Конечно, если помчаться вдоль моря к Эльсинору, в замок псевдодатского принца (на самом деле Гамлет - истинный англичанин), невыносимо именуемый аборигенами Хельсингером (словно кость в глотке), то на пути можно заглянуть в Луизиану, изысканный музей-модерн среди скал и декоративных растений. Но и его лик сразу же напоминает Баттерси-парк у Темзы, там тоже таятся в кустах скульптуры Генри Мура и Барбары Хепсверт, и сердце снова томится по Альбиону.
Единственная отрада - толстые английские газеты по воскресеньям, когда, растянувшись на диване, впиваешься в "Санди тайме" и "Обсервер", варясь в чисто альбионском соку. Я исправно посещал все английские фильмы и единственный в городе "Остин Рид", филиал того самого, что на Риджент-стрит, величественного, мужского из мужских; я любил покопаться в книжных лавках на английских полках и, конечно, рвался контачить с англичанами. Но в Копенгагене их было с гулькин нос. Однажды столкнулся с захудалым третьим секретарем английского посольства, который хвастался, что он всю жизнь провел в Лондоне. Однако на мои вопросы о конкретных районах и улицах (уж мои шпионские ноги славно там побегали!) он отвечал лишь растерянной улыбкой - вывод ясен: провинциал, скорее всего, разведчик (английская разведка уже давно черпала кадры не в истеблишменте, а в среднем классе).
Жизнь неслась вперед, за первой поездкой в Данию последовали несколько лет славных деяний в Москве, и вот в 1974 году неожиданно меня вновь призвали под антианглийские знамена. Причина заключалась отнюдь не в моих недюжинных талантах (а хотелось бы!), а в кадровом кризисе: в 1971 году после бегства серенького кагэбэшника Лялина английские власти раздулись от гнева и вышвырнули из страны не двух-трех, как было принято, а сразу 105 (!) советских дипломатов и прочих. Такого не бывало в истории! Выгнали, ввели квоты и наложили табу не только на тех, кто хоть раз понюхал английский воздух, но даже на героев невидимого фронта, хотя бы раз выезжавших за кордон (там их англичане брали на заметку).
Как было в этой сложнейшей обстановке не вспомнить о прославленных челюстях сэра Уинстона? И я стал "главным начальником" по Великобритании, которому вменялось организовать контратаку и возродить птицу Феникс из пепла. Увы и ах, но командовать сражением пришлось из Москвы - полный абсурд пробивать визу для персоны нон грата, вот схватились бы за сердце изумленные английские власти!
На новом ответственном посту захотелось воплотить свои яркие мысли в бессмертный научный труд и оставить его благодарным потомкам, которым еще много лет придется взрывать бастионы непокорного Альбиона. Душа горела приобщиться к сонму кандидатов наук с 10 %-ой надбавкой к зарплате и лишними 10 кв. метрами жилплощади, о престиже и надутых щеках не упоминаю из скромности. Роясь в архивных делах, я наткнулся на талантливый опус об англичанах нашего агента Гая Берджеса, работавшего в Форин-офисе и спецслужбах, он вместе со своим другом Кимом Филби входил в "великолепную пятерку", золотой фонд нашей разведки. "Основное критическое замечание, - писал Г. Берджес в своем труде, - которое автор как агент, его друзья и завербованные им агенты должны сделать в отношении связанных с ними оперативных работников, касается не вопросов личных взаимоотношений (они всегда были прекрасны), не техники нашей работы (тут оперативные работники знали гораздо больше наших агентов), а недостаточного знания жизни буржуазного общества и его институтов в Англии".
Бот где собака зарыта! Вот в чем нуждается самое острое оружие партии!
Никто особо не возражал против моей темы "Особенности национального характера, быта и нравов англичан и их использование в оперативной работе", однако к какой науке ее приткнуть? Национальная психология в начале 70-х считалась буржуазной ересью, даже социология еще вызывала сомнения: не подменяют ли ею законы классовой борьбы? Что это еще за национальный характер, если совершенно ясно, что есть "нация богатых" и "нация бедных", - разве не так писал об Англии даже консерватор Дизраэли? Что скажет на это княгиня Марья Алексеевна - Высшая аттестационная комиссия (ВАК)? Однако если КГБ считал, что в интересах государственной безопасности целесообразно - вот он, канцелярит времени! - осваивать целину национального характера, то какой же профессор кислых щей из ВАК поднял бы голос против?
