5. Не приносящие счастья
Аполлинария Суслова была предметом самой сильной страсти Достоевского. Женщина крайностей, вечно склонная к предельным ощущениям, ко всем психологическим и жизненным полярностям, она проявляла к жизни ту требовательность, которая свидетельствует о страстной, увлекающейся, жадной к эмоциям натуре. Ее склонность делить людей лишь на святых и подлецов так же характерна, как и ее постоянные чувственные увлечения, прямолинейность, властность, решительность и полная "инфернальность".
Л. Гроссман
Неоднозначна функциональная роль мужчин и женщин в художественных произведениях Достоевского. Мужчина – идеолог, осмысливающий ход жизни, развивающий новые идеи. Над "идейными" же женщинами Достоевский смеется, касается ли это жен Виргинского и Шатова или госпожи Хохлаковой. Женщины – героини Достоевского – нравственно поддерживают мужчин, самоотверженны в любви, способности дарить радость, в умении оказать помощь. Та к ведут себя Сонечка Мармеладова, раскаявшаяся Грушенька, идущая за Митей на каторгу, мать и сестра Аркадия Долгорукого, Даша Шатова, берущие на себя нелегкий труд поддерживать мужчин в кризисных для них ситуациях. Достоевский высоко ценил эти достоинства в женщинах. Именно за эти качества он выделял Татьяну Ларину и Лизу Калитину. Такой же самоотверженностью отличалась его жена и друг – Анна Григорьевна Достоевская. Но не все женщины в романах Достоевского таковы – мешает характер. Так, наедине со Ставрогиным в момент его жизненного краха оказывается внутренне и внешне прекрасная девушка Лиза Тушина, которую влечет его загадочность; судьба ее таинственно связана со Ставрогиным. Однако в его роковой миг Лиза обращается к Ставрогину с жестокими словами: "...не хочу я быть вашею сердобольною сестрой. Пусть я, может быть, и в самом деле в сиделки пойду... да не к вам, хотя и вы, конечно, всякого безногого и безрукого стоите..." (10; 402).
Дальше еще безнадежнее: "...Куда нам ехать вместе?.. опять "воскресать"? Нет, уж довольно проб... да и не способна я; слишком для меня высоко..." И, наконец, на упрек в жестокости отвечает: "Так что же, что жестоко, и снесете, коли жестоко" (10; 399).
В диалоге без взаимопонимания они оба произносят слова "столько счастья", которые сам Достоевский ставит в кавычки. "Счастье" в кавычках – это призрак счастья или даже что-то ему противоположное – ужас, бездна, отчаяние. Недаром Ставрогин говорит Лизе: "Твои слова, этот смех вот уже час насылают на меня холод ужаса..." (10; 399).
"Уже не плачете ли вы? Будьте приличнее... бесчувственнее", – поучает она, когда при ее появлении даже для него забрезжил свет, и он вдруг поверил, выйдя на миг из холода своей опустошенности, в возможную любовь. Интуитивно ощущая у него "в душе ужасное, грязное и кровавое" злодеяние, Лиза все же не приходит на помощь. Вместо этого она по-"бесовски" наносит смертельный удар в самое уязвимое место ("ахиллесову пяту"), которое угадал у него Тихон ("Берегитесь мне открывать, если правда: я вас засмею. Я буду хохотать над вами всю вашу жизнь..." – 10; 401). Ведь именно смеха над бездной его мрачной души Ставрогину не выдержать.
Барышня, "сердце которой в опере воспитывалось", безрассудная, капризная, ужасно любящая плакать, "себя жалеючи", которая не может переносить "ужасного великодушия" Ставрогина, – такова ее самооценка. "Сон и бред" – так обозначается Ставрогиным невозможность понимания между ними, а Лиза подводит итог их "законченного романа" так: "Я ни на что не способна, и вы ни на что не способны: два щелчка с обеих сторон, тем и утешимся" (10; 401).
