что обе богини связаны не только с любовью и образом дерева, но и со смертью и мелким домашним скотом. Следует отметить, что восточнославянская традиция, как это видно из белорусского заговора, знает как хранительницу домашнего скота и Зарю-Венеру: "Я свою скотину заговариваю дъвеми зарами – раньняй и вечерняй – застановляю". У южных славян во время Петковицы – праздника, посвященного Параскеве Пятнице, – основные действия были направлены на благополучие домашнего скота: ради здоровья и благополучия животных воздерживались от работы, пекли специальный хлеб, производили случку, а македонцы вообще считали этот день праздником овчаров.
Единственное принципиальное отличие заключается в том, что Дисани является матерью богов, в то время как о Мокоши отечественные источники ничего такого не говорят. Однако это отличие может быть объяснено большей архаичностью нуристанской мифологии, сохранившей больше матриархальных элементов. С другой стороны, о связи Мокоши с образом холма говорит не только западнославянский топоним Мокошин верх, но и восточнославянская быличка про Пятницу. Когда она пришла покарать женщину, золившую белье в пятницу, та спаслась тем, что воскликнула: "Ой, Пятница, осиянская гора горит!", после чего Пятница с криком "Ой, там же мои дети сгорят!" убежала.
Кроме того, весьма показательно, что предание, относящееся к изначальному периоду новгородской истории, указывает на связь дерева именно с женским началом. Иоакимовская летопись рассказывает, что у новгородского старейшины Гостомысла было четыре сына и три дочери. К моменту его смерти сыновья его все погибли, а дочери были выданы замуж за других правителей. Поскольку вопрос о наследнике очень тревожил Гостомысла, неудивительно, что однажды он увидел на эту тему вещий сон: "Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева среднеи дочери его Умилы произрасте древо велико плодовито и покры весь вес град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли. Востав же от сна, призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: "От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его". И все радовахуся о сем…" Как уже давно установили исследователи мифологии, число семь соотносится с понятием мирового древа, описывая устройство вселенной в базовых соотношениях: уже упоминавшееся выше троичное ее деление по вертикали и четырехчастное деление по горизонтали (четыре стороны света). Как видим, с трехчастным делением по вертикали соотносятся дочери Гостомысла, и именно из чрева его средней дочери произрастает чудесное плодоносящее дерево. Таким образом, мы видим, что в новгородской традиции, отразившей древнейший период в истории этого города, дерево устойчиво соотносится именно с женским началом. Выше уже было показано, что дерево вполне могло быть образом женского божества. О том, что эта черта была свойственна и Мокоши, притом в весьма архаичный период, свидетельствуют и данные сравнительного языкознания: авест. maekantis – "сок деревьев" не только соотносится с именем этой богини, но и отсылает нас в первую очередь к образу березы, о целебных свойствах сока которой люди знали очень давно. Однако именно на березе спасалась от черта Параскева Пятница в рассмотренной выше легенде, происходящей с новгородской территории. Интересно отметить, что ближайшую этимологическую параллель авестийскому термину исследователи находят не в восточно-, а в западнославянских языках: "В первую очередь здесь следует указать на верхнелужицкое mokance "мокрядь" (при существующем mok "жидкость; щелочный раствор"). Это слово практически идеально могло бы по звуковому облику, по форме и по семантике соответствовать авест. maekantis…"
Следует также отметить еще одну немаловажную деталь: сама кончанская организация была свойственна западным славянам, а на территории Руси в основном лишь тем областям, которые находились с ними в контакте: "Между прочим, кончанские организации также восходят, как предположил А.В. Арциховский, к балтийским славянам, у которых имелись общественные здания контины – центры отдельных частей города. Концы прослеживаются и в Пскове, Руссе, Ладоге, Кореле, Ростове, Смоленске, однако сомнительно, чтобы они были и в других городах древней Руси". Весьма показательно, что анализ новгородской иконописи привел А.И. Яковлеву к выводу о том, что в данной традиции София имела и космогоническое значение: ""Слава" Софии простирается на небесах и на земле, ее положение промежуточное, оно соединяет земное с небесным". Мы видим, что в своей "древесной" ипостаси языческая богиня действительно соединяла верх и низ, земное и небесное, т. е. осуществляла именно ту функцию, которая в "двоеверный" период была впоследствии перенесена на христианскую Софию.
