Октябрьская революция вызвала восстание отдельных офицерских, юнкерских школ и училищ. "…Запоздалое восстание юнкеров 29 октября… привело только к тяжелым жертвам, особенно среди юнкеров Владимирского училища, разгромленного артиллерией (погибли 71 человек). "С момента сдачи (училища) толпа вооруженных зверей с диким ревом ворвалась в училище и учинила кровавое побоище. Многие были заколоты штыками – заколоты безоружные. Мертвые подвергались издевательствам: у них отрубали головы, руки, ноги". В городе повсюду избивали юнкеров, сбрасывали их с мостов в зловонные каналы. В боях под Пулковом 30 октября участвовало не более 100 офицеров. В Москве в борьбе приняли участие лишь несколько сот (не более 700) из находившихся тогда в городе десятков тысяч офицеров. Большевикам потребовалось несколько дней, чтобы сломить сопротивление кучки офицеров и юнкеров. В Киеве восстание большевиков 26 октября встретило сопротивление ударников и юнкеров… Особенно большие потери (42 офицера убитыми) понесло 1-е Киевское Константиновское военное училище. 1-3 ноября произошло выступление юнкеров в Омске, 9-17 декабря вспыхнуло офицерское восстание в Иркутске, в котором было убиты 277 и ранены 568 человек с обеих сторон, не считая тех, чьи трупы унесла Ангара. Против около 800 юнкеров и 100-150 добровольцев оказалось до 20 тысяч солдат запасных полков и рабочих.
30 ноября было разослано "Временное положение о демократизации армии", по которому офицерские чины, знаки отличия и ордена упразднялись. 16 декабря был опубликован декрет "Об уравнении всех военнослужащих в правах", провозглашавший окончательное уничтожение понятия офицерского корпуса, а также декрет "О выборном начале и организации власти в армии", по которому власть переходила к военно-революционным комитетам; вводились выборы командного состава. "Это вызвало новый подъем озлобления против офицеров…" Наглядно показывает отношение офицеров к этим указам высказывание одного из наиболее авторитетных офицеров, принявших советскую власть. "Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может существовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены… Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов". На это время приходится и наибольшее число самоубийств офицеров (только зарегистрированных случаев после февраля было более 800), не сумевших пережить краха своих с детства усвоенных идеалов и крушения русской армии. Крыленко пришлось 12 декабря срочно издать приказ о нераспространении "демократизации" на штабы и управления, но это уже помочь не могло. Войска не были способны не только оказать сопротивление, но даже на организованный отход без давления противника.
Октябрьская революция вызвала всплеск массового ожесточенного насилия против офицеров, убийства все больше походили на поголовное истребление. Вот, например, впечатления очевидцев, которые были на всех железных дорогах в ноябре – декабре 1917 года приблизительно одинаковы. "Какое путешествие! Всюду расстрелы, всюду трупы офицеров и простых обывателей, даже женщин, детей. На вокзалах буйствовали революционные комитеты, члены их были пьяны и стреляли в вагоны на страх буржуям. Чуть остановка – пьяная озверелая толпа бросалась на поезд, ища офицеров (Пенза – Оренбург)… По всему пути валялись трупы офицеров (на пути к Воронежу)… В апреле, когда немцы занимали Крым, некоторые уцелевшие офицеры, которым было невыносимо сдавать корабли немцам, поверив матросам, вышли вместе с ними на кораблях из Севастополя в Новороссийск, но в пути были выброшены в море. "Все арестованные офицеры (всего 46) со связанными руками были выстроены на борту транспорта, один из матросов ногой сбрасывал их в море. Эта зверская расправа была видна с берега, где стояли родственники, дети, жены… Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись. Ужаснее всех погиб штабс-ротмистр Новицкий. Его, уже сильно раненного, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта".
