Для "чистой" публики в Москве всё больше стали проводить балы в помещениях. Вот, например, каким был большой костюмированный "Ситцевый бал", данный "Обществом попечения о бедных бесприютных детях в Москве и её окрестностях" в помещении Благородного собрания. Платья на дамах и девицах были преимущественно ситцевые. За самые изящные и остроумные карнавальные костюмы давались призы в виде ювелирных украшений, художественных изделий и пр. Дамы, не пожелавшие надевать карнавальные костюмы, пришли в бальных туалетах, а кавалеры, как всегда, во фраках. Залы собрания были декорированы под павильон Флоры (времён Екатерины II), итальянский рынок и пр. Здесь были кафе времён Директории, кондитерская в стиле Людовика XVI, фрукты и прохладительные напитки продавались в шатре бедуинов. На балу торговали испанскими веерами и был устроен фонтан из духов. Входные билеты на бал проверялись на созданной специально для этого таможенной заставе.
Фантазии устроителей бала в Манеже пошли ещё дальше. Здесь соорудили некое подобие дворца в Монте-Карло, пещеру Вулкана с кузницей, грот подводного царства, египетский храм и торговую улицу в Пекине, на которой действительно шла торговля.
В ожидании наступления нового XX века, устроители гулянья в Манеже замахнулись на встречу следующего тысячелетия. В 1898 году там состоялось празднество под названием "Будущее тысячелетие". На стенах Манежа была развёрнута колоссальная панорама "Жизнь будущего на суше, в воздухе, на дне океана". Здесь было всё: торжество электричества, металла и стекла, царство алюминия, война будущего и межпланетные путешествия, воздушные корабли, освоение Сахары и Северного полюса. Были здесь балет под управлением Нижинского и русский хор Скалкина… Проводилось состязание на скорость между львом, лошадью и догом (правда, в последний момент льва кем-то заменили), выступали solo-клоун со своими кошками и собаками, знаменитый престидижитатор и еврейский комик.
К концу века в Москве стало больше мест, где могла провести время "приличная публика". В 1880-е годы, и даже раньше, появились под Москвой "дачи", но не те, на которые москвичи переезжали на лето, а другие, напоминающие "базы отдыха" недавнего времени. Здесь можно было не только отдохнуть, но и закусить, увидеть выступление артистов, заняться спортом и пр. На берегу Москвы-реки, у самой Трёхгорной Заставы, стояла дача "Студенец". Её окружали роскошный парк с широкими аллеями и прудами, сад, в котором росли цветы и за 1–2 рубля можно было приобрести прекрасный букет, стоивший в цветочном магазине где-нибудь на Остоженке или Мясницкой рублей 7–8. На берегу Москвы-реки находился яхт-клуб, члены которого регулярно устраивали гонки на лодках. Но годы шли. Аллеи постепенно заросли травой, пруды пересохли, постройки обветшали и единственное, что осталось, так это пятилетняя школа садоводства, в которой училось 40 мальчиков. Существовала ещё дача Буркиной в Сокольниках, где среди деревьев стояли скамейки с надписями, какая кому принадлежит. По дороге на эту дачу москвичи останавливались для завтрака в гостинице "Санкт-Петербург". Здесь, между прочим, можно было побаловаться воздушной кулебякой со свежими сигами и вкуснейшими расстегаями.
В общем, погулять и подышать воздухом было где.
Однако не только народными гуляньями и балами славилась Москва. Здесь давно полюбили банкеты и товарищеские ужины с тостами, подарками и юбилярами. Не могу сказать, переняли ли мы этот обычай у немцев или нет, но полагаю, что если и переняли, то самую малость, значительно расширив его и усовершенствовав. Вряд ли какой-либо другой обычай более подходит русскому человеку, чем этот. Отличался же русский банкет от немецкого не только большей непринуждённостью и весёлостью, но и количеством съеденного и выпитого на каждого приглашённого.
Для сравнения можно побывать на том и другом вместе с агентами полиции, непременно присутствовавшими в те годы на всех общественных мероприятиях. О своих впечатлениях от увиденного и услышанного на них агенты делились со своим начальством в специально для этого составленных рапортах.
Итак, первый банкет состоялся 10 марта 1873 года в Немецком клубе и присутствовало на нём 150 человек. Германский консул Шписс произнес на нём краткую речь и провозгласил тост за здоровье императора Вильгельма. По такому случаю все присутствующие стоя исполнили прусский народный гимн. Затем прозвучал тост за здоровье его величества государя императора всероссийского, и все спели русский народный гимн. Третий раз собравшиеся подняли бокалы за здоровье прусского наследного принца и оркестр исполнил "Die Vachtam Rhein" ("Встанем на Рейне"). После этого были произнесены речи секретарём вспомогательного общества, относящегося к сим торжествам, и редактором "Московской немецкой" газеты Ганеманом. Редактор в своей речи коснулся развития Пруссии за последние 60 лет и поделился с собравшимися мыслями о великой роли в этом развитии императора Вильгельма. За этими речами следовали опять тосты за здоровье соотечественников, консула, членов вспомогательного общества, распорядителей обеда и т. п.