Олицетворяя собой вселенную, эта богиня, которую в случае с Новгородом мы со значительной степенью вероятности можем отождествить с Мокошью, являлась одновременно в какой-то степени и олицетворением созданной городской общины. Показательно, что в одном духовном стихе Пятница является убогому в пустыне и велит ему передать людям требования, относящиеся именно к миру и согласию в обществе:
Скажи-ка добрым людям:
Друг друга бы любили,
Брат бы брата почитали
И матерным словом не бранились.
Еще одним косвенным подтверждением данной реконструкции является связь прядения, одной из наиболее значительных функций этой богини, со славянским социальным устройством, зафиксированная в языке: "Прядется не только нить, вервь и жизнь, но также составляется человеческий коллектив, община, в которой все спрядено одной нитью. Русская вервь как обозначение веревки, т. е. чего-то спряденного и ссученного, и общины реализует именно этот образ…" Следует только отметить, что образ общины как подобия мирового древа, отраженного в названия трех концов первоначального Новгорода, является более древним по сравнению с восприятием общины в види веревки-верви. Для патриархального сознания неразрывное единство бога-прародителя и порожденного им народа было исследовано нами на примере Дажьбога. Однако очевидно, что для матриархального сознания место бога-отца занимала богиня-мать. Следует отметить, что описанная идея не является чем-то необычным для славянской традиции. В польском городе Щецине почитался бог Триглав, по поводу которого А. Гильфердинг высказал достаточно обоснованное предположение, что это просто другое имя того же Святовита. Сами западные славяне так объясняли внешний вид своего божества: "Они (три главы) означают, что наш бог управляет тремя царствами: небесным, земным и преисподнею". Как видим, Триглав символизировал собой троичное деление вселенной по вертикали. Весьма показательно, что сам город Щецин располагался на трех горах, из которых средняя и самая высокая была посвящена этому языческому богу. Интересно отметить, что когда в XII в. немецкие миссионеры уничтожили капище, одна вдова спрятала золотое изображение Триглава в дупле огромного ствола дерева, причем, согласно "Житию Отгона" Эббона, оно было "так усердно и прочно вбитое в дерево, что никак нельзя было его ни вытащить, ни хотя бы сдвинуть с места". Восточнославянский Збручский идол точно также изображал собой данное триединство в составе космического тела Первобога. Весьма показательно, что Триглав почитался в городской общине, а Збручский идол наглядно показывал, что люди являются неотъемлемой частью космического божества – мысль, отраженная и в русском духовном стихе о "Голубиной книге". Эти примеры показывают укорененность образа объемлющего три сферы мироздания божества, включающего в свое вселенское тело и мир людей, в славянской традиции. В индоевропейской мифологии мы видим пример подобного единения на примере ведийской матери богов Адити, о которой гимн говорит так:
Адити – небо, Адити – воздушное пространство,
Адити – мать, она – отец, она – сын,
Все-Боги – Адити, Адити – пять родов (людей),
Адити – то, что рождено, Адити – то, что должно
родиться.(РВ I, 89, 10)
Параллель с ведийской традицией окажется еще более явной, если мы вспомним, что лоно богини речи Вач находится в водах, а корень нер-, от которого было образовано название Неревского конца, семантическим связан не только с низом, но и с водой. Следует также отметить, что весьма похожее представление о власти в различных сферах именно женского персонажа встречается нам и в польской традиции. Рассказывая о победе Ванды, дочери первого польского правителя Крака над королем алеманов, автор "Великой хроники" отмечает, что последний, устрашенный ее могуществом, покончил жизнь со словами: "Пусть Ванда повелевает морем, пусть землей, пусть воздухом…" Понятно, что вся эта история является вымыслом средневекового автора, однако в этих словах, возможно, отразились древние западнославянские представления о власти некого женского божества над тремя сферами мироздания по вертикали. Весьма показательно, что в качестве первой стихии, владычество над которой король алеманов признавал за Вандой, выступает именно море, а не земля, что роднит польскую традицию с новгородской, в которой название Неревского конца также указывает на водную стихию.