Неспособная противопоставить что-нибудь доброе злу его души и разжечь там теплящийся огонек добра, любви и человечности, отнимая надежду (за "которую он жизнью заплатил"), Лиза оказывается вместе с ним ответственной за все несчастья. Ведь именно "бесовская" идея Верховенского – связать Лизу со Ставрогиным – послужила причиной злодейского убийства ее соперницы Лебядкиной. Невольная виновница зародившегося преступного намерения, Лиза могла бы перефразировать признание Ставрогина: "Я не убивала, и была против, но я знала (может быть, предчувствовала, догадывалась), а не остановила убийц". Красота Лизы, как и Настасьи Филипповны из романа "Идиот", никого не спасла, никого не вывела из кризиса. В женской красоте не оказалось действенного добра.
Попробуем определить, чего недостает Лизе и что делает ее такой бессердечной. Припомнив всех женщин – героинь Достоевского, о которых здесь уже говорилось, мы увидим, что Лиза ни на одну из них не похожа. Она не самоотверженна, как Сонечка Мармеладова, Даша Шатова, мать Аркадия и т. д., но у нее нет и привычных уже для нас проявлений истерии. Она не легковесна и не демонстративна, как мать Хохлаковой, но и не эмоциональна, не отзывчива. Из-за отсутствия этих качеств Лиза Тушина уступает даже своей несчастной сопернице – тайной жене Ставрогина полоумной Лебядкиной.
А все-таки, может быть, это особая разновидность истерии? Ведь эта болезнь многогранна. Крупнейший знаток пограничной психиатрии В. Н. Мясищев различает в истерическом характере первичные, вторичные и третичные образования. К первичным относятся эгоцентризм и аффективность. Ко вторичным – результат переживаний и неудач, связанных с эгоцентризмом и измененной аффективностью (претенциозность и неуверенность в себе). И, наконец, к третичным – склонность к ухищрениям и уловкам для достижения цели, лживость, симуляция, демонстративность, обман, которые возникают на основе предшествующих образований. Разная степень выраженности этих черт наблюдается при неврозах и истероидной психопатии.
Учитывая это, попробуем проанализировать характер Лизы Тушиной. Эгоцентризм ее своеобразен. Она, конечно, не альтруистка, но для себя ни безопасности, ни каких-либо привилегий не получала. Эмоциональность ее неопределенна по знаку и холодна. Ее план издания литературы по типу "дневника писателя" скорее говорит об ее умственных, а не эмоциональных увлечениях. Те м более, что исполнение этого своего замысла она собирается поручить Шатову. Если обратиться к ее жизненным неудачам, то мы прежде всего убеждаемся, что у нее нет каких-либо твердых и четких целей, а потому нет и конкретных неудач. Есть общее, абстрактное чувство неудовлетворенности. Ухищрения, уловки, ложь, симуляция, поза и обман для нее нетипичны.
Попробуем проследить хотя бы одну из ее "истерик". Впервые вместе собрались Лиза, ее поклонник, почти жених, Маврикий Николаевич, Ставрогин, хромоногая сумасшедшая Лебядкина, ее брат, матери Ставрогина и Лизы и другие участники надвигающейся трагедии. Тогда же она приблизилась к тайне фантастических, почти абсурдных отношений, объединяющих и разъединяющих ее со Ставрогиным и безумной хромоножкой. И вдруг случайная реплика: "...вагоны соскочили ночью с рельсов, чуть ноги не поломали". И сразу неожиданный парадоксальный поток ассоциаций: "...мама, а мы с вами хотели ехать на прошлой неделе... вот бы тоже ноги сломали... не пугайтесь, если я в самом деле обе ноги сломаю; со мной это так может случиться... я каждый день скачу верхом сломя голову. Маврикий Николаевич, будете меня водить хромую? – захохотала она... – вы будете меня уверять, что я стала без ноги интереснее! Одно непоправимо – вы безмерно высоки ростом, а без ноги я стану премаленькой... мы будем не пара!" (10; 157). И далее перепады эмоций, где она болезненно смеется, потом обнимает, целует мать, плачет на ее плече и тут же опять хохочет. И, наконец, после того, как Ставрогин никак не отреагировал на пощечину Шатова, – "страшный крик", рывок и обморок. Причем этой "истерике уже предшествовал приступ неудержимого смеха", раздавшийся сначала тихо, порывисто, потом громче и "явственнее". И опять поводом к этому смеху, от которого она тщетно пыталась избавиться, прикладывая "платок к губам", послужило нелепое обстоятельство: "...как вы непозволительно высоки ростом, Маврикий Николаевич!" (10; 156).