Немецкий "Шустер клуб" посещали и русские. Бывало, они устраивали в нём скандалы, зная, что там им сойдёт с рук то, что не сошло бы в Благородном собрании.
А вот как выглядел банкет в правлении Московского Кредитного общества по случаю его десятилетия в начале 80-х годов XIX века. По окончании обычного в таких случаях молебствия член распорядительного комитета Полянский поднёс директору общества Шильдбаху на блюде альбом в серебряной оправе с фотографическими портретами членов общества и видами дома, занимаемого обществом, и при этом сказал краткую речь о его деятельности. После этого нотариус Барсов поднёс господину Шильдбаху, также на блюде, свой портрет и торт с надписью "Сбоку припёку", вызвавшую у присутствующих оживление и смех. Значение этой надписи Барсов объяснил тем, что он не принадлежит к членам общества, но искренне сочувствует ему, так как живёт рядом с помещением правления. Служащие общества поднесли председателю калач с медальоном и надписью "10 лет служения Обществу". Затем состоялся обед, на котором присутствовало 100 человек Обед сопровождался многими тостами, а когда он закончился и большинство гостей разъехалось, оставшиеся стали качать Шильдбаха, Лазарика и других членов правления на руках. Надо полагать, что после сытного обеда им это доставило особое удовольствие.
Теперь, чтобы ощутить атмосферу тех обедов и ужинов, услышать слова выступавших на них людей, мы снова почитаем А. П. Чехова, его пьесу "Юбилей". Начало поздравительной речи, обращённой одним из работников коммерческого банка к его председателю, господину Шипучину, выглядит в произведении так "Многоуважаемый и дорогой Андрей Андреевич! Бросая ретроспективный взгляд на прошлое нашего финансового учреждения и пробегая умственным взором историю его постепенного развития, мы получаем в высшей степени отрадное впечатление…" Да, умели наши предки говорить красиво…
Глава четвёртая
МОСКОВСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Чудеса, шарманщики, актёры. - Лентовский, Омон и другие. - Жизнь артистов эстрады. - Цензура
Чудеса, шарманщики, актёры
Но жизнь Москвы не ограничивалась только банкетами и застольями. Москвичи болели сыпным и брюшным тифами, корью, скарлатиной, ветряной оспой, дифтеритом, дизентерией, рожей, коклюшем, гриппом, крупозным воспалением лёгких, перемежающейся лихорадкой, а проще говоря, малярией. После вакцинации и прививок по методу Луи Пастера, которого у нас первое время называли Пастёром, болеть люди стали меньше, но они продолжали погибать при пожарах, тонуть в прудах и реках, замерзать на улицах, попадать под трамваи. Их кусали собаки и лошади, на головы им падали сосульки, они вешались, стрелялись, травились, в общем, всё шло так, как обычно происходит в большом многолюдном городе.
И всё-таки в Первопрестольной что-то менялось. В середине XIX века многие московские чиновники писали ещё гусиными перьями. Для приготовления их к работе в лавках продавались специальные машинки, а в департаментах имелись особые чиновники, занимавшиеся сим ответственным делом: починкой перьев для начальства. В конце века на смену гусиным пришли перья стальные, вместо сальных свечей появились свечи стеариновые, вместо курительных трубок - папиросы. В середине XIX века в московских лавках, а также в магазине с прогрессивным названием "Паровоз" на Лубянке продавались бенгальские спички, с серой и без, "отличнейшей доброты", "китайские спички" и спички без запаха. Постепенно, от фосфорных спичек, которые загорались от любого прикосновения и выпускались у нас вплоть до 1889 года, москвичи стали переходить к бесфосфорным, зажигать которые стали о шершавую наклейку на коробке.
