"Социально-психологическая эмансипация женщин и все более широкое их вовлечение в общественно-производственную деятельность делают их семейные роли, включая материнство, не столь всеобъемлющими и, возможно, менее значимыми для некоторых из них. Современная женщина уже не может и не хочет быть только "верной супругой и добродетельной матерью". Ее самоуважение имеет кроме материнства много других оснований – профессиональные достижения, социальную независимость, самостоятельно достигнутое, а не приобретенное благодаря замужеству общественное положение. Некоторые традиционно материнские (хотя и в прошлом их нередко выполняли другие женщины) функции по уходу и воспитанию детей ныне берут на себя профессионалы – детские врачи, сестры, воспитательницы, специализированные общественные учреждения – ясли, детские сады и т. д. Это не отменяет ценности материнской любви и потребности в ней, но существенно изменяет характер материнского поведения". Однако эта картина отражает общую, на вид спокойную тенденцию к женской эмансипации. На самом деле речь идет о гиперэмансипации, стремлении выйти за пределы всех социальных предписаний своей культуры, ни одно из которых до сих пор не предполагает истинной свободы и эмансипации женщины. У феминисток потому образ мужененавистниц и скрытых лесбиянок, потому что они в своем негативизме перечеркнули все нормативно устоявшиеся сценарии отношений между мужчиной и женщиной, но еще не успели написать новые.
Женская эмансипация переживает свой подростковый возраст, период ухода, преувеличенного и не всегда осмысленного протеста. Но и она есть только чрезмерный порыв с тем, чтобы освободиться от пут и получить необходимую для жизни всякой женщины дозу социального признания и уважения. Эмиграция в этом смысле – это такое же проявление гиперэмансипации. И здесь и там только женщины, достигшие заветного уровня реализации, называют себя счастливыми, а эмиграцию – оправданным шагом.
"Очень долго я ничего не делала. На это ушли годы. Только на третьем году я спохватилась, что почти не говорю по-французски и не имею никакой профессии", – из исповеди женщины, которая, прожив десять лет во Франции, раскаивается в своем решении уехать.
В этом смысле эмиграция – это не норма, а порыв в сторону нормы, она – транзит к нормальному будущему. Так у нас массовые разводы периода перестройки, инициированные на восемьдесят процентов женщинами, совершались в поиске более нормальных отношений, совместимых с жизнью самой женщины, на которую выпало столько невзгод, и с жизнью детей, попавших в зависимость от безвольных или растерявшихся отцов.
Помимо чувственной, эмоциональной стороны отношений между мужчиной и женщиной есть еще и отношения ответственности. Эмиграция, как и волна разводов (по сути, эмиграция из семейного круга), показала, на мой взгляд, что отношения между мужчиной и женщиной не должны измеряться в отношении друг к другу, как это предлагается в классическом феминизме, а через отношения ответственности перед другими, более слабыми членами семьи – детьми и стариками. Истинная демократия измеряется не абсолютным равенством позиций всех членов общества (это вариант социальной уравниловки), а повышенным вниманием, привилегией для тех, кто не может пока претендовать на это равенство.
Апологию эмиграции выстроить довольно сложно, учитывая, что нормой российской ментальности является безоговорочная преданность народу, своим. Что касается внешнего толчка эмиграции, социальных условий, которые мешают людям нормально жить и работать и вынуждают их пересекать границы государств, то они не устранены.
Портрет эмиграции становится все более динамичным и разнообразным. В этом смысле ее нужно мерить уже не волнами, а течениями и вариациями, в том числе индивидуальными. В целом, как показало исследование, началась пятая волна эмигрантов. Она включает не только ориентированных на брак молодых женщин, но и учащихся во французских университетах русских студентов, которых больше, чем легальных эмигрантов, а также профессионалов, которые просто перемещаются из страны в страну для работы по контракту, но без твердого намерения эмигрировать, так называемая профессиональная миграция.
Молодая поросль, пираньи, оказываются наиболее успешными в плане аккультурации, так как вооружены хорошим образованием, полученным дома, и не сопровождаются родителями, которые, как известно, ведут себя более инертно и консервативно, создавая балласт для настроенных ассимилятивно молодых людей.
Понятие "эмиграция" я бы заменила "миграцией", имея в виду выросшую циркуляцию между Россией и ее диаспорами и саму возможность возвратного движения. Это имеет смысл и потому, что россияне за рубежом предпочитают не заявлять о своих эмигрантских намерениях. Многие из них действительно живут с "открытым" сценарием и спустя годы возвращаются.
Эмиграция всегда вторична, зависима от страны исхода. Выезжая, эмигранты не разрывают со своей страной, они экспортируют ментальность периода отъезда. И именно ментальность, то есть представления о жизни, о способах установления контактов с людьми, об играх между мужчиной и женщиной, о том, как должно воспитывать детей, и образует тот основной багаж, или, скажем вслед за Бурдье, культурный капитал, которым пользуется выехавший. В каком-то смысле к эмиграции применимо известное русское выражение: как аукнется (в России), так и откликнется (в свежей волне эмиграции).
