А именно: политические мероприятия направляются или к поддержанию и уничтожению определенной экономической системы или ее составных частей, или же влияют на судьбу отдельных членов хозяйственной организации. Под экономической системой я понимаю определенный порядок экономической жизни данной совокупности людей, в котором господствуют известные принципы. Различение отдельных экономических систем привело бы к неодинаковым результатам в зависимости от выбора признаков различия. Если мы пока удовольствуемся принятым Бюхером критерием – путем от производства к потреблению, – то получим три исторически сложившиеся экономические системы: самостоятельное натуральное хозяйство, меновое хозяйство городов и современное капиталистическое хозяйство с широким обменом. Как известно, все три, или, если мы захотим рассматривать социалистическое "самодовлеющее хозяйство" на высшей ступени развития, как четвертую экономическую систему, то все четыре экономические системы существуют в современных культурных государствах одновременно друг с другом. На них опираются социальные классы: земельная аристократия и крестьянство, как представители различных форм первобытного натурального хозяйства, мещанство, как представитель территориально-ограниченного менового хозяйства, буржуазия, как классовое выражение капиталистически развитого менового хозяйства в его консервативно-монархической форме, и, наконец, пролетариат с его тенденцией к обобществлению и демократизации.
Что мы разумеем под составными частями экономической системы, должно бы быть ясно: обособленные сферы однородной экономической жизни, образуемые одинаково заинтересованными группами лиц – частями социальных классов, которые, хоть и являются членами одного и того же тела, но при известных условиях могут прийти в противоречие между собой. Чем выше, сложнее экономическая система, тем многообразнее это разделение. Так, наибольшее число оттенков мы находим в рядах буржуазии, представляющей капиталистическое хозяйство в его поступательном развитии: аграрная, промышленная и финансовая буржуазия.
Этого, нам кажется, достаточно для понимания сделанного выше различия в характере мероприятий экономической политики: первая категория мер относится (имеет целью или, по крайней мере, следствием) к существованию, содействию в развитии или уничтожению известной экономической системы или ее составных частей, или, – как мы уже можем теперь подставить вместо этого, – известного социального класса или его групп. Другими словами, эти меры видоизменяют экономический порядок в пользу или во вред известной группе интересов.
Примерами могут служить: освобождение крестьян, торговые договоры, биржевые реформы, ограничения разносной торговли или больших магазинов, установление Befähigungsnachweis’а – свидетельства о достаточной технической подготовке, как условия к самостоятельному ведению ремесленных и фабричных предприятий, охранительное рабочее законодательство и т. п. В резкой противоположности с этой категорией мероприятий экономической политики стоит другая категория, которая имеет объектом судьбу отдельных, произвольно сгруппировавшихся индивидуумов, без отношения к определенной экономической системе и соответствующей ей принадлежности к тому или другому классу. Сюда относятся, например: политика борьбы с нищенством с ее придатком в виде современного принудительного страхования, многие отделы политики по отношению к различного рода товариществам, многие отрасли финансовой политики, например, политика подоходного обложения, которая знает лишь различие между бедным и богатым, между имеющим собственность и лишенным ее, одинаково несущественное как для теоретика, так и для практика социальной политики. И в то же время, например, политика обложения торгово-промышленных предприятий и т. п. очень легко может относиться к первой категории мероприятий, поскольку ее целью или следствием является содействие развитию или нанесение вреда крупной или мелкой промышленности, капитализму или ремесленному производству.
Читатель уже догадывается, какую цель я преследую, делая это различие в мероприятиях экономической политики: я хочу выделить первую категорию мер в качестве социальной политики. Таким образом мы получаем следующее определение этого понятия: под социальной политикой мы понимаем те мероприятия экономической политики, которые имеют целью или следствием сохранение, содействие развитию или уничтожение, подавление определенной экономической системы или ее составных частей. Ей я противопоставляю индивидуальную политику - те мероприятия, которые направлены ко благу отдельных лиц или групп, без различия их принадлежности к определенной экономической системе, а значит, также и к определенным социальным классам. В пользу моей терминологии говорят следующие основания:
1) Этим достигается выделение, так сказать, экономической политики первого класса и обособление ее от других мероприятий, что делает возможным разграничение важного от неважного, постоянного от преходящего.
