Дедушка мне сказал, что эта тетя - немка. Она ходит с другими детьми за деньги и учит их говорить по немецкому. Дедушка считает, что лучше бы меня к ним пристроить. Но бабушка сказала, что эти, другие дети, больших начальников. А мы теперь простые люди, и делать нам с ними нечего. Даже в куличики играть невозможно.
Я очень рад, что меня не пристраивают к этой тете. Потому что немцы - фашисты. Скоро мы с ними будем воевать. Когда мы во дворе играем в войну, никто не хочет быть немцем.
Тут оказалось, что мама моей маминой бабушки тоже была немцем. Не фига себе! Я, канешно, рассказывать ребятам про это не стал. И разговаривать по-немецкому не собираюсь.
Один раз на бульваре со мной случился случай.
Мы сидели с дедушкой на лавочке. Делать было совсем нечего.
И вдруг, откуда ни возьмись, появилась девочка. У нее были белые чулочки, и на голове красная шапочка. На бульвар она пришла со своим дедушкой. И этот дедушка как две капли был похож на моего. Тоже с палочкой. Вдруг девочка подошла ко мне сама и сказала:
- Мальчик! Давай с тобой играть.
Я так растерялся. Даже не мог ничего сказать.
- Ты разве немой? - спросила девочка.
- Нет. Я живой.
- А тебя как зовут?
Я, канешно, знал, как меня зовут. Но я первый раз видел такую красивую девочку, и у меня, наверное, отнялся язык. У девочки были такие же белые волосы, как у мамы. И такие же синие глаза.
Тут мне здорово помог чужой дедушка. Он уселся на лавочку и сказал:
- Идите, побегайте. А уж мы тут по-стариковски. Только недалеко.
Никогда я не бегал так быстро. Никогда мне не было так весело. И я не знаю, сколько времени мы играли.
А когда они собрались уходить, девочка спросила меня:
- Ты будешь со мной теперь дружить?
- Буду.
- Всегда?
- Всегда.
Назавтра я опять потащил дедушку на бульвар.
Но Красной Шапочки не было. Больше ее не было. Никогда.
Аня прочитала мне сказку. Про Серого Волка, бабушку и Красную Шапочку. Но эта сказка - неинтересная.
Дворничиха
Дворничиха сказала:
- У ивреев кровь черная.
Я пошел в парадку и порезал палец.
У меня кровь красная.
Значит я - не иврей.
Но у папиной бабушки вчера из носа тоже пошла кровь красная.
Или Дворничиха сказала неправду?
Или папина бабушка - не иврей.
Еще Дворничиха сказала:
- Ивреев не любят за то, что Криста распяли.
А папина бабушка сказала, что Кристос тоже был ивреем.
Получается, раньше все были ивреи? А уже потом сделались русские.
Дворничиха всем рассказывает, что "иврей за иврея" горой. А вот русского им обобрать - как два пальца описать. Они и революцию для этого сделали.
Папин дедушка, когда про это узнал, сказал бабушке, чтобы только я не слышал:
- Может, они думают, что и Гитлер еврей?
Бабушка на дедушку так заругалась! И сказала, что он совсем стал "мишиген" со своим Марксом.
Дедушка обиделся и перестал с ней разговаривать на целый день.
Наша Дворничиха с Никицкой живет во дворе. Только двор не она чистит. Для этого у нее есть муж. А она просто сидит на лавочке, грызет семечки. И ждет нового ребенка.
- Иди-ка сюда, несмышленыш!
Это она меня так подзывает.
- Ну, где твой папаня?
Я говорю:
- В командировке.
- И зачем это люди дурью маются! Только детям очки втирают. Ни в какой он не в командировке. А нашел на свою жопу приключение.
Дворничиха говорит много веселых слов. Только мне их повторять нельзя.
- Сидит твой папаня. Как миленький!
Я не спорю. С Дворничихой никто не спорит. Она все равно лучше всех знает. И соседи ее боятся.
Мне просто делается жарко. И стыдно.
За себя и за папу.
Даже за бабушку. Ведь моя мамина бабушка никогда не врет? Да и папина бабушка только преувеличивает. Они сказали - "в командировке". В командировке!