Психологическая непонятность, эмоциональная неадекватность, непредсказуемость поведения, неожиданность, парадоксальность ассоциативных, эмоциональных, волевых реакций на, казалось бы, случайные, незначащие обстоятельства в ситуации эмоционального напряжения, а не демонстративность и умысел руководят ее поступками.
Нелепое желание поставить Маврикия Николаевича на колени при посещении юродивого вновь связано как с эмоционально напряженной раздвоенностью (одновременное присутствие Ставрогина и жениха), так и со случайно прозвучавшей репликой-характеристикой в адрес последнего – "длинный". Ставший на колени, он немедленно вызывает у нее "истерический" протест: "Вставайте, вставайте! – вскрикивала она как бы без памяти... Как вы смели встать... Страх был в ее взгляде..." (10; 260). Ее таинственный обмен взглядами со Ставрогиным и то, как она быстро подняла руку "вровень с его лицом, и наверно ударила, если бы тот не успел отстраниться", завершает этот странный инцидент.
И не случайно искренне любящий ее Маврикий Николаевич, пытаясь смягчить складывающиеся из-за ее странной эмоциональной динамики противоречия треугольника, говорит Ставрогину: "...Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и самой полной, каждое мгновение сверкает... безмерная любовь и – безумие! Напротив, из-за любви... ко мне каждое мгновение сверкает ненависть, – самая великая! Я бы никогда не мог вообразить прежде все эти... метаморфозы" (10; 296).
Болезненный максимализм проявления противоречивых (амбивалентных) чувств к одному и тому же человеку приводит несчастного жениха к предположению о "безумии", а не "истерии" своей странной невесты. Возникает убежденность в том, что хотя она его и "любит и уважает", но если будет с ним "стоять у самого налоя под венцом" и ее кликнет Ставрогин, то она немедленно пойдет за ним, бросив всех, в том числе и того, кто через мгновение мог бы стать ее мужем.
Здесь видится аналогия с эмоционально-волевыми "метаморфозами" не только Ставрогина (чуть не ставшего свободным "гражданином кантона Ури" и покончившего жизнь самоубийством, возвратившись в родной дом), но и Настасьи Филипповны, героини романа "Идиот", на самом деле бежавшей из-под венца от христоподобного Мышкина под нож Рогожина. Еще увереннее, чем Маврикий Николаевич о Лизе, Мышкин говорит о Настасье Филипповне: "Да, она сумасшедшая!" – добавляя, что о безумии ее "теперь уже в эти дни совсем наверно узнал..." (8; 484). Жалким и больным ребенком, которого "невозможно оставить на свою волю", так как "тут именно то, что он подозревает уже давно", стала она для князя. Не истеричными, а более глубоко психотичными оказывались ее приступы. Так, придя к Настасье Филипповне за пять дней до свадьбы, князь "нашел ее в состоянии, похожем на совершенное помешательство: она вскрикивала, дрожала, кричала, что Рогожин спрятан в саду, у них же в доме, что она его сейчас видела, что он ее убьет ночью... зарежет!" (8; 490).
