Такое правосудие способно наказать одного для устрашения остальных, а потому строгость наказания может быть несопоставима с тяжестью совершенного преступления: человеку, укравшему плеер, выносят суровый приговор, чтобы отвратить от воровства других. Получается, имеет смысл наказывать известного человека или виновного в нашумевшем преступлении более сурово, поскольку подобная гласность поможет предотвратить много будущих преступлений и принесет пользу обществу. С позиции утилитаризма целесообразно наказывать за наиболее распространенные мелкие преступления сурово, чтобы усилить сдерживающий эффект. Приговор к тюремному заключению за первичное превышение скорости и вождение в нетрезвом состоянии, вероятно, спас бы больше невинных жизней, чем наказание осужденных убийц. Теоретически можно представить себе совсем уж экстремальный случай: наказанный даже необязательно виновен, главное, чтобы общество считало его таковым. Невиновного могли бы арестовать в качестве козла отпущения, и его тюремное заключение предотвратило бы, во имя всеобщего блага, попытки учинить самосуд или массовые беспорядки. Вот почему утилитарный подход к правосудию возмущает людей, не кажется им справедливым - он нарушает индивидуальные права человека.
Восстановительное правосудие считает преступления совершенными против человека, а не против государства. Хотя такой подход к правосудию, сосредоточенный на человеке, практиковался еще в древних культурах Вавилона, Шумера и Рима, все изменилось после вторжения норманнов в Англию (разве эту дату в школе не вбивали вам в голову?) в 1066 году. Вильгельм Завоеватель стремился централизовать власть и рассматривал преступление как оскорбление государства, при этом судебная система не придавала значения жертве. Эта точка зрения также обеспечивала беспристрастность уголовных разбирательств и предотвращала мстительные и несправедливые акты возмездия. Она оставалась ярко выраженной и преобладала в американском праве до конца XX века. В 1974 году инспектор по надзору за условно осужденными, из меннонитов, и руководитель добровольческой службы из Китченера, провинция Онтарио, Канада, организовали дискуссионную группу, члены которой стали искать способы усовершенствовать систему уголовного правосудия. Так родилась последняя версия восстановительного правосудия, которая теперь сама имеет несколько разных вариантов. Такое правосудие принимает во внимание нужды и жертвы, и преступника. Оно пытается исправить ущерб, нанесенный жертве, "восстановить" ее, а также сделать преступника законопослушным членом общества.
Восстановительное правосудие возлагает на преступника прямую ответственность перед жертвой и пострадавшим населением и требует восстановить все, насколько возможно. При этом жертве позволяется участвовать в обсуждении исправительного процесса, а общество призывается привлекать преступников к ответу, давать им возможность снова интегрироваться в общество и оказывать поддержку жертвам. Все - жертвы, преступники и общество - принимают в процессе активное участие. Жертвы преступлений часто объяты страхом, отравляющим всю их оставшуюся жизнь, как Мэри Винсент, что также может быть справедливо и в отношении всего общества. В случае менее тяжких преступлений искреннего извинения, принесенного при встрече лицом к лицу, и возмещения ущерба обычно достаточно, чтобы освободить жертву от ее страха и злости. В случае, более серьезных преступлений восстановительное правосудие, возможно, и нельзя осуществить.
Мы судьи с рождения
Хотя судьи, присяжные и адвокаты, вероятнее всего, объясняют свою позицию различными факторами, в числе которых не последнее место занимают долгие годы обучения, философские дискуссии и тому подобное, как правило, бóльшая часть происходящего в зале суда опирается на интуитивные знания, с которыми мы рождаемся, включая ощущение справедливости и представления о взаимности и наказании. Рене Байяржон с коллегами провела большую работу с группой маленьких детей и показала, что чувство справедливости у них есть не только в два с половиной года, а уже в шестнадцать месяцев. Когда детей из старшей группы просили раздать лакомство куклам-марионеткам, они распределяли его равномерно, а шестнадцатимесячные малыши отдавали предпочтение тем персонажам мультфильма, которые делят награды поровну. Мы также обладаем врожденным представлением о взаимности, но только применительно к нашей социальной группе. Дети ожидают от членов своей группы, что те будут с ними играть и делиться игрушками, и изумляются, если этого не происходит. Они не удивляются, когда такого не случается между представителями разных групп, - наоборот, когда случается, поражены.
