О власти колдуний над небесными светилами говорится и в последующей фольклорной традиции: "Было село (рассказывают в Черниговской губернии) в котором проживало до тысячи ведьм; то и дело крали они святые звезды и до того довели небо, что "ничим було свитить нашому гришному миру". Тогда бог послал святого Андрея (замена Перуна), который ударил своею палицею – и все ведовское село провалилось сквозь землю…" Если даже в таком "сниженном" варианте ведьмы могли распоряжаться звездами по своему усмотрению, то тем более управлять всеми небесными явлениями могла Великая богиня-мать эпохи матриархата. Согласно украинским поверьям, приводимым А.Н. Афанасьевым, ведьмы крадут с неба дождь и росу, унося их в завязанных крынках или мешках. Однажды ведьма похитила дождь, и все лето не упало ни одной капли. Раз она ушла в поле, а дома оставила наймичку, строго велев ей не дотрагиваться до горшка, что стоял под покутом. Мучимая любопытством, та достала горшок, развязала его, внутри ничего не видно, только слышит голос "вот будет дождь! Вот будет дождь". Дождь сразу полил, хозяйка прибежала, бросилась к горшку, накрыла его, и дождь сразу же перестал. Ведьма стала бранить наймичку: "если бы еще немного оставила горшок непокрытым, то затопило бы всю деревню". Как видим, уровень могущества ведьм в народном сознании постепенно снижался, опускаясь с небесных светил до различных погодных явлений. Так, например, о крутящемся вихре чехи говорили "ведьмы чаруют". В крестьянском быту колдуньи могли украсть у соседей плодородие с полей или молоко у коров и присвоить их себе. С помощью различных магических действий они могли влиять как в положительном, так и в отрицательном смысле на природное и человеческое плодородие.
Точно также ведьмы могли "испортить" человека, наслать на него болезнь или смерть. Показательно сравнение в народной легенде колдунов и колдуний: "Шилиха – об ней будь сказано – была от всего света злеющая-презлеющая колдунья, только окаянная в то и жила, что добрых людей портила. Бывало, ни одна свадьба не пройдет без того, чтобы Шилиха не испортила молодых иль-бо не сделала какой пакости хозяевам… Занимались в старину этим делом, нечего греха таить, и мужчины; но те делали все-таки с пощадой; есть когда и заговорят, бывало, однако через некоторое время опять отговорят. Мужчина там какой бы ни был, а супротив женщины все-таки имеет честь и совесть. А Шилиха, чтоб ей и в аду-то места не было, все делала насмерть". Вместе с тем данная легенда отмечает, что колдун-мужчина проигрывает соревнование с Шилихой, оказывается в колдовском мастерстве все-таки слабее ее: "И мужчины-воржецы побаивались входить с нею в спор: всех, вишь, была она сильнее насчет чертовщины". Хоть колдуньи делали людям как добро, так и зло, с течением времени к ним постепенно формировалось отрицательное отношение. В заговорах люди на Руси в ХIХ в. просили защиты "от бабьих зазор, от хитрого чернокнижника, от заговорного кудесника, от ярого волхва, от слепого знахаря, от старухи-ведуньи, от ведьмы киевской и злой сестры ее – муромской".
Достаточно похожую картину мы видим у западных славян. О весьма развитом женском жречестве свидетельствует чешская традиция. Так, описывая дочерей Крока, одного из первого предводителей этого народа, Козьма Пражский сообщает: "Старшая по рождению называлась Кази; в знании трав, в искусстве прорицания она не уступала Медее Колхидской; в искусстве же врачевания – Пеонию, даже парок (богинь судьбы, перед смертью человека перерезающих нить его жизни. – М.С.) она часто заставляла прекращать свое нескончаемое занятие.
Волшебством судьбу заставляла служить
пожеланьям своим.
(…)
Достойна хвалы была Тэтка, рожденьем хоть и вторая,
Женщина тонкого вкуса, свободно, без мужа жила.
(…)
Тэтка научила глупый и невежественный народ поклоняться горным, лесным и водяным нимфам, наставляла его во всех суевериях и нечестивых обычаях. (…) Третья, по рождению самая младшая, но превосходившая всех мудростью, называлась Либуше… и эта, столь славная женщина… стала прорицательницей. Так как она предсказывала народу многое и притом правильно, то все племя, собравшись после смерти ее отца на общий совет, избрало Либуше себе в судьи".
