Итак, начался день, первый день цензуры. Телефон! Дзинь! "Что?" - "Пожалуйста, спуститесь вниз". Я спустился. "В чем дело?" Это письмо от моего отца. "Что там?" Линованная бумага, линии переходят в точки - четыре точки внизу, одна наверху, две внизу, одна наверху, точка под точкой. "Что это?" Я отвечаю: "Это шифр". Они говорят: "Да, это шифр. Но что он означает?" Я им сообщаю: "Не знаю, что он означает". А они допытываются: "Как же так, где ключ к этому шифру, как вы его дешифруете?" Я отвечаю: "Да я не знаю!" Они вцепляются снова: "А это что?" - "Это письмо от моей жены". - "Там написано TJXYWZ TW1X3. Что это?" Я говорю: "Это другой шифр". - "Где ключ к нему?" - "Понятия не имею!" Они говорят: "Вы рассылаете шифры и не знаете к ним ключей?" "Точно", - отвечаю я. "Это просто игра. Я прошу их посылать мне шифровку, которую я не мог бы расшифровать, понимаете? Поэтому они со своей стороны выдумывают коды и не собираются мне рассказывать о ключе - так и посылают письма". Одно из правил цензуры состояло в том, чтобы не влезать в то, с чем вы сталкиваетесь в почте повседневно. Они и говорят: "Пожалуйста, скажите им, чтобы вместе с шифром они присылали ключ". Я притворяюсь серьезным: "Да не хочу я знать ключ!" Их осеняет: "Ладно, так и быть, мы сами будем выбрасывать ключ". Итак, мы заключили соглашение. Пойдет? Пойдет! На следующий день я получаю письмо от жены, в котором говорится: "Очень трудно писать, так как некто невидимый заглядывает тебе через плечо". И на видном месте красовалось большое неровное пятно, очень мило замазанное средством для выведения чернильных пятен. Я спустился в бюро и сказал: "Вы говорили, что не будете трогать входящие письма; если они вам не нравятся, вы могли бы мне сказать и ничего с ним не делать. Только посмотрите на него - это называется, вы ничего не собирались с ним делать!" "Это смехотворно! Неужели вы думаете, цензоры работают так топорно со средством для выведения чернил? Они просто вырезают подозрительные куски ножницами". Ладно! Я написал жене письмо и спросил: "Пользовалась ли ты в письмах средством для выведения чернил?" Она мне отвечает: "Нет, я никогда таким средством не пользовалась, это должно быть", и в письме вырезана дыра. Я снова спускаюсь к парням из цензуры, иду к главному, ответственному за все это, и жалуюсь. Так продолжается несколько дней. Я чувствовал, что все образуется. Главный пытался объяснить мне, что цензоров учили, как и что делать, но они не могли осилить этого нового способа, так что мы должны быть очень деликатными. У меня, с моим большим опытом надувательства, хватило нахальства писать жене письма каждый день. А главный говорил: "В чем, собственно, дело, вы что, не верите в мою честность и в добрые намерения?" Я отвечаю: "Да, у вас очень хорошие намерения, но я не думаю, что у вас достаточно полномочий". "Дело" тянулось еще три-четыре дня. Потом он сказал: "Увидим, что будет!" Он схватил телефон… и все уладилось. И больше не было писем с прорезанными дырами.
Однако количество сложностей возрастало. Например, однажды я получил письмо от жены и пометку от цензора, в которой говорилось, что шифр раскрыт без ключа и что они сменили его. Когда я пришел навестить жену в больницу в Альбукерке, она спрашивает: "Где весь этот хлам?" Я настораживаюсь: "Какой хлам?" Она отвечает: "Окись свинца, глицерин, хот-доги, белье из стирки". Я сказал: "Подожди минутку, это был список?" Она говорит, да. "Это был шифр". Они думали, что это был шифр - окись свинца, глицерин и тому подобное. Тогда однажды я и сам подкинул шифр - это продолжалось первых несколько недель перед тем, как все уладилось, - я забавлялся с вычислительной машинкой и обратил внимание на одно забавное обстоятельство. Каждый день мне приходилось записывать массу необходимых вещей, и я заметил, что цифры выглядят очень своеобразно. Если вы делите единицу на 243, то получается 0,004115226337. Здесь видна забавная закономерность, но она слегка скособочивается, когда вы берете подряд три цифры; можно проследить закономерность между числом 101 013 и 114 или снова 115; так, перебирая числа, я объяснил, как здорово они повторяются после пары циклов. Я подумал, что это был способ сбить цензоров с толку. Я взял да и положил это в почтовый конверт. И конверт вернулся ко мне, письмо не пропустили и снабдили маленькой пометкой "Смотрите параграф 17B". Я посмотрел параграф 17B. Он гласил: "Письма должны быть написаны только по-английски, по-русски, по-испански, по-португальски, на латыни, по-немецки и тому подобное. Для использования другого языка требуется письменное разрешение". И в конце приписка: "Никаких шифров". Я возвратил цензору свое письмо с пометкой, что это не может быть шифром, поскольку если вы делите 1 на 243, то получаете то-то, и я записал все это и сообщил, что числа 1–1–1–1–0–0–0 не несут никакой другой информации, а число 243 вряд ли содержит какую-либо информацию, кроме значения самого числа. И прочее и прочее. И потому я прошу разрешения написать мое письмо арабскими цифрами. Мне нравится использовать в письмах арабские цифры. И письмо пропустили!
