VIII
Но от Петера так легко не отделаешься.
Уже ранним утром следующего дня в нашу дверь постучала Николь и сказала, что звонят monsieur или та-dame Сундман. Поскольку Леннарт брился, пришлось мне ринуться по лестницам вниз.
- Могу я пригласить тебя с Леннартом и еще эту Еву сегодня на обед? - услышала я энергичный голос Петера.
Леннарт и я были бедны, Ева тоже. В Париже мы состояли на полном пансионе, pension complete, в отеле и ежедневно ели скромную еду по скромной цене в скромной маленькой столовой среди скромных студентов. Наша ресторанная жизнь ограничивалась в основном чашкой кофе или стаканом пива по вечерам или каким-нибудь аперитивом, когда наступало время пить аперитив и мы хотели где-нибудь посидеть, наблюдая народную жизнь. Принять великодушное предложение Петера было заманчиво, но меня беспокоило, что на такую роскошь, как приглашение на обед, его подвигло лишь отвращение к одиночеству.
- Не надо, Петер, - сказала я. - Это стоит так дорого, и после обеда ты раскаешься.
- Послушай-ка, малышка, - ответил Петер, - я сообщу тебе доверительно одну вещь. Продавать типографские станки - более выгодно, чем думают люди.
И тогда я сказала:
- Хорошо, спасибо, пойду спрошу у Леннарта.
- И у этой Евы тоже, - добавил Петер.
- И у этой Евы тоже, - повторила я.
- Я зайду за вами в два часа, - пообещал Петер.
А я подумала, что это довольно удобное время, поскольку во всем Париже никто не подает обед до семи часов вечера.
Петер явился ровно в два часа, но "эта Ева" исчезла. Анри Бертран, тот, с бархатными глазами, во время каждой трапезы, сидя за столиком рядом с нашим, до сих пор просто пожирал ее глазами. Но, к удивлению Евы, не делал никаких шагов к сближению. Он говорил только bon jour и bon soir, точь-в-точь как все остальные студенты. Но именно в этот день за ленчем ему представился счастливый случай, когда они с Евой одновременно встали и стали искать мешочки с салфетками.
- Он покажет мне Сорбонну, - объяснила нам потом Ева. - Конечно, это не то, что я имею в виду, говоря о мечтаниях под звездами. Но Сорбонна - она Сорбонна и есть, надеюсь Петер Печатник это понимает.
Петер, пожалуй, испытал легкое разочарование, но он и. виду не показал, а мило отправился с Леннартом и со мной в Músee Carnavalet и на Place des Vosges. А потом, вернувшись после экскурсии, мы снова обнаружили Еву в отеле.
Я вошла в ее номер. Она лежала на кровати и смотрела в потолок.
- Весело было в Музее Carnavalet? - спросила она.
- Я видела место, где сидела мадам де Севинье, когда писала свои чудесные письма, - ответила я. - И еще кровать, на которой скончался Виктор Гюго. А ты, что довелось пережить тебе?
- Анри считает, что у меня красивые глаза и красивые волосы, - мечтательно сообщила Ева. - А в Ecole de Medecine у них тоже есть музей со множеством отрубленных голов преступников, которые там хранятся.
- Ты видела их?! - в ужасе спросила я.
- Слава Богу, нет, - ответила Ева. - Но Анри говорил, что они там есть. А еще он говорил, что у меня красивые глаза! И волосы!
О мадам де Севинье я больше рассказывать не стала.
Мы взяли такси и поехали все вчетвером наверх, на Монмартр, где Петер решил пообедать с нами. Он утверждал, что устал от странствий среди революционных воспоминаний Парижа, и наотрез отказался ехать в метро, которое для нас с Леннартом и Евой служило надежным средством передвижения.
В первые дни Ева ужасно боялась заблудиться в подземных лабиринтах метро, но Леннарт заверил ее, что даже городские идиоты из ее родного Омоля не смогли бы выбрать неправильный путь благодаря таким четким указателям, которые существуют в парижском метро. И мы быстро поняли, что это великолепное сооружение, с помощью которого можно быстро передвигаться из одного конца города в другой. Там были вагоны первого и второго класса. Ева утверждала, что, насколько она могла выяснить, разница состоит только в том, что во втором классе запрещается курить и плеваться, а в первом классе - только курить.