Тогда сравнительно незначительные мероприятия, следствием которых является воздействие на экономический строй в определенном направлении, будут иметь для нас несравненно большее значение, чем самые обширные индивидуально-политические мероприятия. Вопросы о том, большее или меньшее число лиц, вместо денежной помощи из налога в пользу бедных, будет охотнее получать более или менее высокую ренту из специальной страховой кассы, больший или меньший процент с доходов богатых людей будет взят посредством подоходного налога, будет ли помощь голодающим ткачам оказана из дохода с благотворительного базара или из кассы военного ведомства, составленной взносами сердобольных людей и т. д., – имеют бесконечно меньшее значение для всей экономической жизни, а вместе с тем и жизни общества в целом, чем, например, вопросы: будет ли следствием осуществления данной меры законодательной охраны рабочих вытеснение или сохранение мелкого производства, ведет ли известная политика к увеличению или уменьшению крестьянских хозяйств, способствует или препятствует данная мера налоговой политики развитию крупных магазинов, укорачивает или удлиняет данное распоряжение существование домашней и кустарной промышленности, произойдет ли расцвет или упадок крупной промышленности вследствие принятого торгового договора и т. д., и т. д.
2) Выделяя в особую группу мероприятия, влияющие на характер экономической системы, мы вносим порядок в пестрый ряд явлений экономической политики. Я, по крайней мере, не вижу лучшей точки зрения для группировки однородных и разграничения неоднородных мер. Ясная формулировка политико-экономических систем дает нам систему экономической политики. Она получается из группировки влияющих на данную экономическую систему мероприятий путем обособления и соответствующего наименования совокупности мер, касающихся отдельных отраслей и областей этой экономической системы и т. д. И эта систематика будет опираться на "сущность вещей", а не обязана своим возникновением преходящим историческим обстоятельствам.
Наконец, спрашивается, в-третьих, не произвольно ли мы назвали лишь одну группу мероприятий экономической политики "социальной политикой"? Я думаю, что совершенно нет.
Прежде всего, что касается значения этого выражения в разговорном языке, которое всегда должно быть принимаемо во внимание при установлении научной терминологии, то мы видели, что в данном случае оно по большей части так неопределенно, что не препятствует произвольному толкованию выражения "социальная политика". Мне кажется даже, что многим неясно представлялся именно тот смысл его, который дается нами – сравните, например, вышеприведенное определение из "словаря
государственных наук". Во всяком случае, разговорное значение понятия подходит не ближе к единственному ясному определению Адольфа Вагнера (социальная политика = политика устранения недостатков, возникающих из процесса распределения), чем к нашему. Слово же "социальная" политика по своему смыслу, несомненно, находит самое лучшее применение по отношению к мероприятиям, влияющим на характер "социального строя". При употреблении его в этом смысле, содержание и его словесное выражение вполне покрывают друг друга.
II
Если мы в последующем изложении, установив понятие социальной политики, попытаемся прибавить кое-что для характеристики ее сущности, то нам представится, очевидно, двойная задача: во-первых, исследовать, какова суть и значение политики вообще, а следовательно, и социальной политики; во-вторых, – выяснить характерные особенности социальной политики, которые именно отличают ее от других отраслей политики.
Так как мы не задаемся здесь целью писать статью о политике вообще, то для выяснения нашей точки зрения по отношению к первому пункту придется ограничиться лишь несколькими намеками. Если вся политика, говоря словами Шлейермахера, представляет "плодотворную деятельность", то она покоится, очевидно, на идее осуществимости свободно избранных целей. Здесь говорится, конечно, не о произвольном преследовании фантастических, лишенных плана целей. Это значило бы стать на точку зрения мечтательного утопизма, не имеющего почвы в действительности и не могущего оказывать обратного влияния на жизнь.
А надо ее понимать в том смысле, что политика, как всякая "плодотворная деятельность", несовместима с мыслью о невозможности влияния единичной воли на естественную необходимость совершения. Недавно мне довелось в другом месте указать на то, что неумение согласовать свободную осуществимость самостоятельно поставленных целей с идеей строгой причинности в социальной жизни обусловливается смешением точек зрения социального теоретика, считающегося лишь с причинной необходимостью, и политического деятеля. В несколько другой форме ясно выразил ту же мысль Джон Стюарт Милль, сказав: "Учение о независимости социального прогресса от неизменных законов во многих головах неразрывно связано с мыслью, что индивидуальными усилиями или правительственными мероприятиями нельзя оказать значительного влияния на ход общественного развития. Это – заблуждение. Из того, что все совершающееся, в том числе также и акты человеческой воли, является следствием определенных причин, не следует, что волевые акты вообще и даже волевые акты отдельных индивидуумов не могут быть, в свою очередь, причинами большого значения".
Милль указывает, вслед за тем, на деятельность капитана во время бури и продолжает: "Как ни безусловны законы социального развития, они не могут быть более безусловными или строгими, чем законы природы, и, однако, человеческая воля может превратить их в орудия своих замыслов, и степень, в которой она достигает этого, составляет главное различие между диким и высоко цивилизованным человеком".