Тема меня захватила и уже не отпускала. Оказалось, что классики отступают от своей занудливо классовой догмы: Карл Маркс делал превосходный бифштекс из Пальмерстона и Гладстона, говоря о пробализме и лицемерии англичан, не отставал в характеристиках англичан и его друг Фридрих Энгельс, а верный ученик и продолжатель Дела Владимир Ильич написал даже отдельную статью об английской нелюбви к теории и постоянно стегал правящие классы за фарисейство, а рабочий класс за то, что он урывает со стола жалкие крохи, которые ему подбрасывает зажравшаяся английская буржуазия.
Ободренный моральной поддержкой классиков, я окунулся с головой в океан литературы об Англии. Кто только не писал об этой стране! И англичане, и иностранцы, даже те, кто пробыл в Англии лишь несколько часов. Одни исходили желчью, другие слюной восхищения, казалось, что в Англии скрывался раздражитель, подвигающий каждого наблюдателя обязательно высказаться.
И все с апломбом.
И поныне хочется снять шляпу перед очень многими, особенно, перед Оливером Голдсмитом, остроумно описавшим английские нравы XVII–XVIII веков от лица путешествующего китайца; перед культурологом Николасом Певзнером с его "Английскостью английского искусства"; перед блестящим Джоном Б. Пристли, который в "Английском юморе" и "Англичанах" субъективно и потому объективно взглянул на достоинства и недостатки своей нации; я жадно читаю об англичанах и до сих пор, из самых последних творений, пожалуй, наиболее примечательна книга "Англичане" телеведущего Джереми Паксмана, привнесшего в тему современный материал.
Из неанглийских книг достойны упоминания "Монологи об Англии" американского философа Сантаяны, хотя они сладковато-англофильские, и по-немецки фундаментальный труд профессора Айвона Блоха "Сексуальная жизнь в Англии", там, вопреки порнографическим ожиданиям, проглядывается генезис многих английских черт. Уже позднее, при написании этой книги, мне помог выдающийся историк Вадим Кожинов, много полезного дали замечания бывшего сотрудника ЦК Валериана Нестерова и моих коллег Юрия Кобаладзе и Виктора Кубекина, которые долго жили и трудились в Англии на благо английской социалистической революции.
Выписав сотни цитат и совершенно запутавшись в клубке противоречивых суждений, я неожиданно почувствовал в себе великого ученого, который обязан провести эксперименты в подтверждение своих теоретических выкладок. Почему бы не провести опросы англичан, и не посадить несколько человек на полиграф - так интеллигентно называли "детектор лжи", - и не засыпать подопытных кроликов вопросами? Вот тогда, краснея и бледнея, каждый из них обнажит свою "национальную душу", и я утру нос буржуазным фальсификаторам. Но где найти столько англичан? Кто пустит меня в Англию? Да и кто, даже русский, согласится добровольно сесть на полиграф?
Но все же я разработал анкету с перечислением всех особенностей национального характера англичан и начал проводить беседы с коллегами, имевшими счастье сталкиваться с "нацией лавочников". Коллеги морщили лбы и исполняли соло о собственных подвигах, их совершенно не волновали мои открытия, англичан они воспринимали по-разному, но на всякий случай проявляли чекистскую конспиративность и воздерживались от прямых оценок.
В те времена я иногда обращался за дружеским советом к Киму Филби, асу шпионажа, еще в 1963 году сбежавшему под угрозой ареста из Бейрута в Советский Союз и мирно жившему в небольшой квартире в Трехпрудном переулке. Там было легко и уютно, там стояли на полках великолепные фолианты от Эдуарда Гиббона и Энтони Троллопа до Грэма Грина, а жена Кима Руфина Ивановна потчевала нас отменными блюдами, вполне соответствующими скотчу "Джонни Уокер" с черной наклейкой.
Сам Ким Филби был типичнейшим англичанином старой закваски: юность в колониальной Индии (пробковые шлемы, белоснежные костюмы, стек, зажатый в руке и готовый обрушиться на спину непокорного раба), аристократические школа Вестминстер и Кембриджский университет, закрытые клубы на Пэлл-Мэлле (ожесточившийся Байрон назвал этот проспект "дорогой в ад", дай бог каждому такая дорожка!), высокие связи в кругах истеблишмента, работа в прославленной Сикрет Интеллидженс Сервис (a propos добавим, что на благо КГБ).
И сам облик Кима: обаятельное заикание, серый кардиган на плечах и темноватый галстук, пересеченный голубыми полосами, вельветовые штаны рыжего цвета, мягкие манеры, джентльменские уклончивость и сдержанность, суховатый юмор, бегущий подтекстом по речи, - просто живое воплощение английского национального характера…
Когда я сообщил Филби, что работаю над проблемой национального характера англичан, он воспринял это как тонкую шутку и добродушно хмыкнул. Увидев, что я до безумия серьезен (в голову приходит кот, сидящий на ящике с песочком), он окаменел и после продолжительного заикания с ужасом спросил:
- Майкл, а зачем все это надо?