А может, мой папа… в командировке… сидит?
И тогда никто не врет.
Когда говорят "сидит", это значит… в тюрьме.
Гулять мне уже не хочется. Совсем. Иду домой.
Но дома - молчу. Ни у кого не спрашиваю про это дело. Пусть думают, что я еще маленький.
У Дворничихи много детей. Вовка еще не самый старший. Он мой друг с Никицкой.
Вовка ко мне часто ходит. Дворничиха сказала, что со мной играть все-таки можно.
А бабушка сажает Вовку пить чай или обедать. И наваливает ему всегда больше котлет, чем мне.
Тут Вовка мне по секрету такую штуку сказал:
- Когда мамка снова родит, ей премию отвалят. Денег - тысячу. Она мне - велик. Как пить дать! Я с нее не слезу. Обещала - гони, туды твою мать! А то с дитем твоим - пусть Пушкин сидит. Что я, рыжий? Туды твою мать!
Может, Вовка и врет насчет велика?
Но веселых слов он тоже много знает. И я у него учусь. Тут Аня меня раздевала, и я ей сказал:
- Во бля… во бля…!
Ну просто так, для смеха.
А бабушка мне за это ухо отодрала. До красноты! Первый раз за всю жизнь! Целый час ревел.
Я вообще думал - ухо отвалится.
Дворничиха Вовку за слова никогда не бьет. Вот если он чего-нибудь стырит, тут его отец, канешно, ремнем.
А я еще ремня не пробовал. Никогда.
Ерундистика
Гости всегда пристают:
- Кого ты больше любишь? Папу или маму?
Дурацкий вопрос. Делать им нечего, вот и спрашивают!
- Одинаково.
- Умница, хороший мальчик!
На другой раз, они забывают и опять про это же спрашивают. Просто с ума можно сойти!
По правде говоря, я и сам точно не знаю. Потому что больше всех люблю мамину бабушку. Бабусеньку!
Я это вслух никому не скажу, а про себя: сначала мамину бабушку, потом маму, потом папу. Потом Аню. И всех остальных.
Папиных бабушку и дедушку я тоже люблю. На капельку меньше. Все-таки они. "иврейские". Я не знаю, чем "иврейские" хуже.
Но Дворничиха говорит, что хуже. И в Сокольниках тоже говорят - хуже. Хотя они добрые и больше всех меня любят. Но все-таки мне за них стыдно.
И за себя мне тоже стыдно.
Надо же, какая ерунда приключилась! Моя мама беленькая, а папа, наоборот - иврей. И он еще "сидит" в командировке. А я "натуральный гибрид". Ничего себе шуточки!
Они набезобразничали, а я всю жизнь расхлебывай!
Когда меня дразнят, я даже сдачи дать не могу. Во-первых, потому что еще не умею драться.
Дядя Сережа все обещает меня боксу выучить. Но никак не учит. Аня мне показывала, как руками махать. Сначала крутишь, а потом - раз! Раз! Но это понарошку.
Все-таки надо так стукнуть, чтобы больно было. Пусть не до крови. А бабусенька мне строго-настрого запрещает. Никому, говорит, нельзя делать больно. Лучше встать и уйти потихоньку. Как велел Кристос. И всех надо любить. Да как любить этого Юрку, если он дразнится?
Вон опять, пожалыста!
Треснуть бы ему хорошенько! Чтобы знал!
Но нельзя. И нечего вздыхать. Мамину бабушку лучше слушаться.
Иначе в жизни пропадешь. Или вырастешь никудышным.
А кому охота, спрашивается, быть "никудышным"?
- Кристос терпел. И нам велел, - всегда говорит моя бабусенька.
И я терплю. Из последних сил.
А бабушка, между прочим, опять собирает у своих знакомых детские вещи. Потому что у Дворничихи скоро получится новый ребенок.
Теперь очень трудно разводить детей сколько хочешь, как до революции. Кормить нечем, и жилплощади не хватает.
На Никицкой Дворничихе дали в большом доме подвал. Но ведь подвал тоже не резиновый!