Малыши в лаборатории Майкла Томаселло не просто выявляют того, кто нарушает моральные правила, но отрицательно на него реагируют. Дети от полутора до двух лет помогают жертве нарушителя морали, утешают ее и делятся с ней своим, даже в отсутствие открытых эмоциональных проявлений. С "преступниками" же совсем другая история: они провоцируют громкие протесты детей, и те менее склонны помогать им, утешать или с ними делиться. Маленькие дети также осознают преднамеренность и считают умышленное нарушение правил "дурным", а не случайным. Хорошо известно, что взрослые с готовностью будут страдать сами, чтобы наказать других, а недавнее исследование лаборатории Пола Блума показало, что это свойственно даже четырехлетним детям. Мы чувствуем подобные побуждения постоянно - пытаемся подвести под них какие-то теории, однако просто такими рождаемся.
Слова расходятся с делом
Слова человека о том, какой вид наказания он поддерживает, и его реальное поведение зачастую расходятся, и люди даже не могут логично объяснить почему. Мы с подобным уже сталкивались, разве нет? Интерпретатор снова за работой, пытается трактовать интуитивные суждения. Этим заинтересовались психологи Кевин Карлсмит и Джон Дарли. Людям предлагалось отнести себя к одной из двух категорий - к сторонникам наказания как кары или к приверженцам принципа сдерживания. Все отвечали по-разному и примыкали к одной из двух групп либо к третьей, смешанной. Тем не менее эти индивидуальные предпочтения очень слабо отражались на поведении, связанном с применением наказания, - оно оказывалось преимущественно карательным. Исследователи обнаружили, что, когда испытуемым дают задание назначить наказание гипотетическому преступнику, 97% людей пытаются получить информацию, имеющую значение для карательного подхода, а не утилитарного (ограничение право- или дееспособности и сдерживание устрашением). Для них очень важна степень тяжести содеянного, а вероятность того, что обвиняемый может снова нарушить закон, в расчет не принимается. Они наказывают за причиненный вред, а не за тот, который может быть причинен в будущем (удержание устрашением). Когда их просили наказывать только с утилитаристской точки зрения, игнорируя аспект возмездия (им аккуратно объяснили смысл соответствующих понятий), они все равно не могли этого сделать. Люди по-прежнему ориентировались на тяжесть преступления, когда выносили свои суждения. Когда их заставляли придерживаться утилитарного подхода, они чувствовали меньшую уверенность в своих решениях. Однако, если их просили распределить ресурсы на поимку преступников и на предупреждение преступности, они сильно поддерживали утилитарный подход, выступая за предотвращение преступлений. Таким образом, хотя люди ратуют за утилитаристскую теорию снижения уровня преступности, они не хотят допускать несправедливых наказаний. Они хотят, чтобы человек получил то, чего заслуживает, но лишь после того, как он это заслужил. Они хотят быть справедливыми. "...Люди хотят, чтобы наказание лишало возможности совершать преступления и сдерживало от этого устрашением, но их чувство справедливости требует, чтобы приговоры были соразмерны моральной серьезности преступления". (Даже Католическая церковь проводит различие: более незначительные, простительные грехи наказываются временным пребыванием в чистилище, тогда как смертные грехи отправляют человека напрямую в ад.) Это воззвание к справедливости соответствует наблюдению, что после чтения текстов о детерминизме люди назначают более мягкие гипотетические наказания: если преступники не несут ответственности за свои действия, значит, они не заслужили суровой кары.