Всегда существовали некоторые трудности с отправкой и получением писем. Моя жена испытывала дискомфорт, оттого что за спиной у нее маячил цензор. Как правило, мы не упоминали о цензуре - но как ей можно сообщить об этом? Они присылали мне пометки: "Ваша жена упомянула о цензуре". Естественно, моя жена упоминала о цензуре, и в конце концов они прислали мне замечание: "Пожалуйста, проинформируйте свою жену, чтобы она не упоминала в своих письмах о цензуре". Я так и начал очередное письмо: "Меня проинструктировали уведомить тебя не упоминать о цензуре в своих письмах". Бум - и письмо возвращается обратно ко мне! Я опять пишу: "Меня проинструктировали, чтобы она не упоминала в своих письмах о цензуре. Каким образом, черт возьми, я должен сделать это? Кроме того, почему ей нельзя упоминать о цензуре? Вы что-то имеете против меня?" Очень интересно, что, выходит, сам цензор должен был сказать мне, чтобы я сказал своей жене не говорить мне, что она… У них, и правда, был ответ. Оказывается, они беспокоились, что почту могут перехватить по пути из Альбукерке. Если бы кто-то вскрыл письмо и обнаружил, что существует цензура, у них могли возникнуть неприятности. Когда в следующий раз я поехал в Альбукерке, я рассказал жене всю эту историю: "Теперь смотри, не упоминай про цензуру", - но у нас было столько совместных волнений и тревог, что мы наконец выработали шифр. Если я ставил точку в конце моей росписи, это означало, что у меня опять неприятности, а она использовала другие уловки, которые сама и сочиняла. Она могла сидеть целыми днями, поскольку была больна, и думать о подобных вещах. В последнем изобретении, которое она мне послала и которое находила совершенно законным, содержались инструкции: "Пошли своему другу письмо по составлению картинок-загадок. Здесь есть бланки. Мы продадим тебе бланк. Ты напишешь на нем письмо, разорвешь его на части, сложишь обрывки в маленькую сумочку и отошлешь по почте". Я получил это письмо с пометкой цензора: "У нас нет времени играть в игры. Пожалуйста, проинструктируйте жену, чтобы она писала стандартные письма!" Ну ладно, мы готовы были на еще одну точку. Письмо начиналось словами: "Надеюсь, ты помнишь, что это письмо надо открывать осторожно, так как я послала пепто-бисмол для желудка, как ты просил". В письме было полно пудры. Мы ожидали, что они быстро вскроют его в своем офисе, пудра рассыплется по полу, они расстроятся - хотя трудно представить, чтобы их могло что-то расстроить - и станут собирать весь этот пепто-бисмол… Но нам не пришлось воспользоваться этим шансом.
В результате всех этих опытов с цензорами я точно знал, что они могут пропустить, а что - нет. Никто не знал этого лучше меня. Я даже заработал на этом немного денег, заключая пари.
Однажды я обнаружил, что рабочим, которые жили довольно далеко и хотели пройти на территорию, лень было обходить территорию и входить в ворота, и они проделали в стороне от входа дырку в заборе. Я тут же обошел забор, пролез в дырку и вошел, снова вышел, пролез в дырку - и так несколько раз, пока сержант у ворот не начал удивляться, почему этот малый всегда выходит из ворот и никогда не входит? И конечно, его естественной реакцией было позвать лейтенанта и упечь меня в тюрьму. Я объяснил, что там была дырка. Понимаете, я всегда старался разобраться в путанице, указав, где была дырка. Итак, я заключил с кем-то пари, что я могу рассказать в письме, где в заборе дырка, а письмо отослать. И действительно, я это сделал. А сделал я это следующим образом. Я написал: "Вы должны видеть то место, откуда они управляют нами". Так писать позволялось. "В заборе есть дыра на расстоянии 71 фута от такого-то места, таких-то размеров, и вы можете проникнуть сквозь нее". Что они могли сделать? Они не могли мне сказать, что такой дыры не существует. Так я прорвался с этим письмом. Я также прорвался с письмом, в котором рассказал, как одного парня из моей группы разбудили посреди ночи какие-то идиоты из военных, которые ослепили его лампами и начали допрашивать; они, видите ли, выкопали какую-то информацию о его отце или что-то в этом роде. Я точно не знаю, что именно, но они думали, что он коммунист. Его фамилия Кейман. Сейчас он очень известный человек.