Однако сфера деятельности жриц западных славян не ограничивалась лечением, прорицанием, организацией культа или управлением племенем. В их ведении находились и обряды, которые непосредственно влияли на исход войны. Колдунья из племени лучан перед решающей битвой сообщает своему пасынку: "Знай, что чешские эвмениды своими чарами взяли верх над нашими, поэтому все наши [воины] до единого будут убиты, а победа достанется чехам". Между тем сами чехи уже не в состоянии были сопротивляться противнику и "обратились за советом к одной волшебнице и настаивали, чтобы она сказала, что нужно делать в таком опасном положении и какой исход получит предстоящая битва. Волшебница, обладавшая даром прорицания, не задерживала их долго непонятными изречениями и сказала: "Если вы хотите одержать победу, вы должны прежде всего исполнить веление богов. Принесите им в жертву осла, чтобы снискать их покровительство. Приносить такую жертву повелевают верховный бог Юпитер, Марс, его сестра Беллона, а также зять Цереры". Тем временем был найден несчастный ослик. Как было приказано, он был убит, разрублен на тысячу кусков и тотчас же съеден всем войском. Когда таким образом люди подкрепились ослиным мясом, совершилось событие, подобное чуду: появились радостные отряды и люди, готовые умереть, как лесные кабаны; и подобно тому, как после тучи солнце всегда ярче и отраднее для глаза, так и после бездействия это войско стало проворнее и отважнее в битве". Использование осла язычниками-чехами в священном ритуале вызывает некоторые сомнения: скорее всего, эту деталь придумал сам христианский летописец для того, чтобы показать языческие обряды в невыгодном свете. Поскольку, как свидетельствуют многочисленные наблюдения, целью ритуального поедания жертвенного животного было получение людьми его качества, на самом деле, как можно предположить, исходя из текста, в жертву был принесен кабан, после чего, отведавшие его мяса воины и были "готовы умереть, как лесные кабаны".
Поскольку еще к моменту принятия христианства женское жречество имело достоточно развитую специализацию, можно предположить, что некогда оно имело и определенную иерархию. О ее былом существовании говорит и восточнославянское поверье о том, что на Лысой горе живет старшая из ведьм, к которой обязаны являться все чародейки. Отечественная сказка о Елене Премудрой, колесница которой запряжена шестью змеями, учащей колдуний "разным мудростям", также предполагает существование хотя бы первоначальной иерархии в виде учительницы – ученицы. Зарождение женского жречества следует опять-таки отнести к эпохе каменного века, поскольку, как свидетельствуют археологические данные, именно женские знаки занимают центральное место в пещерном искусстве, и именно женщины исполняли экстатические музыкальные мистерии на верхнепалеолитической стоянке в Мезине. О возникновении же в их среде иерархии говорит найденная в румынском Подури 21 змеевидная статуэтка, датируемая V тыс. до н. э. Как предположила М.Г. Гимбутас, данный набор мог обозначать богиню-змею и ее служительниц, образовываших постоянный конклав жриц. Очевидно, что господствовавшее положение женской жреческой иерархии в управлении обществом было сломлено во время патриархальной революции, однако в той или иной форме остатки этой иерархии могли дожить и до эпохи христианизации.
О том, какое положение в обществе эти жрицы могли занимать во время матриархата, красноречиво свидетельствует сообщение Тацита о германцах, которые к описываемому моменту хоть и вышли из этой эпохи, но сохраняли отдельные ее пережитки: "В правление божественного Веспасиана мы видим среди них Велуду, долгое время почитавшуюся большинством как божество…" Не исключено, что подобное обожествление жриц имело место и у славян. "Духовный регламент Петра В. упоминает о свершавшемся в народе символическом обряде, в котором нельзя не признать обломка старинного языческого культа, хотя и подновленного христианскою обстановкою. "Слышится (сказано в этом законодательном памятнике), что в Малой России в полку стародубском в день уреченный праздничный водят жонку простовласую, под именем Пятницы, а водят в ходе церковном, и при церкви честь оной отдает народ с дары и со упованием некия пользы". В более позднюю эпоху случаи обожествления живых "христов" и "богородиц" были отмечены в некоторых народных сектах. Об устойчивости этой сектантской традиции говорит то, что в Чебоксарах еще в 1930 г. схватили ходивших по деревням "христа" и "богородицу". В конце ХIХ в. Максимов констатировал: "У казаков на Дону (или лучше у казачек) едва ли и теперь не живет живая Пятница недалеко от Старочеркасска, девка лет 70-ти, под названием Ельчихи. Старочеркасские староверы от мала до велика в известное время, по утренним и вечерним зарям, ходят к ней на всеобщее богомолье. Святоша эта, имеющая обыкновение, при выходе во двор, не притрагиваться руками к воротам и заборам, почитаемым ею погаными, сообщает изуверам какие-то тайны, причащает их и т. п.". Поскольку подобное обожествление имело место спустя почти тысячелетие после христианизации, полностью противореча самим основам этой религии и активно искореняясь властью и духовенством, то вполне возможно, что в эпоху матриархата те или иные жрицы пользовались подобным, если не еще большим почитанием среди соплеменников и могли полновластно распряжаться их жизнью и судьбой.