Во-вторых, следует отметить, что само имя отца Умилы и деда Рюрика Гостомысла означает буквально "думающий о госте". Однако гостем в Древней Руси называли не только гостя в современном значении этого слова, но также и купца. Такое имя объясняется реалиями эпохи, предшествовавшей знаменитому призванию варягов. Именно тогда через земли ильменских словен проходил волжско-балтийский торговый путь, игравший, судя по всему, достаточно большую роль в жизни славянских племен. В этой связи более чем показательно, что имя Гостомысл среди славянских правителей той эпохи встречается дважды и притом на противоположных концах балтийского участка этого пути: с упоминавшегося выше Гостомысла начинается список новгородских посадников, а второй Гостомысл, убитый Людовиком Немецким в 844 г., фиксируется письменными источниками у живших на территории современной Германии западных славян как раз неподалеку от Старграда. Согласно Иоакимовской летописи первый Гостомысл приходился дедом Рюрику, то второй, согласно немецким генеалогиям, являлся племянником основателя русской княжеской династии. С учетом рассмотренных выше топонимистических и мифологических связей между западнославянским Старградом-Сиваном и восточнославянским Новгородом подобное совпадение связанных с торговлей имен у славянских правителей в этих двух регионах едва ли можно считать случайным. А тот факт, что оба Гостомысла приходились ближайшими родственниками летописному князю Рюрику и вовсе сводит возможность случайного совпадения к нулю. Однако имя Гостомысла, говорящее о большом значении торговли в жизни Новгорода уже на самом начальном этапе его существования, заставляет вспомнить, что в более позднюю эпоху в том же Новгороде с торговлей была тесно связана именно Параскева Пятница, воспринявшая в христианскую эпоху целый ряд черт языческой богини Венеры. Следует подчеркнуть, что и в новгородской легенде о Гостееве "двоеверная" София, в облике которой проглядывают древние черты славянской Зари-Венеры, является ему именно во время его морского плавания, вновь указывая на связь данного небесного светила с мореплаванием. Возможно, в свете этого отнюдь не случайностью оказывается и тот факт, что древнейшее изображение Софии в Руси было сделано в церкви Успения на Волотовом поле. Согласно новгородскому преданию, записанному в XIX в. любознательным архимандритом Макарием, именно на Волотовом поле был похоронен дед Рюрика, легендарный Гостомысл: "Причина, почему Успенская церковь зовется на Волотове, заключается в том, что здесь полагают местопребывание бывшему у славян-язычников идолу Велесу или Волосу, подобно как на Ильмене при истоках Волхова было пребывание другого языческого идола Перуна. В память этого места, язычники погребали здесь своих князей и богатырей. Доселе указывают к юго-востоку саженях в 20-ти от церкви на холме, насыпанный над могилою князя славного Гостомысла будто бы пригоршнями новгородцев, чтивших память своего любимого старейшины…" Кроме того, не следует забывать, что именно Пятница, еще один персонаж новой религии, на который частично перешли функции Мокоши, была в Новгороде покровительницей морской торговли, для ведения которой было весьма полезно наблюдать в море планету Венеру.
Выше уже отмечалось, глава новгородской церкви осуществлял в княжеской семье генетически связанный с рожаницами и Мокошью ритуал пострига, этот очевидный пережиток язычества. В этой связи следует отметить, что устав князя Всеволода наделял новгородского владыку весьма важным правом – контролем за правильностью торговли. Ежегодно он должен был проверять точность торговых мер в Новгороде: "Торговыя вся вѣсы, мѣрила и скалвы вощаныя, и пуд медовыи, и гривенка рублеваа и всякая извѣсть, иже на торгу промежи людьми, от бога тако исконѣ уставлено есть: епископу блюсти без пакости, ни умаливати, ни умноживати, а на всякыи годъ извѣщивати; а скривится, а кому приказано, а того казнити близко смерти, а живот его на трое: треть живота святѣи Софии, а другаа треть святому Ивану, а третьая треть сочьскым и Новугороду…" Вполне возможно, что эта достаточно необычная для носителей этого сана функция точно также является пережитком языческих времен и восходит к связи Мокоши с торговлей. Подтверждает это предположение тот факт, что древнейшая из известных на сегодняшний день линеек была найдена в Ладоге в здании, которое исследователи отождествляют с языческим капищем. Если это так, то задолго до новгородских архиепископов контроль за правильностью мер торговли осуществляли языческие волхвы.