Что ж, были и другие вещи. В любом деле я стремился найти слабые места, это относится и к дырке в заборе, но я всегда стремился указать на них в иносказательной манере. Так, был еще один момент, на котором мне хотелось заострить внимание, - с самого начала все работы были полностью засекречены. Мы владели важнейшими секретами - разрабатывали массу всяких материалов об уране, его свойствах, и все эти материалы были задокументированы и хранились в специальных деревянных шкафчиках для документов, их запирали на маленькие стандартные замки, каких полно в магазинах. В шкафчиках хранилось все, вплоть до стержней, изготовленных в наших мастерских, и даже они были заперты на ключ - все было под замком. Самое забавное, что любой мог получить материалы из шкафчиков, даже не открывая замка, - стоило только наклонить его. Выдвижное днище опиралось на маленький брусок, который, как считалось, его поддерживает, но в дне существовало отверстие, и достаточно было потянуть бумаги вниз, чтобы вытянуть их из шкафчика. Я обычно снимал замки и всем рассказывал, как это просто. Мы регулярно проводили собрания группы, и каждый раз я вставал и говорил, что мы совершенно не умеем хранить свои секреты. Замки слишком примитивны. В один прекрасный день Теллер устроил собрание и спросил меня: "Самые важные секретные документы я храню не в шкафах, а в ящике письменного стола. Как вы думаете, это лучше?" Я ответил: "Не знаю, я не видел ящика вашего стола". Он сидел перед собравшимися, а я далеко в конце. Собрание продолжалось, а я незаметно ретировался и пошел смотреть ящик его стола. Оказалось, что, если просунуть руку под заднюю часть ящика, можно вытянуть документ, как из рулона туалетной бумаги; вытаскиваете один, еще один и еще… Я выпотрошил весь этот чертов ящик, собрал все бумаги и положил их все обратно, потом поднялся на этаж и вернулся на собрание. Собрание заканчивалось, все выходили из аудитории, я присоединился к уходящим, смешался с толпой, прошагал немного, потом бросился искать Теллера и смиренно сказал ему: "А кстати, можно мне взглянуть на ваш ящик письменного стола?" Он, естественно, ответил: "Ну конечно!" И мы пошли в его комнату, он указал мне на стол, я взглянул на него и промямлил, что выглядит он просто замечательно, и попросил: "Давайте посмотрим, что в нем хранится". "Пожалуйста, - проговорил он, засунул ключ в замок и открыл ящик, - если только вы уже не просмотрели его содержимое". Такой исключительно умный человек, как мистер Теллер, в одну секунду вычислил, что над ним подшутили - он увидел, что что-то не так, и отчетливо понял, что произошло. Проклятие - недолго я наслаждался своей проделкой!
Я получил массу удовольствия, вскрывая сейфы, но их еще не было в Лос-Аламосе, и сейчас я хотел бы поговорить о другом. Я хочу рассказать о некоторых специфических проблемах, с которыми я близко столкнулся. Одна из них связана с безопасностью завода в Ок-Ридже. В Лос-Аламосе продолжали работу над бомбой, а в Ок-Ридже пытались разделить изотопы урана, урана-238, -236 и -235, именно последний использовался в качестве взрывчатки. В Ок-Ридже тогда только начали получать крошечное количество экспериментального материала, урана-235, и в то же время занимались практической работой. На большом заводе хранились целые цистерны материалов и химикалий, там материалы очищали, очищали еще раз и получали вещества, необходимые для следующего этапа. Очистка проводилась в несколько этапов. С одной стороны, на практике они применяли химические вещества, а с другой стороны, получали некоторое количество требуемого продукта в экспериментальной установке. И они пытались понять, как оценивать и анализировать его присутствие и определять, сколько в нем содержится урана-235. Мы посылали им инструкции, но, видимо, они неправильно ими пользовались. В конце концов Сегресказал, что должен поехать туда и разобраться, что они там делают и почему их оценка неверна, - это единственная возможность понять, как они работают. Военные сказали: нет, это наша политика - хранить всю информацию о JIoc-Аламосе в одном месте, и никто в Ок-Ридже не должен знать, для чего используются их результаты. Подозреваю, что даже их руководство знало лишь то, что они занимаются разделением урана, но при этом не имело ни малейшего представления о мощности бомбы, о том, как она работает, и других принципиальных вещах. А люди внизу не ведали, чем занимаются. И военные хотели сохранить все, как есть; никакой информации не просачивалось ни туда, ни обратно, но Сегре все-таки настоял на своем и добился разрешения приехать туда, поскольку это было очень важно. Они совершенно не умели оценивать объем полученного вещества, и весь завод мог взлететь на воздух.