Изменились кое в чём и кулинарные пристрастия москвичей. В середине века пользовались у них успехом так называемые "гречневики" - булочки из гречневой муки, в форме усечённого конуса, довольно вкусные, как тогда считали, что весьма сомнительно, поскольку были они полусырыми и грязными. Ещё в 1870-е годы их носили по городу лотошники, прикрыв промасленной тряпицею, и продавали по копейке за штуку. Салтыков-Щедрин в "Пошехонской старине" так описывает действия лотошника. "Лоточник, - пишет он, - если его позовут, остановится, обмакнёт гречневик в конопляное масло, поваляет между ладонями, чтоб масло лучше впиталось, и презентует покупателю". Можно ещё добавить, что гречневик ещё густо солили крупной солью. В 1880-е годы они стали редкостью. Их не столько ели, сколько играли в них. Продавец для этого делал на своём лотке кружок величиною в ладонь, ставил на этот кружок гречневик, а на его вершину клал двухкопеечную монету. Игроки ударяли по гречневику палочкой, и если монета падала вне круга, то получали гречневик бесплатно. Правда, случалось это редко и монета обычно доставалась продавцу.
Ещё раньше исчезли с улиц Москвы сбитенщики. В середине XIX века сбитень варили на меду с имбирём. Пили его обычно с горячим молоком, заедая калачом. В 1860-е годы сбитенщики ходили по городу с ручными самоварчиками и продавали сбитень по 3–5 копеек за стакан. Приходили сбитенщики и в гимназии во время большой перемены, заменяя собой буфет. Для них там и комнаты специальные выделяли, которые назывались "сбитенными". В конце 1890-х они поили сбитнем, для согрева, извозчиков, ожидавших в холод и непогоду седоков у театров. Но это был уже не тот сбитень. Теперь его варили не из мёда, который стал дорог, а из патоки с добавлением сахара, а то и сахарина. Продавцы носили его в медном жбане, обтянутом холстом. К своему поясу сбитенщики прикрепляли для стаканов "ставочку", вроде патронташа, а за плечами носили кулёк с калачами и булками. Продавали они сбитень по копейке и по две за стаканчик Торговали сбитнем в Москве исключительно ярославцы.
К концу века разносная торговля в Москве значительно сократилась. Ещё 20–30 лет тому назад на улицах города можно было купить у разносчика блины с луком и снетками, подовые пирожки с подливкой, кисель гороховый с маслом. Только и слышалось: "Лимоны, пельцыны (апельсины. - Г. А) хороши!", "Жареного маку!", "По владимирскую клюкву!" (её продавали на блюдечке с медовой подливой), "Крендели, баранки, белые, крупитчатые, рассыпчатые!" Ели ещё пироги в Сундучном ряду на Грибном рынке. Теперь всё это ушло в прошлое.
Падение разносного промысла в Москве взволновало городскую думу, и она в 1896 году поручила в этом вопросе разобраться городской управе. А волноваться было отчего: в истекшем году от разносчиков поступило в казну, по сравнению с предыдущим, 1895 годом, денег на 1562 рубля меньше. Управа усмотрела главную причину падения разносного промысла в появлении на рынках и других местах мелких лавочек, которые и вытеснили "уже устаревающий для города с такой развитой коммерческой жизнью, как Москва, тип бродячего торговца". С этим выводом думе пришлось согласиться, тем более что и сама разносная торговля нет-нет да и доставляла ей кое-какое беспокойство.
Ещё в 1880 году московский обер-полицмейстер обратился в думу с просьбой о запрещении разносной торговли гуттаперчевыми шарами. "На улицах Москвы, - писал главный полицейский нашего города, - продаются вразнос гуттаперчевые шары, делаемые для детской забавы. Шары эти, навязанные десятками на бечеву, колеблясь от ветра, пугают лошадей и могут чрез это служить причиною несчастных случаев. Кроме этого, разносчики с шарами толпятся на тротуарах и бульварах, стесняя публику и беспокоя её своими предложениями".
В январе 1905 года возмутили своим поведением проезжавшего по улицам градоначальника Волкова разносчики газет. Градоначальник указал тогда своим подчинённым на то, что эти разносчики "позволяют себе громко выкрикивать содержание телеграмм и других известий, причём в целях успеха продажи извращают смысл того, что напечатано, вводя в заблуждение публику". В 1913 году на улицах города можно было встретить разносчика, катящего по мостовой на ржавых колёсах ящик, со следами полинявшей от дождей краски, и протяжно выкликающего: "Ка-а-ндитерское ма-а-рож-жи…" Когда какой-нибудь мальчишка протягивал ему копеечку, продавец спрашивал: "Тебе какого: сливочного, малинового, фисташкового или крем-брюле?" А потом накладывал на кусочек картона вынутое из ящика нужное мороженое и давал к нему в придачу выструганную из лучины крошечную лопаточку. Если мальчишка съедал мороженое тут же, а картонку и ложечку бросал, то продавец подбирал их: не пропадать же добру и снова пускал их в употребление. Подобная находчивость применялась и при изготовлении самого мороженого. Малиновое делалось из клюквы, сливочное - из молока. Не жалели изготовители и краски для того, чтобы сделать лакомство более привлекательным для детей.