Между тем большинство офицеров на фронте пассивно переживало происходящее. "Я чаще всего слышал один и тот же ответ: "Мы помочь ничему не можем, мы бессильны что-либо изменить, у нас нет для этого ни средств, ни возможности, лучшее, что мы можем сделать при этих условиях,- оставаться в армии и выжидать окончания разыгрывающихся событий или с той же целью ехать домой". Такая психология – занятие выжидательной позиции и непротивление злу – была присуща командному составу не только нашей армии, ею оказалась охваченной большая часть и русского офицерства, и обыватели, предпочитавшие тогда, когда большевики были наиболее слабы и неорганизованны, уклониться от вмешательства с тайной мыслью, что авось все как-то само собой устроится, успокоится, пройдет мимо и их не заденет. Поэтому многие только и заботились, чтобы как-нибудь пережить этот острый период и сохранить себя для будущего".
Что же двигало активной частью Белого движения, теми же добровольцами, кроме слепой мести за убийство своих товарищей? Какова была идеология Белого движения?
В своем первом политическом обращении От Добровольческой армии Деникин ставит перед Белой армией следующие цели: "…Предстоит… тяжелая борьба. Борьба за целость разоренной, урезанной, униженной России; борьба за гибнущую русскую культуру, за гибнущие несметные народные богатства, за право свободно жить и дышать в стране, где народоправство должно сменить власть черни…" Но что Деникин понимал под народоправством и чернью? Похоже, он сам не знал определенного ответа на этот вопрос. Деникин писал: "Эта формула (опора на разные слои населения, в особенности на крестьянство) не обнаруживала степени дерзания ни в аграрном, ни в прочих социальных вопросах, сильно напоминая наши всегдашние призывы к сотрудничеству "всех государственно мыслящих слоев населения", а некоторая неясность редакции этого пункта дала даже повод председателю Особого совещания генералу Лукомскому сопроводить ее замечанием: "То есть выбросить буржуев!…" Уточнение в определение "народа" внес К. Соколов, который "…высказался вполне определенно: "Власть должна опереться на консервативные круги при условии признания ими факта земельной революции". Однако, как пишет Деникин, это предложение теряло свою ценность, принимая во внимание настроения правых кругов, в глазах которых тогда даже "третий сноп" считался "уступкой домогательствам черни… Итак, коалиции конец. Предстоит выбор: либерализм, консерватизм или "левая политика правыми руками" – та политика, которая была испытана впоследствии в Крыму другими лицами без особого успеха". Какой же народ представляли политические конкуренты большевиков за власть, на которых пытался опереться Деникин?
У правых (консервативных) партий был: "…общий лозунг – "самодержавие, православие, народность". Из предосторожности он не осложнялся необычайно трудными вопросами положительного государственного и социального строительства, а сводился к простейшему и доступному массе, оголенному от внешних туманных покровов императиву: "Бей жидов, спасай Россию!" "Почвенность, "корни" и народная опора считались там (среди монархистов и националистов) элементами второстепенными. Многие разделяли тогда взгляд, приписываемый Пуришкевичу: "К моменту окончательной победы над большевиками народная масса, усталая от пережитых потрясений, жаждущая порядка и возвращения к мирному труду, окончательно утратит свою роль главной движущей силы революции; масса отойдет от политики. Но революция будет продолжаться. И взамен демоса на арене борющихся сил окажутся политические группы, кружки и партии, из которых каждая будет говорить от имени народа. Вот этим-то моментом и нужно воспользоваться для выхода на политическую арену". Деникин высказывает свое отношение к тезису Пуришкевича: "Взгляд, не лишенный проницательности"'.
Меньшевики совершенно трезво смотрели на такое будущее: "Учредительное собрание при самом неограниченном избирательном праве, но в обстановке тишины и спокойствия легко превратилось бы в послушное орудие реакции при отсутствии революционной энергии в массах; представители народа были бы бессильны перед правительством…" Как следствие меньшевистские белогвардейские газеты "Мысль" (Харьков) и "Прибой" (Севастополь) приняли тон настолько вызывающий и направление настолько деморализующее, что властям (деникинским) пришлось закрыть их".