Итак, Сегре поехал разбираться, что там творится. Он прошелся по цехам и увидел, как люди катают оплетенную цистерну с водой, зеленой водой; зеленая вода - это нитрат урана. Он спрашивает: "Вы собираетесь так делать даже когда там все очистят?" Они отвечают: "Да, почему бы нет? Она что, взорвется?" Он выдохнул: "О Боже! Взорвется?!" И тогда военные отчеканили: "Ничего не знаем, нам запрещено разглашать любую информацию!" Да оказывается, военные вообразили, что знают, сколько вещества нам необходимо для бомбы - 20 килограммов или сколько там, и как бы много материалов ни очищалось на заводе, сколько бы их там ни было - не возникнет никакой опасности. Но они не понимали, что нейтроны в избытке более эффективны, когда они замедляются в воде. И если в воде их наберется меньше десятой доли, даже сотой… да что там - куда меньшее количество материала приводит к реакции, создающей радиоактивность. Взрыв был бы небольшой, но радиация убила бы всех находившихся поблизости людей и вызвала другие осложнения. Таким образом, все было очень опасно, а люди на заводе даже не подозревали об этом.
Оппенгеймер посылает Сегре телеграмму: "Пройдитесь по всему заводу, определите участки, на которых накапливается концентрация вещества согласно проектируемому процессу. Мы между тем вычислим, какое количество материала должно накопиться, чтобы произошел взрыв". И у нас начали работу две группы. Группа Кристи работала над решением вопроса с водой, а я со своей группой - с сухими порошкообразными веществами в коробках. И мы вычислили количество материала. Кристи собирался поехать в Ок-Ридж и рассказать там всем, какова ситуация. Я с радостью отдал ему все свои результаты расчетов, сказав, что он прекрасно знает дело и пусть едет. Но Кристи подхватил воспаление легких, и пришлось ехать мне. Я до того ни разу не летал на самолетах, а тут полетел. Секретные документы были закреплены ремнем у меня на спине! Самолет в то время очень походил на автобус. Он делал много остановок в пути, разве что расстояние между остановками было больше. На остановках он подолгу стоял. Парень, который стоял за мной в очереди и теребил цепочку для ключей, сообщил мне: "Сейчас, должно быть, очень трудно летать без предписания". Я не возражал: "Да, я знаю, но у меня есть предписание". Немного погодя на борт поднялись несколько генералов, они собирались прогнать пассажира с места 3s. Все в порядке - у меня место 2. Пассажир с места 3s, возможно, написал возмущенное письмо своему конгрессмену с вопросом: откуда здесь столько молодых парней с кучей предписаний, в то время как война идет совсем в другом месте? Так или иначе, я прибыл на место. Первым делом я обошел весь завод - я ничего не говорил, а только озирался по сторонам. Выяснилось, что ситуация еще хуже, чем ее обрисовал Сегре, - первое время на заводе он очень робел. Он обратил внимание на ряд ящиков, сложенных в большие штабели, но не обратил внимания на другие ящики, сложенные в другом месте, - это было то же помещение, но с другой стороны. И много всего в том же роде. Если вы будете хранить в одном месте слишком много вещества, оно взорвется. Я прошелся по всему заводу. У меня очень плохая память, но когда я работаю интенсивно, кратковременная память работает очень неплохо - поэтому я запомнил все сумасшедшие детали вроде того, дом номер такой-то, цистерна номер… и прочее. Вечером я вернулся к себе и мысленно представил всю картину, прикидывая, где кроется наибольшая опасность и что надо сделать, чтобы ее предотвратить. Это довольно просто - нужно поместить в раствор кадмий, чтобы абсорбировать нейтроны в воде, разделить коробки, чтобы они не стояли так плотно - слишком много урана вместе, - и совершить еще кое-какие действия в соответствии с определенными правилами. Таким образом, я все проанализировал, составил систему мер и продумал работу процесса охлаждения. Я понимал, что нельзя обезопасить завод, не зная, как он работает. На следующий день состоялось грандиозное собрание.