Среди социальных стимуляторов женской эмиграции, которые называют женщины-эмигрантки, на первом месте – резкое снижение безопасности проживания в России. ("Здесь я, по крайней мере, спокойна, что с ребенком ничего не случится")
Следующие – неудовлетворенность семейными отношениями, пессимистическая оценка перспектив выстроить нормальные отношения с партнерами, а также удорожание образования для детей при стремительном падении его уровня.
Но, несмотря на то что эмиграция кажется групповым феноменом, решение об отъезде или перемещении принимает каждый в отдельности.
Есть теория: глубинным мотивом поведения личности, который проявляется в периоды разломов, полной потери крова, социального статуса, является его стремление к самореализации. "В условиях нашей цивилизации надо склонить чашу весов в сторону спонтанности, способности к экспрессии, незапланированности, непроизвольности, доверия, непредсказуемости, творчества и т. д.". Истинным мотивом любой эмиграции оказывается стремление людей к большей востребованности и реализации – личностной, профессиональной, а также к социальному признанию этого своего права. Уезжают те, кто не может смириться с деперсонализацией – своей и своих детей, с их социальной смертью. Другое дело, что, выехав, выживают далеко не все. Концепция самореализации уточняется ведущим специалистом современной российской миграции Гриценко В. Н., которая считает, что если человек действительно ведом мотивом реализации себя и своих детей, что, видимо, не всегда так, то его адаптация происходит более успешно, социально и психологически. Признать, что в основании решения эмигрировать лежат мотивы реализации человека, такие же, как и в обычной жизни человека, означало бы, наконец, посмотреть на эмиграцию спокойными глазами.
Замечу, что концепция гуманизма выглядит ограниченной, когда сталкиваются хотя бы две свободные реализующиеся личности. С рождением детей свобода родителей становится в принципе проблемной – возникают права другого человека, который должен иметь такую же возможность на самореализацию, как и его родители, но не в состоянии их выразить. Семья, в том числе эмигрантская семья, являет собой драматическую модель человеческих отношений, которые построены уже не на принципах абстрактной свободы, а на принципах вполне конкретных ограничений. Как верно постулировал В. Н. Дружинин, "не может быть института общества более несвободного (в смысле навязывания определенных правил жизни человеку), более жесткого, чем семья".
По данным Н. С. Хрусталевой, наши эмигранты в Германии в своих ответах, почему они оставили страну, в 71 проценте случаев утверждают, что они уехали из-за будущего своих детей. "Они подчеркивают и другие мотивы – нестабильность политического и экономического положения, криминогенная ситуация в стране, но доминирующий, почти всеми отмечаемый мотив – это будущее детей. Только потом выясняется, что будущее детей – это закамуфлированная, оправдательная позиция. Когда родители приезжают с детьми неважно куда – в Испанию, в Грецию, в Германию, в Австралию – начинаются конфликты между детьми и родителями. Дети резко уходят в другую культуру, они уходят в другой язык, они совершенно по-другому начинают себя оформлять. Родители отстают от детей, они становятся невостребованными и компенсируют свою невостребованность властью, они начинают цепляться к детям по пустякам, вести авторитарную линию, что на Западе не практикуется в целом. Кроме того, у детей возникает очень много проблем, связанных с их идентификацией – кто они? Русские или немцы? Русские или американцы?" Семья являет собой и первый институт, предъявляющий требования ответственности к людям. Женская эмиграция обслуживается уже не десятками, а сотнями брачных интернет-салонов. С владельцами некоторых из тех, кто работает и на "французском направлении", я общалась по Сети. По их мнению, все участники игры счастливы и благодарны. Но по моим данным, эти скороспелые браки имеют тенденцию распадаться в течение уже первого года. Другое дело, что наши девушки пытаются вести себя тихо и не предъявляют излишних претензий ни своим "свахам", ни бывшим мужьям, у которых есть возможность отыграться на следующей кандидатке.
Сложности возникают тогда, когда в брак вступает женщина с ребенком или детьми от предыдущего брака и у мамы, даже если она знает французский вопрос, ограничены возможности для маневров.
Два разных сценария просматриваются за поведением наших женщин в эмиграции – "эмиграция как бегство" и "эмиграция как преодоление". За первым из них стоит уход от проблем, желание спрятаться, ничего не видеть, перепоручить свою жизнь и жизнь ребенка другому, мужчине. За вторым – надежда на профессиональную реализацию, получение образования, интерес и доверие к другой культуре, готовность к личностным затратам.