Накануне назначенной свадьбы князь застал Настасью Филипповну "запертой в спальне, в слезах, в отчаянии, в истерике... наконец отворила, впустила одного князя... и пала перед ним на колени... – Что я делаю!.. что я с собой – делаю! – восклицала она, судорожно обнимая его ноги..." (8; 491). И хотя они расстались через час счастливо, но на следующий день, уже перед самим венчанием, она, взглянув в зеркало, заметила с "кривой" улыбкой, что "бледна, как мертвец", набожно поклонилась образу и вышла "бледная, как платок". Встретив недоброжелательство толпы, она "бросилась с крыльца прямо в народ", добежала до Рогожина, как безумная, схватила его за обе руки умоляя: "Спаси... увези меня! Куда хочешь, сейчас!" (8; 493). В поезде она "как сумасшедшая совсем была... от страху" и сама к Рогожину "пожелала заночевать". Когда же в дом входила, шептала, "на цыпочках прошла, платье обобрала, чтобы не шумело, в руках несет... сама пальцем... грозит" (8; 504).
Соперница, разрывающаяся между чувством и долгом, женщина, с детства униженная неопределенностью положения "дамы с камелиями", пытающаяся принять решение и не способная это сделать, не предавая себя и не делая несчастными других, играющая с огнем в прямом и переносном смысле, – такова Настасья Филипповна, героиня романа "Идиот". Ощущая силу вызываемого ею чувства и не умея сделать человека счастливым, не отдаляя его от себя и не отдавая сопернице, она самоотверженно стремится возлюбить своего избранника. И в то же время она неспособна преодолеть эгоизм, достигший чрезвычайной болезненности; она упивается позором и ожидает свою гибель.
Запас наблюдений Достоевского над женщинами значительно меньше, чем над мужчинами. Однако связь с Аполлинарией Сусловой, отношения с которой были одновременно загадочными и мучительными для Достоевского, дала ему впечатления, позволившие создать тип "демонических женщин". По этому поводу литератор П. Косенко замечает: "Если свести воедино мнения ряда литературоведов, то окажется, что Суслова является прототипом таких героинь писателя, как Полина, Дуня Раскольникова, Настасья Филипповна, Аглая, Лиза Дроздова, Ахмакова, Грушенька, Катерина Ивановна, что с ней связаны романы и повести Достоевского... чуть не все художественные произведения, созданные им после знакомства с Сусловой".
По-видимому, нелегко разобраться в тех взаимных обвинениях, упреках и претензиях, которые сохранились в переписке Достоевского с А. Сусловой, их дневниках, в противоречивых свидетельствах и домыслах современников. Однако объективность характеристики, данной Достоевским своей возлюбленной ("Аполлинария – больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям..." – 28; 2; 121), подтверждается не только всеми событиями жизни А. Сусловой, но и в ее письмах и дневнике. Вот, например, строки из письма, в котором она объявила Достоевскому о разрыве их отношений (из-за ее безумной, но несчастной любви к иностранцу): "Ты едешь немножко поздно... Все изменилось... Ты как-то говорил, что я не скоро могу отдать сердце. Я его отдала в неделю по первому призыву, без борьбы, без уверенности... надежды, что меня любят. Я была права, сердясь на тебя, когда ты начинал мною восхищаться. Не подумай, что я порицаю себя, но хочу сказать, что ты не знал, да и я сама себя не знала. Прощай...". А вот ее запись в дневнике о кратковременном примирении с Достоевским: "Опять нежность к Федору Михайловичу. Я как-то упрекала его, а потом почувствовала, что не права... я стала нежна с ним. Он отозвался с такой радостью, что это меня тронуло, я стала вдвойне нежнее. Когда я сидела подле него и смотрела на него с лаской, он сказал: "Вот это знакомый взгляд, давно я его не видал". Я склонилась к нему на грудь и заплакала".