Я прямо вижу сейчас эту картинку.
Вот сижу дома у раскрытого окошка. Горло уже не болит. Но на улицу пока не пускают. Ребята играют в "штандр" маленьким мячиком. Дворничиха на лавочке, лускает семечки и объясняет соседкам:
- Никаких энтих в Москве раньше не было. А вот после энтой революции все сюды набежали. И до чего хитрющий народ! Морду корчит, зубы заговаривает, а сам норовит квартирку хапнуть. Ладно-ть. Хозяин их всех надысь раскусил. Куды ни кинь - враг народа. Вот паразиты! Им што Володька, што Кристос - один черт. Продали матушку Расею германцу за двугривенный. Над людями измываются. Ситцу и того нет. Когда ж ето было, чтоб в Расее ситцу не было? Ладно-ть. Отольются кошке мышкины слезки.
Бабушка мне чертыхаться не велит. "Володька", догадываюсь, это товарищ Ленин. А Ленин раньше был Сталиным. Только теперь он лежит на Красной площади, в Мавзолее. И все к нему ходят по очереди.
Но бабушка к Ленину не собирается. И папин дедушка не хочет. Потому что не любит смотреть на мертвых вождей.
Жалко, детей туда одних не пускают.
Может, я Аню уговорю? Когда совсем выздоровею.
Или в Мавзолей, или в зоопарк!
Папин дедушка уткнулся в свою газету и ничегошеньки не видит. Даже в шашки со мной играть не хочет. Хотя я уже умею.
А Вовка не умеет. Он старше меня. На полголовы. И говорит, что шашки - "лабуда". Вот "расшибалка" - мировецкое дело.
Дедушка меня еще в шахматы научит. Потом когда-нибудь, когда будет время.
У меня всегда полно времени. А у взрослых, я смотрю, никакого времени нет. Просто смех.
Когда мне совсем делать нечего, я сижу и думаю. Вот так. Как папин дедушка Бориспалыч!
Он у нас ничего не делает. Только думает.
А за него все делает папина бабушка.
Адельсидоровна!
Она вчера играла на рояле. Как мама. Только чуть-чуть. У нее теперь распухли руки, и пальцы совсем не слушаются. Но все равно, мама сказала, Шопен у нее неплохо звучит.
- Перестаньте сказать, - говорит бабушка Адельсидоровна, - когда я играла на экзамене, это был полный фурор на всю Варшаву.
А послепослезавтра Адельсидоровна пожалуется при мне маминой бабушке:
- Какой вы счастливый человек, Елизавета Николаевна, если еще верите в Бога.
Ребята перестали играть в "штандр".
Мячик поскакал-поскакал и провалился в решетку. Теперь надо идти за ним в подвал, к Дворничихе. Или ждать Вовку. А он где-то в городе шляется. На трамвае, наверное, катается. Сзади, на "колбасе", без билета. Когда-нибудь ему ноги отрежет.
- Не смей брать с твоего Вовки пример!
Так мне Аня говорит. И бабушка Адельсидоровна.
А я и не смею. Хотя на трамвае он, когда хочешь катается, у него горло никогда не болит.
Еще бабушка Адельсидоровна сказала, если я с осени не буду "лентяя праздновать" и начну учиться на рояле, из меня вырастет настоящий вундеркинд.
Представляете?
Потому что пальцы у меня длинные. Как у мамы. Вот!
Но я не знаю: какой такой "вундеркинд"?
И надо ли из кожи вон лезть, чтобы стать "вундеркиндом"?
Сейчас пойду и посмотрю в зеркало. На кого я похож?
На маму или на папу? В конце-то концов!
Похож? Или не похож?
И как сделать "полный фурор" на всю Варшаву?
Трудно сказать, что еще из меня вырастет.
Может, и ничего не получится? Все ж таки… гибрид.
Ерундовина! Ерундистика!
- Если не хочешь болеть ангиной, надо полоскать горло. Через каждые полчаса.
Бабусенька развела в стакане целую столовую ложку соли. И капнула туда йодом. Противно - до ужаса! Но надо терпеть. Как велел Кристос.