- Когда я почувствую, что мне надо плюнуть, я прогуляюсь в первый класс, - сказала Ева, - но ездить буду и дальше во втором.
Петер же вообще не хотел пользоваться метро.
- Мы прошли много миль пешком, - пожалуй, для музеев это хорошо, если только ты неутомим и вообще совсем другой человек, - сказал он, бросая обвиняющий взгляд на Леннарта.
Мы взяли такси. Но приехали мы достаточно рано, и я предложила остановиться возле Монмартрского кладбища.
- Я не была еще ни на одном кладбище в Париже, - сказала я.
Петер покачал головой.
- Большое удовольствие! - усмехнулся он. - Ты приехала из Стокгольма в Париж, чтобы ходить на кладбища?
- Я хочу видеть могилу Дамы с камелиями, - сказала я.
Он еще раз покачал головой и сказал:
- Она ведь умерла.
- Да, как и большинство тех, кто лежит на кладбище! - ответила я и вылезла из машины.
Милая Альфонсина Плесси! На ее могиле, хотя она и умерла более ста лет тому назад, лежат свежие цветы! Их нет на могиле Стендаля или мадам Рекамье, да и на могиле любой другой знаменитости, которая покоится здесь. Но ведь они и стали знамениты не по причине своей любви.
- "Ici repose Alphonsine Plessis, nee le 15 janvier 1824, decedee le 3 fevrier 1847. De profundis…" - прочитал Леннарт. - Боже мой! Ей было не больше двадцати трех лет, когда она умерла!
- Подумать только, как чудесно, - сказала я, - умереть такой молодой и прекрасной, вечно оплакиваемой грядущими поколениями!
Леннарт печально посмотрел на меня и сказал:
- Ей было столько же лет, сколько тебе.
Он продолжал размышлять о судьбе Дамы с камелиями, пока мы медленно плелись по крутым склонам холмов к Place du Tertre.
- Признайся, грустно думать обо всех прекрасных женщинах, которых больше нет на свете! - обратился он к Петеру.
- Да, но и теперь есть еще немало красоток, - утешил его Петер.
- Ты не понимаешь, что я имею в виду, - сказал Леннарт. - Если у тебя есть красивая роза и она увядает, то ты можешь взять другую такую же красивую розу. Красивая картина продолжает оставаться красивой картиной, а красивая скульптура есть и останется красивой скульптурой. Но когда умирает красивая женщина, то она умирает навечно, и никто не может заменить ее. Конечно, и после нее могут появляться красавицы, такие же красивые или, возможно, еще более красивые, но ни одной точно такой же, как она, не будет. И можно печалиться оттого, что так никогда и не увидел ее!
- О ком ты? О Даме с камелиями? - спросила я.
- Я говорю обо всех прекрасных женщинах, что жили на свете со дня сотворения мира, - ответил Леннарт.
Ева остановилась посреди улицы и уперла руки в боки.
- Да, тогда я только вот что вам скажу: бедная твоя жена! Еще недели не прошло с тех пор, как ты женился, а ты уже горюешь обо всех женщинах, что жили на свете со дня сотворения мира.
Тут Леннарт расхохотался так, что люди стали оборачиваться и смотреть на него. Но он сразу снова стал серьезным. Взяв меня за подбородок, он испытующе посмотрел на меня и сказал:
- За милейшим личиком скрывается череп. Неприятно думать об этом! И зачем понадобилось ходить на кладбище!