Если патриархальная революция вырвала власть из рук женщин, но сохранила женское жречество как таковое, то с принятием новой религии положение стало меняться. Христианство активно уничтожало как прежние верования, так и их носителей. Патриаршья грамота 1586 г. на основание Львовского братства гласила: "а если бы в котором месте или селе будет чаровица или ворожка – сосуды диавольския, или волшебница… да истребится от церкве, и тех, которые диаволом прельствишися до чаровниц и до ворожок ходят, отлучайтеся". Дело, однако, не ограничивалось одними отлучениями. В 1411 г. псковичи сожгли двенадцать вещих жёнок. Князь И.А. Можайский сжег за волшебство мать Григория Мамона. Повесть о волховании, написанная для Ивана Грозного, доказывала необходимость строгих наказаний для чародеев и приводит в качестве примера для подражания царя, который вместе с епископом "написати книги повелѣ и утверди, и проклятъ чародѣяние, и въ весѣхъ заповѣда такихъ огнемъ пожечи". Хоть сожжение колдуний на Руси и не достигло такого размаха, как в Западной Европе, однако подобные казни, вдохновляемые ревнителями православия, имели место и в нашей стране. Хоть тысячелетнее гонение и не смогло полностью искоренить всех без исключения колдуний, тем не менее оно явно нанесло существенный удар как по их численности, так и по объему знаний, постепенно делая все менее значимой их роль в жизни общества.
Глава 21
Черная сторона матриархата
Как было показано в восьмой главе, после отказа от идеи небесного происхождения человеческой души коллективное сознание в поисках своего утраченного единства обращается к инцесту как средству его восстановления. Однако, раз вступив на путь потакания собственным темным инстинктам, матриархальное сознание на этом не остановилось, а стало погружаться во все более страшную тьму, в которой все труднее и труднее становилось сохранить человеческий облик. Одним из проявлений подобной духовной деградации стало совокупление с животными, разрушающее грань между ними и человеком. Выше уже отмечалось бытование в славянской традиции мифа о браке женщины со змеем. Как отмечал Ю.И. Смирнов, в одном только Полесье зафиксировано четыре варианта сказки "муж-уж". Кроме того, в русском фольклоре неоднократно встречается мотив сожительства женщины с медведем или волком, а в греческих мифах известен мотив брака с быком. Аналогичные мотивы имеются в фольклоре как индоевропейских, так и неиндоевропейских народов. Анализируя истоки кельтской литературы, Р. Грейвс пришел к выводу, что в основе ее лежит Тема – "древняя история в тринадцати частях с эпилогом о рождении, жизни, смерти и воскресении бога Прибывающего Года, где главное место уделено его поражению в битве с Богом Убывающего Года, в которую он вступил за любовь непостоянной и всевластной Триединой Богини, их матери, жены и убийцы". Соединение в лице Великой богини ипостасей матери, жены и убийцы своих сыновей, становящихся впоследствии мужьями и жертвами, свидетельствует о глубокой психопатологии женской психики, которая, пользуясь собственной безнаказанностью и всемогуществом, погружалась в самые темные бездны подсознательного, реализуя свои самые извращенные и страшные фантазии. Отголоски этих представлений оказались более чем живучи и находили свое выражение еще в шабашах ведьм: "Майский козел, как ясно из английских ведьминских обрядов и шведского майского представления Bukkerwise, становился мужем богини, потом его приносили в жертву и возрождали: то есть жрица богини при всех совокуплялась с царем года, одетым в шкуру козла, после чего его убивали, а потом возрождали в виде его преемника, или же козла приносили в жертву вместо него, а он продолжал царствовать". Как было показано в третьей главе, подобные представления о браке Великой богини с животным восходят к глубокой древности.
Не проводя грани между половым совокуплением между человеком и животным, древнее сознание перестало делать различие и между тем, кого можно и кого нельзя потреблять в пищу. Понятно, что явление каннибализма присутствовало в первобытном обществе, однако теперь стала стираться грань между близкими родичами и чужаками. Достаточно распространен в индоевропейском, да и в мировом фольклоре образ сестры-людоедки. Так, например, в русской сказке "Ведьма и Солнцева сестра" конюх предупреждает главного героя: "Иван-царевич! У твоей матери скоро родится дочь, а тебе сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца, и мать, и всех подначальных людей…" Образ всепожирающей сестры-людоедки присутствует в фольклоре различных народов от Марокко и Хорватии до Японии и Алеутских островов, что говорит о глубокой древности его возникновения. Помимо хрестоматийного образа бабы-яги как людоедки, в отечественном фольклоре встречается еще и Лихо Одноглазое и, что показательно, опять в виде женщины: "Лихо олицетворяется в наших сказаниях бабой-великанкой, жадно пожирающей людей". Зарезанных ею людей она жарит в печи, а гостя потчует отрубленными головами.