Во всякой политике, как "успешной деятельности", можно различать два существенных элемента: цель и средства к ее достижению. Поскольку эта цель, по сравнению с существующим положением дел, представляется лучшим и желанным, поскольку она противопоставляется реальному status quo в качестве сравнительно законченной идеи, мы можем назвать ее политическим идеалом, осуществление которого должно быть достигнуто политическими мероприятиями.
О политическом идеале мы и будем говорить в дальнейшем изложении. Каково вообще, – должны мы спросить, – может быть к нему отношение науки? Очевидно, оно должно быть двоякое: наука может рассматривать идеал в его необходимости или в его свободе. Она может или объявить его причинно обусловленным в его возникновении – генетическая точка зрения, или же осветить его в его ценности и значении – критическая точка зрения. Последняя, в свою очередь, исходит из молчаливого предположения веры в возможность успешного изменения направления политической деятельности, так как без этой веры критика была бы праздной, чисто академической болтовней. Как я представляю себе до сих пор остающееся совершенно без внимания учение о причинной необходимости идеалов партийной политики, я показал по отношению к современному пролетарскому идеалу в цитированной уже работе.
Здесь же, напротив того, я намерен попытаться осветить некоторые новые стороны критической точки зрения. Относительно своей точки зрения я должен прежде всего сказать, что я не придаю научной критике роли руководительницы по отношению к политическому идеалу. В одном из значительнейших новейших сочинений о социальной политике, вышеупомянутой книге Штамлера, сделана попытка утилизировать учения кантовской этики о "регулятивной идее" для социальной жизни. Штамлер ищет сущность социальной "закономерности" в телеологическом соотношении социальных событий с единой объективной целью всей социальной жизни, которую научное мышление должно установить a priori. Эту точку зрения я считаю ошибочной, но, так как для подробного опровержения ее здесь не место, нам приходится ограничиться замечанием, что он относит в сферу познания такую область человеческого бытия, которая в главных своих элементах выходит за его пределы. Все политические стремления имеют своим конечным основанием общее миросозерцание и жизнепонимание отдельных людей, а это последнее, в конце концов, укрывается в метафизическую область веры, куда не смеет последовать за нею познание. Часто указывавшееся противоречие кантовской этики, что она уничтожает дело всей жизни своего творца, переходя через указанную в "критике разума" границу человеческого познания, и вносит в этику онтологическое доказательство, которое было устранено из науки и утилизировано религией, – это же противоречие губит и рассуждения Штамлера.
Если справедливо, что "законосообразность" познавания имеет своей основой единство формы нашего мышления, то не менее справедливо, что такая "законосообразность" не может быть установлена ни для человеческой деятельности вообще, ни для политической деятельности в частности, именно потому, что у этого единства нет "конечной" цели. Того, кто не желает знать или признавать категории причинности, мы можем, конечно, оставить в стороне, как чудака, упрямца или идиота, но мы не можем поступить таким же образом с тем, кто защищает миросозерцание, противоположное нашему. Почему я не должен избрать целью своих стремлений "общество людей с свободной волей", а не ницшеанскую "теорию культурного удобрения", мистический аскетизм или рабскую мораль, – не сумеет "доказать" мне ни один человек, хотя бы он затратил на это столько же труда, как Штамлер, по той простой причине, что здесь
речь идет не о распознании истинного или ложного, т. е. соответствующего однообразным законам человеческого мышления или противоречащего им, а о выборе точки зрения, определяемой, главным образом, моими чувствами, принятие которой еще далеко не оправдывает причисления меня к категории идиотов или чудаков.
Но если даже наука и будет изгнана из этой непринадлежащей ей области, то этим вовсе еще не устраняется возможность критики политического идеала. Наоборот, ее задачи по отношению к этому последнему все еще очень многочисленны и важны, если мы даже откажемся от навязывания ей "конечных целей".
Задачи критического учения о политическом идеале заключаются, главным образом, в следующем: прежде всего оно должно взяться за "критику" в кантовском смысле слова, т. е. установить границу доказуемого; затем, в пределах "доказуемого", т. е. в области, доступной научному познанию, она должна водворить порядок и ясность. Тут дела не мало: надо обнаружить ошибки, противоречия и непоследовательности в выработке идеала. Самый идеал должен быть установлен и обрисован с соблюдением формального единства. Затем следует указать соотношение идеала в одной области, – например, социально-политической, – к идеалу в другой области, – хотя бы этической; нужно также решить вопрос о зависимости чистого идеала от конечных целей и т. д.
Эти исследования касаются, главным образом, формальной разработки идеала, но и его содержание тоже должно быть исследовано критически. Нужно показать, что известный идеал утопичен, так как находится в противоречии с объективно необходимыми фактами, что необходим другой идеал, ввиду того, что желательно достигнуть каких-либо других целей, или же потому, что существует ряд неустранимых обстоятельств.