А против насморка помогает столетник. Он у нас на Никицкой на всех окошках процветает.
Бабушкина машинка
Вот она сидит, бабусенька, и строчит на своей машинке. Наверное, штаны для дяди Вани.
А на бабушкиной машинке баловаться нельзя.
Один раз я крутанул колесико, а мама как раз вставляла нитку в иголку. И тут я пришил мамин палец. Но я ведь не нарочно! А просто так получилось. И мама чуть не осталась без пальца.
Представляете, какой ужас! Она ведь у меня пианистка. А без пальца нельзя играть на рояле!
Так что я теперь к бабушкиной машинке и близко не подойду.
Хотя она мне и разрешает пришить два кусочка вместе.
Но это если уж совсем не во что играть и на дворе плохая погода.
Маму мне больше всех жалко. Когда мама болеет и кашляет, я так боюсь, что она совсем умрет. Она спит, а я тихонечко подбираюсь к ее кровати и смотрю. С тех пор как папа уехал в свою командировку, мама никогда не смеется и все время болеет.
А бабусенька не болеет. Она говорит, что болеть ей некогда. На ней весь дом держится.
Утром бабушка часто ходит в церковь и там молится за всех. И за папу тоже.
Хотя папа обижал бабушку.
Мы ведь и в Сокольники уехали, потому что он не мог ужиться с бабушкой. Но теперь она ходит в церковь и за него молится. Этого никто не знает. Кроме меня.
Бабушка сказала, чтобы я тоже молился.
Я два раза помолился, когда никого не было.
На Никицкой в углу, как раз над бабушкиной швейной машинкой, висит икона с Божьей Матерью. Вот видите? И лампадка горит. Не от электричества. От масла.
Я взял в руку гладкий камушек, который привезли мне папа с мамой еще раньше с юга. И молился так: "Господи, Исус-на-Кресте! Послушайте меня, пожалыста. И помогите, если сможете. Пусть мой папа перестанет сидеть в командировке и скорей приедет. Я никогда не буду пулять мячиком в Сумасшедшего. Простите меня за все грехи. Господи! Без папы - видите, как скучно? И мне, и маме. Устройте, пожалыста, для нас это доброе дело. А я потом всю жизнь буду жить, как вы хочете".
Не знаю, слышит меня Господи или не слышит.
Может, для Него я тоже еще маленький?
Дым коромыслом
На бабушкин день рождения у нас на Никицкой - дым коромыслом!
Съезжается вся семья. Ужас сколько народу.
Вытягивается стол во всю комнату. На стулья раскладываются гладильные доски. Все равно мест не хватает.
- И такой гвалт! - говорит моя другая бабушка.
Дядя Петя - старший брат бабушки. Он только раз в год выбирается. С дочками.
Все Коняевы. Дядя Саша, тетя Надя, Коля, Шурка, тетя Рита. Дядя Ваня с тетей Тасей - без Неро.
Соня - Анина подруга.
Тетя Катя - дочка генерал-губернатора. Она меня научила играть в пьяницу.
Дядя Володя - колобок. Суфлер из театра.
Тетя Капа - военный врач.
И, канешно, все наши.
Я мечусь как угорелый. Из кухни в комнату. Из комнаты в кухню.
На столе - дедушкин сервиз. И бабушкины припасы.
Вчера мы с Аней выучивали стихи.
После чая я влезаю на стул и читаю с чувством, с толком, с расстановкой:
Однажды в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел, был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
Это такая веселая история. Про мальчика Сноготка. Он ходит в лес за дровами. С отцом. И водит лошадку. А я с папой никуда не хожу. Потому что его все нет и нет. Он в командировке.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок.
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах, а сам - с ноготок.
Гости радуются и хлопают.
Тетя Рита сказала, что я - вылитый дед.
А дедушка висит вон там, на стене. В роли Хлестакова.
Бабушка тоже играла в театре, когда была совсем молодая. Это мне тетя Галя сказала, под большим секретом. Там она и дедушку подцепила.
А женились они в церкви у "Ильи Обыденного".