Часто на московской улице можно было встретить также пирожника и услышать, как он кричит: "Пироги горячие, кому надо пирогов?! Эх, пироги хороши, сам бы ел, да деньги нужны!" На кожаном ремне через плечо висел у пирожника ящик с пирожками, который в холодную погоду был укутан тёплой тряпкой. Пироги пирожникам поставлялись специальными пекарнями. В Москве их было около десяти.
Не вся уличная торговля была легальной. "Нелегалы", торгующие книгами, на жаргоне книжного рынка назывались "стрелками". Однажды полиция при задержании нашла у многих из них свёрнутые в трубочки и завёрнутые в тонкие разноцветные бумажки картинки религиозного содержания, а также брошюры "Житие святой мученицы Татианы" и литографии "Распятие Иисуса Христа". Кроме того, у "стрелков" были обнаружены и изъяты листочки оранжевой бумаги с предсказаниями гороскопа, напечатанными типографским способом. Среди предсказаний были, например, такие: "Планета Уран. Не гордитесь. Дружбы Вашей желали бы многие полезные Вам люди, но Вы своею гордостью отталкиваете их. Ваша жизнь похожа на бурный поток, но будьте осторожны, такая жизнь может довести Вас до несчастья. В лотерее Вы счастливы на № 4, 7, 11,41, 79. Вторник для Вас счастливый день" или: "Октябрь - в первые десять дней это солнце в знаке Скорпиона. Солнце делает человека безобразней: с широким желудком, весёлым в разговоре. Во втором и третьем периоде человек с большой головой и говорун, мал ростом, с хитрым взглядом и посетитель дурных мест". Подобная самодеятельность, особенно в области религии и мистики, тогда не поощрялась. Однако предприимчивость москвичей и стремление к извлечению нетрудовых доходов постоянно толкали их на новые авантюры.
Нелегальной торговлей вразнос занимались и так называемые "закусочницы". Где-нибудь на окраине, у трактира, "толкали" они свой ходовой товар: огурчики, кусочки колбасы, селёдки, печёнки, сердца, рубца и пр. Всё это разнообразие, хотя и было не первой свежести, однако в силу своей дешевизны (по копейке за кусочек) расходилось довольно хорошо и приносило доход. Народ был непривередлив, а после стопаря водки - тем более. Не зря же одной из любимых была поговорка: "Человек не свинья - всё съест!" Расчленив трёхкопеечную селёдку на 15 кусков, торговка получала с неё 12 копеек дохода. Торговлю "закусочницам" подрывали лишь злостные алкоголики, которые не закусывали "из принципа", да конкурентки, препирательства с которыми иногда доходили до драки.
Одним из легальных способов извлечения доходов были лотереи.
На "толкучке" у Ильинских Ворот, например, да и в других местах города, проводились так называемые "беспроигрышные лотереи", на которых под видом выигрышей сбывалась всякая дрянь, не представляющая никакой ценности. В конце века получили в Москве также распространение "лотереи-аллегри", в которых выигрыш получался сразу после розыгрыша, однако нередко выигрыш этот сам оказывался "розыгрышем", так как был несопоставим с той суммой, которую выручали устроители такой лотереи от продажи билетов. Следует сказать, что тогда разрешение на проведение лотереи с суммой выигрыша 1300 рублей и более давало само Министерство внутренних дел и количество выигрышей должно было составлять не менее сотой доли от общего числа билетов. Кроме того, проведение "лотерей-аллегри" разрешалось только с благотворительной целью и на тех гуляньях, где за вход брали рубль и которые, следовательно, посещала более или менее состоятельная публика.
Завлекали москвичей в свои финансовые объятия не только лотерейщики. В середине века, например, московских обывателей заманивали в зверинец на Лубянке, где, по заверениям устроителей, продавались и менялись обезьяны и попугаи. По воскресеньям москвичей звали на травлю медведя Давилы меделянскими собаками Летуном и Самострелом за Рогожской Заставой.
А чего стоили чудеса природы, предлагаемые москвичам!
За Страстным монастырём, на Тверской, в 1891 году висела большая рваная вывеска из холста, на которой были изображены негры, вытаскивающие из моря страшное чудовище - сирену. Оказывается, эту самую сирену, выловленную якобы в Красном море, можно было увидеть прямо здесь, в доме, на котором висел плакат. Стоило подняться на второй этаж, заплатить рубль и в маленькой комнате, за занавеской, можно было увидеть чучело какого-то китообразного существа, плавающего в ванной кверху брюхом. Чучело это напоминало морскую корову, истреблённую к тому времени людьми.