Эсеры, понаблюдав полтора года за политикой "белых" и "красных", на своем IX Совете партии, собравшемся в Москве в середине июня 1919 г., постановили: "Учитывая соотношение наличных сил, одобряет и утверждает принятое всеми правомочными партийными органами решение прекратить в данный момент вооруженную борьбу против большевистской власти и заменить ее обычной политической борьбой, перенеся центр своей борьбы на территорию Колчака, Деникина и др., подрывая их дело изнутри и борясь в передовых рядах восставшего против политической и социальной реставрации народа всеми теми методами, которые партия применяла против самодержавия". И это были не пустые слова. Эсеры, еще вчера выступавшие против большевиков, не только встали на их сторону, но и стали создавать партизанские отряды для помощи Красной Армии в освобождении Сибири от Колчака. Деникин ссылается на собственное признание эсеров, "употребивших все усилия для свержения сибирской власти и теперь поднявших вооруженные восстания во Владивостоке, Иркутске, Красноярске и других пунктах во имя прекращения гражданской войны и примирения с большевиками".
У белых оставалась одна единственная партия, с которой они могли в какой-то мере реализовать подобие хоть какой-нибудь демократическиобразной политики. Это была та самая либерально-демократическая партия кадетов. Биограф А. И. Деникина Д. Лехович определял политическую платформу Деникина как "либерализм", основанный на вере в то, что "кадетская партия… сможет привести Россию… к конституционной монархии британского типа"; соответственно, "идея верности союзникам (Великобритания, Франция, США.- В. К.) приобрела характер символа веры". Но "в конце июня, в разгар блестящих успехов армий и общего высокого подъема, либеральная общественность страшилась взять руль правления в предвидении "враждебного отхождения других влиятельных общественных сил и противодействия с их стороны"… В Белой армии "…и близких ей кругах… создавалось озлобление против "кадетов", и в частности против либеральных членов Особого совещания, которых называли "злыми гениями" и "главными виновниками" постигших нас бедствий. В такой обстановке либеральная общественность сочла для себя бремя власти непосильным и, предлагая известный политический курс, в то же время не давала своих людей, которые могли бы проводить его в жизнь. Очевидно, и не могла дать, так как, по признанию видных ее деятелей, помимо внутренних расхождений, в этом лагере было очень мало людей, которые "революционному разложению и распаду могли бы противопоставить понятную всем организующую силу". Это последнее обстоятельство встало передо мной особенно ярко,- пишет Деникин,- когда я задал вопрос, при создавшихся условиях чисто академический: кого же все-таки либеральная группа могла бы предложить в главы правительства?". Деникин вспоминал: "Последние приказы мои означали: невозможность опереться на либералов, нежелание передать власть всецело в руки правых, политический тупик и личную драму правителя. В более широком обобщении они свидетельствовали об одном, давно назревшем и теперь особенно ярко обнаружившемся явлении: о кризисе русского либерализма. В результате Деникин не только заходит в тупик в поисках целей Белого движения, но и приходит к выводу, что единственной реальной властью в России может стать только военная диктатура.
Адмирал Колчак пришел к выводу о неизбежности диктатуры еще раньше; провозглашая себя Верховным правителем России, он откровенно делал ставку на военную диктатуру. Но у него была та же проблема, что и у Деникина,- Колчак не знал, на кого опереться. О своем сибирском правительстве Верховный писал: "…Дело не в законах, а в людях. Мы строим из недоброкачественного материала. Все гниет. Я поражаюсь, до чего все испоганились. Что можно создать при таких условиях, если кругом либо воры, либо трусы, либо невежи?!. И министры, честности которых я верю, не удовлетворяют меня как деятели. Я вижу в последнее время по их докладам, что они живут канцелярским трудом; в них нет огня, активности. Если бы вы" вместо ваших законов расстреляли бы пять-шесть мерзавцев из милиции или пару-другую спекулянтов, это нам помогло бы больше…" 7 июня 1919 года генерал Будберг зло и раздраженно писал о том же сибирском правительстве: "…С ужасом зрю, что власть дрябла, тягуча, лишена реальности и действенности, фронт трещит, армия разваливается, в тылу восстания, а на Дальнем Востоке неразрешенная атаманщина. Власть потеряла целый год, не сумела приобрести доверия, не сумела сделаться нужной и полезной". "Сейчас нужны гиганты наверху и у главных рулей и плеяда добросовестных и знающих исполнителей им в помощь, чтобы вывести государственное дело из того мрачно-печального положения, куда оно забрело". Но вместо этого повсюду "только кучи надутых лягушек омского болота, пигмеев, хамелеонистых пустобрехов, пустопорожних выскочек разных переворотов, комплотов и политически-коммерческих комбинаций"; "гниль, плесень, лень, недобросовестность, интриги, взяточничество… торжество эгоизма, бесстыдно прикрытые великими и святыми лозунгами".