Бабушка туда ездит. На трамвае. И меня берет. Потихоньку.
В церкви дают кусочек хлеба. С вином.
Свечки горят, как на елке. Кругом картинки. Поют тихонечко.
В лесу раздавался топор дровосека.
- А что, у отца-то большая семья?
- Семья-то большая. Да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я.
Я уже ложусь спать. А гости всё разговаривают и разговаривают. О чем? - Я не знаю.
Бабушка собирается к дедушке.
- С немцами так и так воевать.
- А из кролика лучше всего заливное.
Всем весело.
Во сне я держу лошадку. Под уздцы. И мы идем за дровишками. С папой.
А бабушка печет пироги. С капустой. Мои любимые.
А кто у нас на Земле главный?
Я расту вверх.
Каждый месяц мы с бабушкой отмечаем на двери. Сбоку. Карандашом.
Я становлюсь затылком. А бабушка отмечает.
Понятно?
Расту я каждый день. Но лучше я расту ночью. Сразу это не видно. Поэтому мы следим за ростом с бабушкой - один раз в месяц. По карандашу можно узнать, сколько месяцев уже прошло.
Отмечать мы начали, когда папу забрали в командировку. Если посчитать по пальцам, скоро получится целый год. Целый год пролетает незаметно.
Но если посмотреть на дверь в большую комнату, видно просто невооруженным глазом, как проходит время, - говорит моя мамина бабушка.
И еще бабушка мне велит запоминать случаи из жизни. Каждый день что-нибудь происходит.
Перед сном надо крепко зажмуриться и вспомнить, что было днем. А если вспомнить нечего, значит, день пропал. Получается, что половина дней у нас проходит совсем зря. И бабушка, и мама, и все дяди, и все тети ждут. Что-то вот-вот случится. И я тоже жду.
Но ничего такого пока не случается. Разные пустяки. Засыпаешь - даже вспомнить нечего. Одна скукота.
Вчера в Сокольниках Мишка повел меня на задний двор. Там у нас лучше тайны сохраняются. Взрослые голубей гоняют. А мы в этом подвале прячемся, когда в прятки играем.
Тут Мишка мне и говорит:
- Кто у нас самый главный?
Я думал сначала, он про наш двор спрашивает.
У нас в Сокольниках Валик главный. Знаю. Ребята стыкались. Но Мишка интересуется - вообще! Тут я соображаю:
- Сталин. Самый главный у нас товарищ Сталин.
Мишка даже плюнул. На пол. Вот так.
- Фигня! Не трепись, если не знаешь. Самый главный у нас - Чапай!
Я ему говорю по-взрослому:
- Сталин кого хочешь в тюрьму посадит.
А Мишка губы зажал и как зашипит от злости:
- А Чапай - как саблей махнет, как махнет - так и нет твоего Сталина!
Я прямо не знал, что сказать. Мишка еще вчера про Чапая кино смотрел. А я в кино не был. Меня в кино одного не пускают. Бабушке некогда. А дедушка вообще кино не любит.
Вечером я у папиного деда все-таки допытался, кто такой этот Чапай. Оказывается, его белые зарубили. Но если его зарубили, значит, Чапай мертвый? А мертвый разве может быть самый главный?
- Деда, а деда, кто больше? Чапай или Сталин?
- Фуй! - закричал дедушка. - Не смей даже говорить такие вещи.
И пожаловался бабушке.
А бабушка тоже расстроилась и сказала:
- На Лубянке не смотрят, что ты еще маленький. Через пять минут - на цугундер. И тебе это надо?
Тут все стали меня уговаривать - никогда не лазить в политику.
А я вообще никуда не лазаю. Только раз или два. К соседям в Лосинке. У них малина лучше. И в заборе одна доска шатается. Ее сдвинуть - пара пустяков.
Бабушка говорит, что малину у соседей рвать нельзя. Хотя бы даже большую и спелую. За такие вещи в тюрьму сажают.
Это она нарочно так говорит.
Маленьких в тюрьму не берут. Мне точно Мишка сказал. И побожился.
- Во! Гад буду!
А кто у нас на земле теперь самый главный, я пока не решил.