Но вот мы поднялись на Butte, самый высокий набалдашник Монмартра. И с террасы рядом с Sacre Coeur увидели под ногами город, и Леннарт позабыл все свое горе из-за бренности Красоты. Сквозь легкую дымку тумана мы разглядели вдалеке Пантеон на нашей горе Святой Женевьевы. Совсем по-другому здесь, на Монмартре, горе мучеников! Некогда Монмартр был маленьким мирным не то городком, не то селением со множеством ветряных мельниц, маленьких живописных улочек и идиллической площадью Place du Tertre, где художники и городские жители собирались после дневных трудов. Да, тогда, должно быть, Монмартр был поразителен! Да, улицы остались, площадь осталась, но теперь здесь собираются одни лишь туристы. Кое-какие отголоски крестьянской жизни здесь можно, пожалуй, уловить в полдень, прежде чем начнутся всевозможные увеселения, но не в это время дня. Сейчас вокруг нас гудел коммерческо-увеселительный Монмартр, и мелодия эта была весьма пряной, совершенно непохожей на те хрупкие звуки, к которым мы привыкли вдали, на Rive gauche.
- А ты не мог найти место подороже?! - саркастически произнес Леннарт, когда Петер втолкнул нас в низенькую дверь к "Mére Cathérine".
- Нет, а куда можно пойти в таком случае? - спросил Петер.
Он нырнул через порог, словно гибкое животное в глухих зарослях джунглей, и вскоре посадил нас за отличный столик в саду.
Я горжусь своей шведской кровью, да, разумеется, горжусь. Но я не желаю выглядеть в Париже такой уж шведкой, что не успею войти в ресторан, как маленький старичок скрипач уже кидается прямо к столику, за которым я сижу, и начинает играть шведскую песенку "Хэрман и я" в мою честь. Да, так поступил старичок скрипач в кафе "Mere Catherine". Он долго играл для нас песенку "Хэрман и я".
- Должно быть, он играет для тебя, Петер, - сказала Ева. - Потому что Кати и я так похожи на француженок, а Леннарт вообще ни на кого не похож.
- Хотя нас мало, мы - шведы, мы - тоже, снопа с явным удовлетворением повторил Петер.
Он вытянулся во весь свой огромный рост, и вид у него был еще более шведский, чем у хрустящего шведского хлебца.
Нам подали обед, после которого наши трапезы в отеле показались нам пищей бедняков.
Об этой ветчине, тушенной со сливками, у меня, вероятно, будет небольшой разговор со старым обжорой там, в отеле.
Затем мы перебрались на Place du Tertre и выпили кофе.
- Это необходимо, - сказал Леннарт. - Это так же неизбежно, как Эйфелева башня.
- Подумать только, если бы можно было жить чуть ярче во все времена и повсюду - во всем мире! - воскликнула я. - Ведь для всего нужно подходящее время. Самым подходящим временем для Парижа было бы прошлое столетие. Почему мне не довелось сидеть здесь июньским вечером в тысяча восемьсот восьмидесятые годы? И шуметь вместе с художниками? И почему мне не довелось пойти когда-нибудь в семнадцатом веке во дворец Карнавале и побеседовать с мадам де Севинье? Почему мне не довелось прогуляться под аркадами Place des Vosges с каким-нибудь элегантным кавалером во времена Людовика Четырнадцатого?
Голубые глаза Петера засверкали.
- Или с этим Виктором Гюго, когда он жил там, - сказал он. - Ну и повеселилась бы ты! - Он энергично повернулся к Еве: - Можешь себе представить, что он натворил, этот Гюго? Да, он был влюблен в девушку, которую звали Жюльетта. Но потом встречает другую и начинает писать ей любовные письма. И что он делает потом? Снимает копии с писем к Жюльетте, словно бы давая ей весьма тонко понять, что между ними все кончено.
Ничего из того, что мы видели в Музее Карнавале или в музее Виктора Гюго на Place des Vosges, не затронуло Петера глубже этого сенсационного разоблачения в личной жизни великого писателя.
- А к тому же он был еще и женат, - продолжал Петер. - Но, думаю, жене он никаких писем не писал.
- Со стороны Виктора это нехорошо! - вставила Ева.
- Да, нехорошо! - решительно заявил Петер. - Я бы никогда не мог так поступить. - Но тут же светлая улыбка пробежала по его лицу, и он продолжал: - Хотя, если откровенно, я тоже люблю разнообразие. А сейчас я почти чуточку влюблен в тебя, Ева… да ты не тревожься, это скоро пройдет, это всегда проходит!