Итак, то, как люди аргументируют предлагаемые ими наказания, не соотносится с тем, что они делают в действительности. В теории они одобряют утилитаристские меры, а на практике требуют карательных. Карлсмит и Дарли указывают, что это делает законодательство неустойчивым. Например, 72% избирателей Калифорнии проголосовало за так называемый закон трех преступлений (three strikes law), согласно которому человек, признанный виновным в третьем по счету серьезном преступлении, приговаривается к пожизненному заключению. Этот закон воплощает собой утилитарный подход. Несколько лет спустя, когда люди осознали, что в реальности это может означать "несправедливый" приговор к пожизненному тюремному заключению за кражу куска пиццы, число поддерживающих этот закон снизилось до менее 50%. Из-за такого чрезвычайно интуитивного позыва к воздаянию по заслугам Карлсмит и Дарли сомневаются, что при обсуждении идеи восстановительного правосудия, крайне привлекательной, граждане будут готовы допустить чисто восстановительное исправление преступника, без наказания. В ситуации, когда люди могли распределить дела по разным судебным системам: исключительно восстановительной, чисто карательной или смешанной, - 80% опрошенных пожелали отправить мелкие преступления в восстановительные суды. Однако в случае тяжких преступлений лишь 10% предпочли эти суды, тогда как 65% остановили свой выбор на судах смешанного типа и 25% - на карательных. По-видимому, у всех нас одинаковая нравственная реакция на наказание. Как мы видели в прошлой главе, где речь шла о разных системах морали, единственное, чем мы отличаемся друг от друга, - не поведение, а наши теории, объясняющие, почему мы реагируем именно так.
Если судья придерживается убеждения, что люди несут личную ответственность за свое поведение, тогда оправданны карательное и восстановительное правосудие. Если судья верит, что эффективно удерживание от совершения преступлений устрашением, или что наказание может превратить плохое поведение в хорошее, или что некоторые люди неисправимы, тогда целесообразен утилитарный подход к наказанию. Если же судья стоит на позициях детерминизма, ему нужно принять следующее решение. В центре его внимания могут быть: (1) индивидуальные права преступника, а поскольку тот не контролирует свое детерминированное поведение, его не следует наказывать, однако, наверное, следует лечить (но не против его воли?), если это возможно, либо (2) права жертвы на возмещение ущерба и любые детерминированные чувства, которые могут взывать в ней к возмездию, либо (3) благо общества (может, вины преступников и нет, но они не должны разгуливать по улицам).
Ничто не ново под солнцем
Солнце, скользя над Афинами, без сомнения, зевает и закатывает глаза: "Неужели они еще не разобрались в этом? Я слышу все тот же спор век за веком..." Аристотель считал, что правосудие, основанное на справедливом обращении с людьми, создает справедливое общество. Платон же, мысливший масштабно, утверждал, что справедливость по отношению к обществу имеет преимущественное значение, а решения по индивидуальным случаям должны выноситься такими, чтобы служить главной цели. Это возвращает нас к варианту дихотомии, обнаруженному в мышлении представителей западной и восточноазиатской культур: на чем нам следует сосредоточить свое внимание - на отдельном человеке или на обществе?
Эти два типа мышления, в свою очередь, отсылают нас к проблеме вагонетки - эмоциональной ситуации или более абстрактной. Встретиться лицом к лицу с конкретным преступником в зале суда и принимать решение, наказывать ли его, - это эмоциональная задача, которая вызывает интуитивную эмоциональную реакцию: "Накажите его по всей строгости закона!" или "Бедняга, он не нарочно это сделал, давайте не будем судить его строго". В недавнем исследовании, где применялась функциональная магнитно-резонансная томография, испытуемые во время сканирования мозга оценивали степень ответственности гипотетических преступников и назначали им наказание. При вынесении решения о наказании активизировались зоны мозга, связанные с эмоциями: чем выше была их активность, тем суровее было наказание (как с воздаянием - чем больше нравственное негодование, тем серьезнее наказание). Область правой дорсолатеральной префронтальной коры, которая задействуется, когда в игре в ультиматум один участник принимает решение наказать другого за несправедливое, по его мнению, предложение, соответствует ровно той зоне, которая работает, и когда человек принимает правовые решения как беспристрастная третья сторона. Исследователи полагают, что "наша современная судебная система, возможно, сформировалась на основании предсуществовавших когнитивных механизмов, которые поддерживают правила поведения, связанные со справедливостью в парных взаимодействиях". Если действительно существует эволюционная связь со взаимоотношениями людей в социально значимых ситуациях (например, партнеров), тогда логично, почему, сталкиваясь с человеком лицом к лицу, мы принимаем скорее справедливые решения, нежели те, которые влекут благоприятные последствия для общества (консеквенциализм).