С течением времени убийство людей с целью обеспечения себя пищей стало превращаться для женщин в забаву, призванную удовлетворить их садистские наклонности. Как показывают многочисленные пережитки отдельных элементов матриархата у различных индоевропейских народов, в какой-то период произошло явное вырождение данного общественного устройства, в результате чего власть оказалась у охваченных безудержным стремлением мучить других людей престарелых женщин. Представление о реалиях той эпохи дают нам как свидетельства о безумствах древнегреческих вакханок, разрывающих на части не только животных, но и своих детей, как это случилось с фиванским царем Пенфеем, растерзанным на части жрицами Диониса во главе со своей матерью Агавой, так и сообщение Страбона: "Передают, что у кимвров (киммерийцев) существует такой обычай: женщин, которые участвовали с ними в походах, сопровождали седовласые жрицы-прорицательницы, одетые в белые льняные одежды, прикрепленные (на плече) застежками, подпоясанные бронзовым поясом и босые. С обнаженными мечами эти жрицы бежали через лагерь навстречу пленникам, увенчивали их венками и затем подводили к медному жертвенному сосуду вместимостью около двадцати амфор; здесь находился помост, на который восходила жрица и, наклонившись над котлом, перерезала горло каждому поднятому туда пленнику. По сливаемой в сосуд крови одни жрицы совершали гадания, а другие, разрезав трупы, рассматривали внутренности жертвы и по ним предсказывали своему племени победу". Поскольку в пересчете на современные меры вместимость жертвенного сосуда составляла почти 524 литра, и вряд ли крови в нем было только на донышке, можно представить, сколько людей приносили в жертву эти жрицы. В свете этого уже не вызывает удивления тот факт, что в романе Т. Мэлори "Смерть Артура", мифическая Владычица Озера, прибыв к королевскому двору, сразу требует себе одну, а еще лучше две человеческие головы. В том же романе имеется и еще одна колоритная зарисовка: позавидовав красоте одной королевы, две другие королевы-ведьмы обрекли несчастную заживо вариться в кипятке на протяжении пяти лет. Показательно, что когда Ланселот избавил красавицу-королеву от мучений, он одновременно, по просьбе ее подданных, убил страшного дракона, обитавшего под могильной плитой. Матриархат и в данном случае был связан с этим фантастическим животным. Хоть подобные проявления женской жестокости кажутся абсолютно чужеродными в куртуазном рыцарском романе, на самом деле они являются отголоском матриархальных нравов, некогда царивших в кельтском обществе. Не менее кровожадными и пугающими были индийские богини Кали и Дурга. Первая описывалась как украшенная ожерельем из черепов женщина черного цвета. В двух своих руках она держала отрубленные головы, в двух других – меч и жертвенный нож, а свисавший изо рта длинный язык был окрашен кровью ее жертв. Даже согласно свидетельству достаточно поздних памятников, ведьмы могли навести на человека порчу и даже лишить его жизни.
Не менее кровожадными и ужасными были и скандинавские девы-воительницы валькирии. Во время битвы при Клонтарве между викингами и ирландцами в 1014 г. одному человеку по имени Дарруд было видение: "Он подошел к этому дому, заглянул в окошко и увидал, что там внутри сидят какие-то женщины и ткут. У станка вместо грузил были человеческие головы, утком и основой были человеческие кишки, нить подбивалась мечом, а вместо колков были стрелы. Они пели такие висы:
Соткана ткань,
Большая, как туча,
Чтоб возвестить
Воинам гибель.
Окропим ее кровью.
Накрепко ткань,
Стальную от копий,
Кровавым утком
Битвы свирепой
Ткать мы должны.
Сделаем ткань
Из кишок человечьих.
Вместо грузил
На станке черепа,
А перекладины -
Копья в крови.
Гребень – железный,
Стрелы – колки.
Будем мечами
Ткань подбивать…
Потом они разорвали сверху донизу свою ткань, и порвали ее в клочья, и каждая из них взяла то, что у нее осталось в руке. Дарруд отошел от окошка и пошел домой. А женщины сели на коней и ускакали, шестеро – на юг и шестеро – на север". В жестокости с ними вполне могли соперничать и мифологические женские персонажи южнославянского фольклора – самовилы. Так, например, песня "Терем самовилы" так описывает ее жилище: