На окружающих виллу полянах Виктория Фёдоровна развела цветники, сад и огород. Там же имелся маленький домик, собственность царевны Киры Кирилловны, и при нём прудик, а от него к вилле шла колоннада, обвитая розочками".
К тому времени Высший монархический совет вынес постановление о своём подчинении главе династии и о непризнании его императорского титула. Кирилл не возражал против этого постановления, заявив, что он вообще не желает входить в обсуждение каких-либо постановлений Совета, так как это их внутреннее дело. Кирилл ещё раз подтвердил, что его не касаются внутренние постановления Высшего монархического совета, но чем менее искренне он подходит к нему, тем и он будет питать меньше доверия.
В противовес Кириллу Высший монархический совет сделал две попытки выдвинуть в императоры Никиту Александровича, сына великого князя Александра Михайловича.
Особо важной для Кирилла была поддержка иерархов православной церкви за границей. Вместе с "Русской армией" генерала Врангеля из Крыма бежало много иерархов и священнослужителей. Патриарх Сербский пригласил митрополита Антония и других русских иерархов обосноваться в Югославии и предоставил им помещение для Синода в Сремских Карловцах. До эмиграции митрополита Антония и других иерархов из России эмигрировал митрополит Евлогий и возглавил Русскую западноевропейскую епархию с консисторией в Париже, и митрополичьим собором стал Александро-Невский посольский собор на улице Дарю.
Затем иерархи решили собрать зарубежный Церковный Собор для объявления объединённой Русской зарубежной церкви автокефальной, то есть независимой от Русской церкви внутри России, находившейся в зависимости от советской власти, что и было осуществлено. На Собор прибыл митрополит Евлогий и призвал его епархии объединиться в единую зарубежную церковь.
Однако через несколько месяцев, после некоторых небольших недоразумений с Синодом в Карловичах, митрополит Евлогий сообщил Синоду, что он со своей епархией выходит из-под его подчинения. Последовали бесконечные переговоры и попытки наладить мир, чтобы избежать раскола. Но митрополит Евлогий ни на какие уговоры не шёл. Тогда опять был собран Собор, который после тщетных попыток привести митрополита Евлогия к подчинению вынес постановление о запрещении его к служению. Митрополит не подчинился и этому. А так как его епархия не могла существовать вне вхождения в юрисдикцию какой-либо автокефальной ветви православной церкви, то Евлогий вошёл в юрисдикцию Вселенского (Константинопольского) Патриарха и этим ещё больше углубил раскол.
С этого момента в Западной Европе прочно установились две параллельные русские церковные епархии: одна юрисдикции Синода в Сремских Карловцах, возглавляемая митрополитом Антонием, а другая - юрисдикции Вселенского Патриарха, возглавляемая митрополитом Евлогием. Это разделение повлекло за собой и разделение русских прихожан на "антоньевцев" и "евлогианцев". В Париже "евлогианцы" имели то преимущество, что их кафедральным собором была бывшая посольская церковь на улице Дарю - очень красивый храм, с прекрасным хором под управлением известного дирижёра Афонского. А "антоньевцам" пришлось создать себе кафедральный собор в гараже на улице Одесса. Во главе Западноевропейской епархии юрисдикции Синода был поставлен архиепископ Серафим.
Среди эмигрантов "евлогианцев" и "антоньевцев" было немало чрезвычайно непримиримых людей, особенно среди женщин. Вражда зашла так далеко, что некоторые "антоньевцы" не признавали таинств, которые совершались священниками "евлогианцами", так как считали, что епархия митрополита Евлогия была "неканонической". Ссор и споров на почве этого раскола было очень много. Русская эмиграция любила политические и церковные споры, видимо, из-за того, что это уводило их из невесёлой обыденной жизни.
Кирилл и Виктория всецело стояли на стороне Собора иерархов, то есть на стороне митрополита Антония, и осуждали митрополита Евлогия.
В свою очередь митрополит Антоний сразу же встал на сторону Кирилла, и в его церквях, если Кирилл присутствовал на богослужении, его поминали императорским титулом. Митрополит Евлогий, как хитрец, желавший всем угодить, кто мог ему быть полезен, не разрешал в своих церквях поминать Кирилла как императора.
Кирилл и Виктория, не желая углублять раскола в эмигрантской среде, не отказывались бывать и в церквях "евлогианцев". Но сестра Кирилла княгиня Елена Владимировна была ярой "антоньевкой" и ни за что бы не пошла в "евлогианский" храм. Если она узнавала, что кто-либо из её братьев бывал на улице Дарю, то при первой встрече им выговаривала.
Великий блюститель православия Кирилл решил заручиться поддержкой Ватикана. Он "через своего личного представителя установил контакт с кардиналом Гаспарри, папским статс-секретарём, а также с епископом-иезуитом д’Эрбиньи в попытке заручиться поддержкой Ватикана… Взамен он [Кирилл] обещал, после занятия трона Романовых, даровать официальное признание Русского католицизма в виде Русского экзархата и признать возможную католическо-православную унию… Однако Ватикан, действуя реалистически, предпочёл продолжить свои секретные переговоры с красным режимом".
В 1929 году Кирилл повторил попытку. Узнав, что переговоры Ватикана с большевиками не имели успеха, "он пригласил иезуита [д’Эрбиньи] к себе в Бретань и передал через него послание Папе. Кирилл обещал предоставить католицизму в России свободу религиозной пропаганды, в случае падения советского режима и занятия трона Романовых. В виде ответной услуги он хотел бы, чтобы Папа оказал поддержку его делу и признал его как "легитимного и ниспосланного провидением наследника Российского трона". Однако предложение Кирилла было вновь отвергнуто" по тем же причинам: в надежде Ватикана на улучшение отношений с советскими властями.
Великий князь Кирилл воспользовался и услугами масонов, очень активных в то время, в том числе в русской эмиграции. Ильин в 1923 году так писал об этом генералу Врангелю в конфиденциальной "Записке о политическом положении": "Особое место занимают сейчас русские масонские ложи. Сложившись заново после революции и получив признание заграничного масонства, русские ложи работают против большевиков и против династии. Основная задача: ликвидировать революцию и посадить диктатуру, создав для неё свой, масонский, антураж. Они пойдут и на монархию, особенно если монарх будет окружён ими или сам станет членом их организации… По-прежнему их главная задача - конспиративная организация своей элиты, своего тайно-главенствующего масонского "дворянства", которое не связано ни с религией, ни с политической догмой, ни с политической формой правления ("всё хорошо, если руководится нашей элитою")". Врангель оценил эту "Записку" Ильина как "глубокий и блестящий анализ современного положения".
Масоны по-своему взялись за финансовое обеспечение проекта "Император Кирилл I". В 1924 году И.А. Ильин продолжает эту тему в письме тому же адресату: "Появившийся манифест великого князя Кирилла не был для меня полной неожиданностью. Ещё в мае я узнал, что группа лиц французско-швейцарского масонства, установив, что за великим князем Кириллом числится большая лесная латифундия в Польше, ещё не конфискованная поляками, но подлежащая в сентябре 1924 года конфискации, работает очень энергично и спешно над приобретением её у великого князя (он и не знал о ней!)". На нужды "императора" "должно отчислиться от этой продажи около 150 мил. франков золотом. Сведение было абсолютно точное… Расчёты у масонов могут быть двоякие: или повредить русскому монархизму верным провалом нового начинания, или повредить русскому монархизму возведением на Престол слабого, неумного и, главное, каптированного масонами и окруженного ими лица. Должен сказать от себя, что менее популярного в России претендента на Престол нельзя было бы выдумать… К сожалению, вокруг великого князя стоят люди, или находящиеся под фактическим влиянием масонства (мне известны подробности от недостаточно конспиративных масонов), или же рассуждающие так: "Вопрос трона есть вопрос хлеба и денег" (эту фразу я лично слышал)…"Далее Ильин поясняет эту фразу словами Наполеона о том, что даже цареубийцы могут купить себе популярность в изменчивом общественном мнении…
В числе "кирилловцев" Ильин выделял людей трёх категорий: "I. восторженные юноши и женщины, страдающие недержанием монархического чувства и политическим слабоумием: II. честные, но тупые люди, рабы прямолинейности и формального аргумента, политически близорукие служаки; III. порочные, хитрые интриганы, делающие на сём карьеру и не останавливающиеся ни перед какими средствами. Первые две группы являются "стадом", третья группа состоит из "пастырей"… Их план для России: договориться с ГПУ, произвести из него переворот, амнистировать коммунистов, перекрасить их в опричников и вырезать всех несогласных".
Как проходила жизнь "императора Всероссийского" в его резиденции в Сен-Бриаке, остроумно и популярно рассказал великий князь Александр Михайлович: "…он "возомнил" себя царём, это правда. Даже изображает из себя царя. Подписывает высочайшие указы, раздаёт монаршие благодарения, повышает в чинах и выступает с посланиями своим сторонникам, где даёт им руководство к действию.
Его жизнь - это нескончаемые страдания, потому что быть царём, вопреки, мягко говоря, не в меру радужным представлениям, - это то же самое, что пребывать в кошмаре наяву, ведь надо править империей, которой уже нет, когда твои подданные водят парижские такси, работают официантами в Берлине, танцуют в бродвейских кинотеатрах, подрабатывают в массовках в Голливуде, разгружают уголь в Мотевидео или умирают за добрый старый Китай в жалких трущобах Шанхая. Управление многоязыкой Австро-Венгерской империей белых дней было синекурой в сравнении с нынешней задачей великого князя Кирилла.
В этих условиях свою державность ему приходится утверждать исключительно по почте. Не то чтобы он верил во всесилие пера, просто ничего другого у него нет.
Каждое утро у порога импровизированного императорского дворца появляется дюжий, загорелый сен-бриакский почтальон, отдувающийся и согнувшийся под тяжестью пачек писем, на которых наклеены марки чуть не всех стран на свете. Зарубежные представители теневого российского императора ежедневно снабжают его сведениями о моральном и материальном состоянии его далёких подданных, хотя они с готовностью бы признали, что лишь некоему сверх-Моисею под силу разрешить беспросветно запутанные проблемы русских изгнанников.
Он сидит и читает. Предмет его чтения - урок географии и изучение психологии человеческой зависимости.
Русские, русские и снова русские… Русские по всему миру! Мечтательные мудрецы и чудаки с прожектами, несчастные герои и беззастенчивые трусы, кандидаты в зал Славы и полностью готовые пациенты доктора Зигмунда Фрейда.
Похоже, что красные агитаторы, действующие на Балканах, достигли значительных успехов в работе среди русских беженцев в Югославии и что только "личное послание его величества" может спасти положение в столь опасный момент…
Великий князь Кирилл задумывается. Жизнь - странная вещь. Югославия - страна, освобождённая его дедом, земля которой пропитана кровью двух поколений русских солдат. Кто бы мог предположить, что она переживёт своих благодетелей, Дом Романовых?
У него нет времени на долгие размышления, потому что из Нью-Йорка пришло письмо с пометой "чрезвычайно важно". Кризис занятости в Соединённых Штатах не ослабевает, и "несколько слов монаршего участия были бы с благодарностью восприняты обедневшей русской колонией в Гарлеме".
Гарлем. Джаз. Костюмы в крупную клетку и кричащие галстуки. Синтетический джин и синтетический порок. И русские, ожидающие нескольких слов монаршего участия! Какая нелепость, какая трагическая и безграничная нелепость.
Следующее письмо переносит его в Китай. Военачальники Маньчжурии не оставляют попыток привлечь на службу бывших русских офицеров, и последние обращают взоры к Сен-Бриаку в надежде на совет и наставление…
Вспомнить ту кучку казаков, которые только что обосновались на границе между Боливией и Парагваем и теперь обязаны выбирать: вернуться в Европу или сражаться за совершенно чуждое дело.
Вспомнить того храброго генерала в Индии, что гадает, "достойно и почётно" ли для бывшего командующего Императорской армией защищать раджу от его восставших подданных.
Вспомнить ещё того блестящего кавалериста в Чили - если и был на свете беззаветный роялист, то это он, - который вдруг обнаружил социалистические тенденции в политике правительства, которому служит…
Теперь - пачка жалоб. Прошедшие восемнадцать лет так и не смогли повлиять на их авторов. Их часы остановились 31 июля 1914-го.
Бывший член Московской судебной палаты - он по сю пору подписывается полным титулом, хотя сейчас и чернорабочий на фабрике в Канаде - хочет, чтобы в Сен-Бриаке чётко осознавали, что один молодой русский, занятый в монреальской пекарне, - это очень опасный радикал, которого не следует пускать в Россию, когда восстановят монархию.
Бывший гвардейский капитан - ныне мойщик посуды в столовой самообслуживания где-то на Среднем Западе - глубоко уязвлён тем, что его не упомянули в последнем "высочайшем указе о повышениях". Он уверен, что по возрасту и заслугам он достоин полковничьего чина. "Я узнал, - добавляет он с нескрываемым возмущением, - что несколько моих знакомых уже произведены в полковники. Хотя покинули Россию всего лишь лейтенантами". Гори всё огнём, он желает, чтобы великий князь Кирилл "повысил его в чине", даже если ему уже никогда не суждено надеть полковничьи погоны и получить "жалованье", причитающееся ему с семнадцатого года".
Всё так. Об этом свидетельствует и Георгий Граф: "14 августа [1929 г.] приехал адвокат князя Гавриила Константиновича Н.Г. Нидермиллер. Он был выдающимся юристом и благороднейшим человеком. Впоследствии он стал вести дела Кирилла Владимировича и принёс ему много пользы.
В этот раз он приехал по поручению Гавриила Константиновича, чтобы получить поддержку Государя в вопросе раздела наследства, оставшегося от великой княгини Елизаветы Маврикиевны, между её детьми князьями - Гавриилом и Георгием и дочерьми Татьяной и Верой, а также внуком - князем Всеволодом Иоанновичем. Они никак не могли прийти к соглашению, а доводить дело до суда не хотели и просили Государя как главу династии быть арбитром. Кирилл Владимирович охотно согласился, и тут же был составлен акт дележа, с которым вся семья согласилась, и дело уладилось".
Но, увы, в эту оперетту периодически вмешивается и большая политика. Так, к примеру, 10 сентября 1924 года в Сен-Бриак приехал немецкий журналист, сотрудник большой ежедневной газеты "Нейосте Мюнхенер Нахриттен" барон фон Энгельгард. Бискупский предупредил письмом о приезде и просил Кирилла дать ему интервью. Так как это была очень влиятельная монархическая газета, то Кирилл охотно согласился. Трудность этого интервью заключалась в том, что, по словам Энгельгарда, правые немецкие круги хотели знать отношение "императора" к национал-социалистическому движению, и он просил Кирилла высказаться по этому вопросу. Но великий князь отказался дать прямой ответ и сказал, что, живя вне Германии, он не в состоянии составить себе определённого мнения, но он внимательно наблюдает за развитием этого движения и ему кажется, что оно будет иметь успех. Бискупского такой ответ вполне устроил.
Как уже говорилось, в бывшей Желтороссии оказались десятки, если не сотни тысяч эмигрантов.
Японцы, захватившие Маньчжурию, предлагали императору Кириллу переехать на постоянное жительство в Харбин и сулили всяческие блага.
Граф писал: "Вся власть в Маньчжоу-Го принадлежала японцам, и так же было бы, если бы им удалось создать русскую "кукольную монархию" в Приморской области.
Харбин был единственным уголком на земном шаре русским в прежнем понимании и вне территории России. В нём царил старый уклад жизни, но полицейская власть всецело была в руках японцев. Наш представитель генерал Кислицын служил начальником русской полиции, конечно, подчинённой японцам. Они же его признавали представителем Государя. Настроение русских в тех местах, видимо, было всецело монархическим, насколько можно было верить донесениям Кислицына и других лиц…
В Харбине имелся Синод иерархов и свой митрополит, и его епархия распространялась на весь зарубежный Дальний Восток. В Маньчжоу-Го проживал атаман Семёнов… и ещё два наших генерала - К.К. Акинтиевский и фон Эглау. Был ещё и третий, Жадвойн, очень деятельный, но он жил в Мукдене". Так что в Харбине можно было и поцарствовать, а там, глядишь, самураи и весь Дальний Восток оттяпают у СССР.
Однако Кирилл хорошо запомнил холодную ванну в марте 1904 года, которую ему устроили японцы в Порт-Артуре, и не поехал. А, возможно, он прочитал в 1932 году и любопытную статью в германской газете о советских вооружённых силах на Дальнем Востоке - усилении береговой обороны и принятии на вооружение снарядов с дальностью стрельбы в 1,3 раза больше, перевозке на Дальний Восток по железной дороге торпедных катеров и подводных лодок. Лично я поразился осведомлённости немцев - они точно дали данные снарядов образца 1928 года, число торпедных катеров типа "Ш-4" и "Г-5", 28 подводных лодок VI серии, переброшенных из Николаева на Дальний Восток и т.д. Однако орган РОВС - журнал "Часовой" - долго и нудно издевался над "колбасниками", поверившими в сказки сиволапых большевиков. Чего стоил "Часовой" - Кирилл прекрасно знал и задумался. Ну, перейдут ночью самураи границу у реки, а дальше как дело обернётся? И правильно "император" решил. 9 августа 1945 года Красная армия начала наступление на Дальнем Востоке, и через 10 дней в Харбин одновременно ворвались бронекатера Амурской флотилии и танки 1-й армии 1-го Дальневосточного фронта, а на аэродромы был высажен парашютный десант. Бедного Семёнова изловили и повесили, а императора Пу И авиационный десант взял на аэродроме в Мукдене.