Свое понимание демократии Колчак изложил в ответе на условия "союзников" признания Колчака Верховным правителем России. Первым условием "союзники" поставили созыв Учредительного собрания как высшего законодательного органа России. При этом "если же к этому времени "порядок" еще не будет установлен, адмирал должен созвать "старое" Учредительное собрание "на то время, пока не будут возможны новые выборы". Колчак, по воспоминанию генерала для поручений М. Иностранцева, прокомментировал требование союзников следующим образом: "Вы ведь знаете, что западные государства во главе, конечно, с Вильсоном вздумали меня исповедовать на тему, какой я демократ? Ну, я им ответил,- продолжал он и засмеялся.- Во-первых, я им ответил, что Учредительное собрание, или, вернее, Земский собор, я собрать намерен, и намерен безусловно, но лишь тогда, когда вся Россия будет очищена от большевиков и в ней настанет правопорядок, а до этого о всяком словоговорении не может быть и речи. Во-вторых, ответил им, что избранное при Керенском Учредительное собрание за таковое не признаю и собраться ему не позволю, а если оно соберется самочинно, то я его разгоню, а тех, кто не будет повиноваться, то и повешу! Наконец, при выборе в настоящее Учредительное собрание пропущу в него лишь государственно здоровые элементы… Вот какой я демократ!…" Комментарий Колчака тесно переплетается с заявлением Гайды, которое получил военный департамент США: "Колчаковское правительство не может удержаться у власти, и если союзники будут помогать ему, это будет величайшей исторической ошибкой. Правительство делится на две части: одна выпускает прокламации и распространяет сообщения для иностранного потребления о благожелательном отношении правительства к созыву Учредительного собрания и готовности осуществить его созыв, другая часть тайным образом строит планы и заговоры с целью восстановления монархии".
Генерал Алексеев еще на заре Белого движения, в июне 1918 г., писал Шульгину: "Относительно нашего лозунга – Учредительное собрание – необходимо иметь в виду, что выставили мы его лишь в силу необходимости… Наши симпатии должны быть для вас ясны, но проявить их здесь было бы ошибкой, т. к. населением это было бы встречено враждебно…" Большинство офицеров Добровольческой армии было за поднятие монархического флага, но… Действительно господствующее настроение контингента офицерства, пишет деникинский генерал Лукомский, было в огромном большинстве случаев монархическое, но "…в 1918 и 1919 гг. провозглашение монархического лозунга не могло встретить сочувствия не только среди интеллигенции, но и среди крестьян и рабочей массы… провозглашение же республиканских лозунгов не дало бы возможности сформировать мало-мальски приличную армию, так как кадровое офицерство, испытавшее на себе все прелести революционного режима, за ними не пошло бы".
Таким образом, требование созыва Учредительного собрания было для лидеров Белого движения не более чем лозунгом, консолидирующим до разгрома большевиков оппозиционные силы. На деле лозунг прикрывал до поры военную диктатуру, в лучшем случае задрапированную прозрачной "демократической вуалью Пуришкевича" или опирающуюся на "здоровые государственные элементы Колчака" или на возрождение монархии. Главной целью, ведущей идеей этой власти становилось подавление черни, демоса, т. е. почти 90% населения России и установление твердой власти "здорового меньшинства"…