Философ Джанет Рэдклифф Ричардс утверждает:
...Многие люди признают, что рассуждения о свободе воли и единоличной ответственности доказывают, что никто не может, по сути, заслуживать наказания. <...> А раз так, то наказание не может быть обосновано с позиции воздаяния - что оно полностью заслужено, - но только с позиции консеквенциализма - что оно необходимо для сдерживания антисоциального поведения устрашением.
...Если мы поймем, что у нашего желания заставить страдать человека, который прямо или косвенно причинил нам вред, есть веские эволюционные основания, тогда мы сможем объяснить себе свои сильные чувства относительно справедливости возмездия, не допуская, что они есть признак моральной истины. <...> Мы, возможно, сумеем признать свои чувства, взывающие к возмездию, глубинным и важным аспектом нашего характера (и потому отнестись к ним серьезно), не поддерживая их как указание на истину, и, исходя из этого, сможем начать переосмысление нашего отношения к наказанию.
Впрочем, далее она говорит, что понятия не имеет, как это сделать.
Хрупкое равновесие: может ли общество быть цивилизованным и смириться с наказанием?
Будет ли система работать без наказания? Эту идею отстаивают закоренелые детерминисты. Например, профессор права из Университета Беркли Сэнфорд Кэдиш написал: "Обвинять человека - значит выражать моральную критику, а если его действия не заслуживают критики, то его порицание есть своего рода ложь и несправедливо по отношению к нему в той мере, насколько ему навредило обвинение". На самом деле, эту точку зрения можно истолковать и с позиции воздаяния. Если человек не контролирует свой детерминированный мозг, то не заслуживает наказания, - вот довод сторонника наказания как кары. То же относится и к выводу, который содержится в судебном решении по делу 1945 года "Холлоуэй против США": "Наказывать человека, который лишен способности мыслить, так же недостойно и подло, как наказывать неодушевленный предмет или животное. Человека, который не может мыслить, нельзя подвергать порицанию". Это все равно что сказать: несправедливо наказывать того, кто этого не заслужил. Жизнеспособна ли концепция прощения? Может ли существовать общество, в котором прощение важнее ответственности и наказания? Будет ли такая система работать?
Как я упоминал в предыдущей главе, в отличие от всех других биологических видов мы, люди, в процессе своего развития совершенствовали способность массово взаимодействовать с другими неродственными нам людьми. Это трудно было объяснить с эволюционной точки зрения, поскольку сотрудничающее индивиды несут издержки в пользу чужаков, что неразумно на индивидуальном уровне. Как такая стратегия могла быть успешной? Причина в том, что это целесообразно на уровне группы. Мы видели, что в игре в ультиматум участник наказывает другого за отказ сотрудничать ценой собственного вознаграждения, даже когда раунд всего один. Оказывается, и теоретические модели, и экспериментальные данные демонстрируют, что без наказания кооперация и в больших, и в малых группах не может поддерживать себя при наличии "паразитов" и разрушается. Чтобы она выжила, тех, кто пользуется общественными благами, ничего не отдавая взамен, нужно наказывать. Если из системы убрать ответственность, все развалится. Можно ли нести ответственность, если нет наказания? Очевидно, наш геном считает наказание важным. В силах ли мы преодолеть его и следует ли нам это делать? Наказание "паразитов" в экономических играх и тех, кто не соблюдает принятые правила социальной группы, заставляет нас вспомнить теорию Томаселло о самоодомашнивании человека: наказание лишением дееспособности (будь то убийство или изгнание) повлекло за собой отбор характеров, благодаря которым мы стали охотнее взаимодействовать друг с другом. Если мы перестанем ограничивать в правах нарушителей правил, не возьмут ли верх люди, не склонные к сотрудничеству, и не распадется ли общество?
Подобные вопросы порождаются более физикалистским пониманием, кто мы такие, а оно, в свою очередь, будет влиять на то, как мы размышляем над этими вопросами. Проблемы с обеих сторон.