Мотивы, по которым А. Суслова сначала рассталась с Достоевским (он не хотел разводиться с чахоточной женой), а потом, после смерти жены, не захотела выйти за него замуж ("уже его разлюбила... Потому, что он не хотел развестись" ), свидетельствуют о противоречиях, пронизывающих ее эмоциональную жизнь. Именно так она объясняла запутанные отношения с Достоевским своему мужу, с которым тоже не была счастлива.
И продолжала писать Достоевскому после того, как он вновь женился. По мнению Анны Григорьевны, "это было очень глупое и грубое письмо, не вызывающее особенного ума... она была сильно раздосадована женитьбою Феди и что тоном письма выразилась ее обида..." На лице Достоевского при прочтении появилась горькая улыбка: "Это была или улыбка презрения или жалости... но какая-то жалкая, потерянная улыбка...".
Глава, посвященная А. Сусловой у Л. П. Гроссмана, заканчивается фразой: "Сердце, склонное к благородным проявлениям, было не менее склонно к слепым порывам страсти". Приведя предсказание Достоевского ("Мне жаль ее, потому что предвижу, она вечно будет несчастна"), он добавляет: "Последнее предсказание, несомненно, сбылось".
Даже из приведенных сведений А. Суслова предстает не только как несчастная и взбалмошная, но как и больная женщина, неспособная осчастливить ни одного из мужчин, с которыми столкнула ее жизнь. Весь ее жизненный путь неровен и насыщен неожиданными поворотами личной судьбы. Периоды относительного затишья были непродолжительными, тогда как эмоциональные перепады из одной крайности в другую при возникновении внезапной, не считающейся с препятствиями, но столь же неожиданно завершающейся любви заполняли всю ее жизнь. Безумие постоянно просвечивало через ее мнимую "истеричность", искажая также ее восприятие и понимание принимающих участие в ее судьбе людей. Значительная часть обвинений в адрес Достоевского, по-видимому, является плодом ее болезненного воображения.
Все "демонические женщины" Достоевского, прототипом которых была Аполлинария Суслова, трагически страстны и прекрасны, но не способны дать счастье тем, с кем они соприкасаются. Именно из-за невозможности в условиях общества, построенного на лицемерии, естественно любить и добиваться реализации идеала героини Достоевского двигались по жизненному пути от любви к безумию.
"Тяжело тебе, женщина", – так понимает Митя Карамазов Катерину Ивановну. "О, я несчастна! Таков мой... ужасный, несчастный характер!" – признается она сама, раздираемая ненавистью к Грушеньке, любовью-ненавистью к Мите, странной любовью к Ивану, неспособностью ни чувствами, ни поступками проявить свою любовь.
Попробуем разобраться в ее чувствах. Казалось бы, Митю она любит только как человека, "за его сердце". "Исступленно и торопливо" говорит она, придя в тюрьму: "Я... пришла... сказать тебе, что ты мой... что безумно люблю тебя... и любила тебя, что ты сердцем великодушен!.. Любовь прошла, Митя!.. но дорого до боли мне то, что прошло. Это узнай навек... И ты теперь любишь другую, и я другого люблю, а все-таки тебя вечно буду любить, а ты меня... люби меня, всю твою жизнь люби..." (15; 187–188). Но достаточно ей представить, как Митя убежит с ее соперницей, Грушенькой, и уже она "озлилась" не только на Митю, но и на Ивана, сказавшего ей об этом.
Особенно показательны алогичность и бесконтрольность ее эмоций-мыслей по отношению к Ивану. Поняв, что Иван, даже ревнуя ее (подозревая, что она любит Митю), не оставил мысли спасти брата и ей же самой доверил дело спасения, Катерина Ивановна "...хотела было упасть к ногам его в благоговении", но, как подумала "вдруг, что он сочтет это только лишь за радость мою, что спасаю Митю (а он бы непременно это подумал)", "опять раздражилась и вместо того, чтобы целовать его ноги, сделала опять ему сцену!" (15; 180–181).