- Какое счастье! - откликнулась Ева. - Я тоже из тех, кто жаждет разнообразия. А сейчас я чуточку влюблена в Анри Бертрана, но это пройдет, это всегда проходит!
И они восторженно посмотрели друг на друга, очень довольные тем, что оба жаждут разнообразия.
- Хотя, по мне, от этого Анри ты можешь отказаться сразу, - посоветовал Петер.
- О, он считает мои волосы очень красивыми! - ответила Ева, любовно поглаживая свою белокурую макушку.
А Петер, наклонив голову набок, поглядел на нас с Леннартом и сказал:
- А вы - храбрая парочка! Хотя сейчас вы, разумеется, счастливы. Но что будет через пять лет, будете ли вы счастливы и тогда?
Леннарт, не докурив сигарету, нетерпеливо сказал:
- Не кажется ли тебе, что это чуть по-детски - ожидать, что стоит только пожениться, как сразу же станешь навечно счастливым? Почему ты требуешь, чтобы супружество было бесконечной цветущей летней лужайкой, когда жизнь вовсе не такова?
- Да, но так бывает в сказках, - возразила Ева. - "И жили они счастливо всю свою жизнь…"
- В сказках - да, - согласился Леннарт. - Но не в действительности. Я ни одного мгновения не думаю, что мы с Кати будем парить на каких-то там розовых тучках, будь то завтра или через пять лет. Но, во всяком случае, надеюсь, что мы будем вместе, пока я не умру. Думаю, мы будем принимать как должное Зло и Добро. Я по крайней мере не собираюсь, будучи счастливым, беспрерывно пробовать все подряд для разнообразия.
- Да, но это ты такой, милый Леннарт, - нежно произнесла я. - А я говорю как мадам де Севинье: "Ах, дорогие дети, как легко мне жить с вами вместе! Чуточку дружелюбия, чуточку общительности, чуточку доверия… чтобы завоевать меня, большего не надо!"
Леннарт погладил меня по щеке.
- Чуточку дружелюбия, чуточку общительности, чуточку доверия… - повторил он.
- Наряду с известным недостатком упрямства, - продолжала я. - Вот все, что я требую от тебя. О, жизнь наверняка станет цветущей летней лужайкой! Разве ты этого не говорил?
- Да, любимая, будем надеяться, - сказал Леннарт. - Но единственное, что я пытаюсь сейчас внушить Петеру: нечего ждать, что другой человек преподнесет тебе счастье в подарочной коробке.
- Я замужем за самым умным человеком в мире, - закричала я, - и я люблю его.
- Хотя он и горюет обо всех прекрасных женщинах, которые существовали со дня сотворения мира, - сказала Ева.
Она вытащила свою большую пудреницу, протерла зеркальце, задумчиво посмотрелась в него и сказала:
- Дама с камелиями мертва, мадам де Севинье мертва, и, откровенно говоря, мои дела гоже плохи. Надо ложиться по вечерам чуть раньше!
- Но только не сегодня вечером, - обеспокоенно сказал Петер.
Нет, этим вечером Ева не спала. Она танцевала на Монмартре так, что только искры из-под ног летели.
- А эта парочка очень мило смотрится, - заметил Леннарт, увидев, как Петер с Евой скользят в упоении, тесно прижавшись друг к другу, так увлеченные танцем, что ничего не слышат и не видят. Когда они вернулись к нашему столику, казалось, будто они очнулись от опьянения, и Ева сказала мне:
- Он так безумно хорошо танцует, что, когда я с ним, я едва могу вспомнить, как выглядит Анри.
- Разрешите пригласить!.. - поспешно сказал Петер.
- Нет, теперь я посижу и постараюсь вспомнить, как выглядит Анри, - заявила Ева. - Во всяком случае, Париж - чудесный город, - добавила она.
А куда мы поехали после ночи на Монмартре, если не на крытые рынки!
- Неизбежно, как Эйфелева башня! - прокомментировал Леннарт.