- Как зачем?! Разве мы не должны знать психологию англичан и их традиции? - Я даже захлебнулся от переполнявшего меня пафоса. - Мы все время вращаемся в высоких кругах… Представьте, Ким, что сотрудник разведки попал на ужин к англичанам, за столом передают по кругу графин с портвейном, естественно португальским, а он по невежеству оставляет его рядом с собой… разве это не ужасно?
- Пожалуй, вы правы! - вздохнул Ким. - Сколько раз мне хотелось не передавать этот проклятый порт дальше по кругу!
Когда я показал ему анкету, он совсем изумился и устроил мне настоящий допрос: кому пришла в голову столь дикая идея? санкционировало ли это руководство КГБ? каким образом я планирую вести исследование и использовать его результаты? Если бы я не был уверен в честности Филби, то, наверное, решил бы, что он беспокоился за судьбу английских спецслужб, которых мои научные открытия могли превратить в послушных агнцев. Можно представить, что произошло бы с Англией, если бы каждый советский разведчик овладел моей беспроигрышной методикой вербовки англичан: тогда в агентов КГБ мы превратили бы всё население, включая королевскую семью!
Тем не менее Филби добросовестно ответил на все мои вопросы (правда, мы больше налегали на скотч) и, главное, разрешил ссылаться на его авторитет при защите диссертации - что могли вякнуть оппоненты при поддержке героя разведки?
Защита диссертации прошла без сучка без задоринки. Никто не стал скрещивать шпаги с "главным боссом" по Англии, тем более что я никому не мешал и уже оформлялся резидентом в Данию. После экзамена я пригласил профессора (естественно, полковника КГБ, считавшегося "мозговым трестом" нашего заведения) в солидный ресторан и закатил праздничный ужин. Там в порыве пьяной откровенности я признался ему, что Ильич, бесспорно, велик как политик, но как философ однобок, и вообще неприлично крыть чуть ли не матом епископа Беркли и разных махов и авенариусов. К моему ужасу, уже изрядно набравшийся профессор чуть не перевернул стол от возмущения и заорал на весь зал, что я ревизионист и мне не место в органах. Публика оборачивалась на его крики, прибежал перепуганный официант, но он продолжал размахивать руками и скандалить, пока я не влил в него очередную бутылку. К счастью, наутро он полностью забыл об инциденте и, икая, бормотал по телефону, что мы "хорошо посидели".
Так я стал ученым мужем и англоведом.
Потом наступило датское зарубежье, далекое от благородных наук, а в 1980 году после отставки я засел за почти безнадежное писание пьес и романов. Какое счастье, что мы не в силах предугадать свою судьбу! Разве я мог предвидеть, что рухнет и союз нерушимый республик свободных, и самая мудрая в мире партия - КПСС? Даже Нострадамус не разглядел бы в своём магическом кристалле туманного и беспредельного облака, именуемого российской демократией, и уж конечно, удивился бы концу холодной войны.
Осенью 1990 года мне повезло, и популярнейший из популярнейших "Огонёк" три месяца печатал мой роман "И ад следовал за ним…", где я в откровенных тонах поведал о похождениях резидента КГБ в Англии Алекса Уилки, который в конце концов угодил в английскую тюрьму. С этого времени я стал частым гостем в газетах и журналах, достаточно много писал об английских и советских шпионах, и снова в них брезжил туманный Альбион…
Не без влияния книг Грэма Грина, Сомерсета Моэма, Комптона Маккензи и Джона Ле Карре мое отношение к шпионажу претерпело дальнейшую эволюцию и стало скептически-философским. В конце концов, каждый из нас немного шпион. Жена ругает мужа за то, что он явился пьяным рано утром, и внимательно осматривает его пиджак в поисках женских волос - можно подумать, что нельзя напиться просто так. Муж тоже иногда вроде бы случайно снимает параллельную трубку, когда разговаривает по телефону жена, мог бы один раз поставить магнитофон, когда к жене приходит лучшая подруга - после этого если не произойдет развод, то желание подслушивать пропадет навсегда. А разве мы не шпионим-за своими детьми? С кем водится дочка и почему у нее бегают глаза после вечернего гуляния? От сына после катка пахло водкой, где он был на самом деле? Почему соседка по этажу плотно завешивает окна, и вообще, кто ее муж? И муж ли тот самый усатый в очках, который однажды позвонил по ошибке в вашу дверь? А еще раньше в дверь позвонил носатый бородач в кепке, - так кем же он ей доводится? Но главным в скепсисе стала бессмысленность шпионажа на фоне большой политики и непредсказуемой поступи Истории.