Около двух третей женщин в качестве мотива эмиграции называли мотив "ради детей". Но и за этим мотивом скрываются разные тактики женского поведения. Выносит ли женщина себе оправдательный приговор в глазах общественности, скрывая за этим другие мотивы – пусть неосознанные, тем хуже. Или воспитание детей становится полем предельного осознания для матери, ежедневного личностного вклада в контакты с детьми и взрослыми, которые поддерживают развитие ребенка.
Существенным недостатком сценария "ради детей" является то, что он ограничен во времени: дети когда-нибудь вырастают. Продлить его можно, только без конца рожая детей. Поэтому и среди женщин, которые реально включены в заботы о детях с утра до вечера, есть те, кто занят своей собственной социализацией в эмиграции, они налаживают отношения с французами, начинают усваивать нормы и обычаи страны, где живет их семья, понимая, что все это потребуется в перспективе для социализации детей. А есть те, кто, попав в неизбежную в самом начале изоляцию в эмиграции, не выходят из нее и через пять-семь лет, а позже, когда дети проходят с горем пополам социализацию, выучивают язык, матери начинают "подсаживаться" на них, паразитируя на собственных детях. "Ради детей" оборачивается приговором для детей же.
Женские культурные типы в эмиграции: несчастная женщина против emancipe (интеллектуалки)
"При постоянном отречении соблазн только возрастает, а получая время от времени удовлетворение, хотя бы временно ослабевает".
З. Фрейд
Средствами передачи коллективного опыта являются культурные типажи. При рассмотрении устойчивых, ригидных элементов практик воспитания детей эмигрантов особое внимание привлекают те типы женского поведения, которые с завидной устойчивостью воспроизводятся в новых условиях и могут мешать адаптации самих женщин и их детей.
Центральную роль в воспитании российских детей выполняет мать. Ей принадлежит преимущественное право на принятие связанных с воспитанием детей решений. В историях жизни легко узнать два типа женщин, с которыми связаны две приведенные выше стратегии воспитания детей за рубежом: стратегия на сепарацию и стратегия на ассимиляцию.
Тип "несчастной женщины" (зависимой от обстоятельств, инфантильной) изолирует ребенка от всего нового и интересного. В условиях эмиграции "несчастная женщина" получает "красивейшее" оправдание своему пессимизму: "Я пожертвовала собой ради ребенка, я вывезла его из ужасной страны". Дома, у себя на родине, такая мать говорит: "Я его кормлю-пою, несмотря на то что жизнь невыносимо трудна". Тип "несчастной женщины", женщины-жертвы культивировался и поддерживался и в классической русской литературе, и в рамках православной традиции. В каком-то смысле быть несчастной стало высоконравственным и престижным. Как ни странно, именно мать может оказаться персонажем, обеспечивающим снижение шансов ребенка на успешное будущее, сообщая ему импульс пессимизма и неуверенности в себе.
Второй тип – это эмансипированная женщина-интеллектуалка, которая нацелена на высокие социальные позиции, очень категорична в своих оценках и в поведении. В эмиграции такие женщины с порога отметают саму возможность общения детей с "совками", людьми из прошлого. Негативное последствие такой изоляции – лишение ребенка психологической поддержки со стороны окружающих, а также снижение его личной инициативности, поскольку все выстраивается по указанию и по усмотрению мамы.
Эриксон указывал на то, что в структуре женского образа есть две стороны, одна из которых задается общением с мужчиной (в нашем случае – эмансипированное поведение женщин "в мужских одеждах"), другая – с ребенком (инфантильное поведение "несчастной" женщины). Похоже, что в условиях резких перемен баланс этих двух сторон нарушается и конфликт принимает внешнюю форму. Женщины разных типов в эмиграции не любят друг друга, между ними нет дружбы. Так ограничивается круг общения детей с соотечественниками. Можно также вспомнить вслед за Фрейдом, что в условиях строгого воспитания девочек в консервативных семьях с властными отцами, в структуре личности неизбежно формируется садомазохистский комплекс; две личины, насильника и жертвы, составляют неизбежный психологический выбор женщины. Она или принимает роль несчастной агницы, или компенсируется через мужскую роль насильника и диктатора, становясь так называемой "железной женщиной".
В отечественной культурологии есть типология женских характеров, которая наиболее коррелирует с моими наблюдениями. Ю. М. Лотман выделяет три стереотипа женских образов в русской литературе, которые "вошли в девичьи идеалы и реальные женские биографии". Первый – это образ "нежно любящей женщины, жизнь, чувства которой разбиты", второй – "демонический характер, смело разрушающий все условности созданного мужчинами мира", "третий типический литературно-бытовой образ – женщина-героиня". Характерная черта – "включенность в ситуацию противопоставления героизма женщины и духовной слабости мужчины". Как считает В. Н. Кардапольцева, хотя Ю. М. Лотман рассматривает русскую культуру XIII – начала XIX веков, эти три основных стереотипа в целом отражают особенности женских типов и в культуре последующих исторических отрезков времени.