За какие, собственно, преступления меня выгнали из любимой Англии? Не королеве же я размозжил голову веджвудской вазой! Не задушил же я принца Чарльза за его тайные рандеву с Камиллой Шенд, ставшей в замужестве Паркер-Боулз?
В 1993 году после многозначительных затяжек англичане дали мне визу, и произошло возвращение блудного сына на Альбион. Я помнил Лондон круглых котелков и элегантных зонтов-тростей, очень строгий распорядок работы ресторанов, когда после трех уже не подавали ланч. Пабы не работали по воскресеньям, вином там не торговали, фунт состоял из 20 шиллингов, 21 шиллинг по старинке именовалися гинеей, порция скотча в пабе стоила 3 шиллинга, и вообще в стране были тогда совершенно иные цены. Темнокожие встречались достаточно редко, больше индусы; я бывал в великолепных ресторанах "Пргонье" и "Монсеньор" - куда подевались эти заведения? Лондон поменял цвет.
Около пятидесяти лет назад 492 иммигранта-ямайца прибыли в Тилбери на пароходе, и это считалось не особенно значительным событием - ведь и раньше в стране хватало иммигрантов из бывших колоний. За тридцать с лишним лет выросли и включились в жизнь темнокожие и желтокожие граждане Великобритании, такие же полноправные, как их бледнолицые братья. Подумать только: в цитадели истеблишмента Форин-офисе из пяти тысяч общего числа служащих двести человек небелые!
Однажды я сидел за своим компьютером и писал что-то занудное о шпионах, эта тема уже была у меня в печенках, хотелось вырваться на широкие просторы и написать "Войну и мир" или нечто более грандиозное.
Но что? Иногда я вспоминал о своей диссертации, она с годами казалась всё фальшивей, хотя сама тема не переставала волновать.
До сих пор у меня не укладывается в голове, каким образом первобытный человек превратился в англичанина, римлянина или русского, как люди заговорили на разных языках? Жила себе была неприятная вонючая обезьянка (скорее всего, придуманная Ч. Дарвином), затем в течение тягучих веков она превратилась в Большую Обезьяну, встала на ноги, привязала камень к палке, чтобы убивать других обезьян, и стала человекообразной. А вот как это нечесаное существо с тупой мордой вдруг обрело национальность? Почему одна обезьяна стала англичанином, а другая русским? Кто им ломал язык, чтобы они заговорили по-разному?
Тут я услышал веселый голосок:
Но взял он меч, и взял он щит,
Высоких полон дум.
В глущобу путь его лежит
Под дерево Тумтум.
Сначала я окаменел от этой арии - что это? кто это? Бреющийся сосед за стеной? Знаменитый сверчок на печи? А может (чем черт не шутит!), в квартире завелся домовой? Но чем больше я вслушивался в этот голосок, певший по-английски, тем яснее я чувствовал местный диалект. Нет, это были не гэльский, не валлийский и не ирландский - я никогда бы не решился назвать диалектами эти мощные языки! - эврика! наконец я уловил: это самый настоящий чеширский акцент. Что это за парень из графства Чешир? Имеет ли он отношение к знаменитому пабу "Старый чеширский сыр", что благополучно стоит на Флит-стрит, недалеко от Трафальгарской площади, там я не раз охмурял за пивом вожделенных консерваторов.
Я внимательно оглядел кабинет. Вдруг прямо над гравюрой с людоедом, глодающим кости (именно подобные произведения искусства грели мое доброе сердце), появилось молочное облачко, очень напоминавшее кусок лондонского смога. Оно медленно разрасталось, пока не превратилось в растянутую до ушей улыбку, правда, сами уши отсутствовали, однако они предполагались - разве можно растягивать улыбку, если нет ушей? Что же это за абстрактная улыбка? В свое время в графстве Чешир круглым сырам придавали вид улыбающейся кошачьей морды, кроме того, над пабами в этом графстве один подгулявший маляр любил рисовать ухмыляющихся львов.
Боже, так это Чеширский Кот! Самый загадочный персонаж "Алисы в Стране чудес" Льюиса Кэрролла, который, кстати, родился в Чешире и почти всю жизнь преподавал математику в колледже Крайст-Чёрч Оксфордского университета. Улыбка постепенно обросла носом, усами и головой - Чеширский Кот вполне пристойно спустился на стул и потянулся.
- Почему бы нам с тобой не погулять по англичанам? - спросил он, помахав хвостом.
- Разве по ним можно гулять?