Как мы видели, расовые гигиенисты – сплошь люди с естественнонаучным образованием. Отсюда понятна их склонность возводить определенный порядок общественных отношений, например, тот, который, по их мнению, наиболее соответствует требованиям расовой гигиены, в сан "естественной законосообразности", в стремлении к осуществлению расово-гигиенического идеала видеть нечто само собой понятное, стоящее выше всяких сомнений и споров. Такой взгляд страдает неясностью. Нет какого-то общественного порядка "на естественной основе", существующего в силу закона природы. Кто до сих пор не уверился в этом, тому достаточно прочесть, например, книгу Отто Аммона, о которой мы уже упоминали выше. Там каждый "естественный" или необходимый общественный порядок основательно приводится к абсурду. Да и кто мог бы удержаться от смеха, узнав, что в таком "на законе природы" покоящемся обществе, как его необходимые элементы, фигурируют, между прочим, крупные торговцы, наемные рабочие и рентьеры.
Это напоминает худшие времена незрелой, хвалебной "вульгарной экономии", которые мы должны бы уж пережить теперь. Впрочем, мне кажется, что автор названной книги думал сказать не такую бессмыслицу, как он сказал. Может быть он хотел только выразить мысль, что существующий порядок нашего общества построен в приблизительном соответствии со способностями живущих в нем людей, – мысль, отстаиваемую также Шмоллером и о которой можно еще рассуждать. А чудовищная идея об "естественной законосообразности" биржи и рентьеров находится вне круга предметов обсуждения для каждого философа общественности, не живущего в состоянии полнейшей невинности.
Но и положение, что идеал расовой гигиены, т. е. благосостояние рода, обязательно при всех условиях должен быть поставлен впереди всех других, как это, по-видимому, принимает, например, Альфред Плетц в его книге, – я считаю недоказанным предположением. Прежде всего, "благо рода" не есть цель высшего порядка по сравнению с какой-либо диаметрально противоположной, например, счастьем индивидуума. При известных условиях один идеал приходит в конфликт с другим, как это пыталось уже изобразить чуткое художественное творчество, – например, Гергарт Гауптман в его первом произведении, – и уже сила аргументов решает победу того или другого идеала. При этом я не хочу оспаривать возможности, что идеал расовой гигиены может доказать свое первенство перед всеми другими, например, также и перед социально-политическим идеалом, поскольку его осуществление является conditio sine qua non к достижению каких-либо других целей, о чем будет еще говорено далее. Но я имел в виду и оспаривал не эту необходимость, которая была бы равносильна практической потребности, а необходимость, желающую казаться естественной законосообразностью. Лишь против этой последней направлялась пока моя полемика.
Мнение, что социальная политика должна ориентироваться согласно заимствованному извне идеалу, т. е. признание необходимости чуждого господства идеала в области социальной политики, разделяется, по-видимому, и католическо-социальной партией. Только она обосновывает эту необходимость совершенно другим образом: она апеллирует к вере, которая лишь и может привести к предположению о неизменном естественном праве в духе католического учения. Я уже раньше указывал на то, что точка зрения социальных католиков отличается большой ясностью и определенностью, как и все учения замечательной в этом отношении школы иезуитов.
С сознанием собственного достоинства восклицает упомянутый нами Тониоло: "Какая научная школа или какая социально-реформаторская партия в состоянии выставить более ясную и многообещающую программу, гарантированную опытом истории"? Социальные католики, действительно, имеют точку опоры, исходя от которой они могут строить план переустройства общественного порядка в определенном направлении. Конечно, для этого необходимо одно предварительное условие – именно вера в божественность того "естественного" порядка общества, осуществление которого должно быть целью. Католическо-социальная теория бессильна там, где это условие отсутствует. Наука может лишь констатировать это. Вступать в полемику о конечной цели социального католицизма она не может.
Наоборот, по существу научными аргументами борются этическо-социальные политикоэкономы, к которым без всяких сомнений мы можем причислить и представителей евангелическо-социального направления. Поэтому, если они видят необходимость этического идеала в социальной политике, то мы можем прилагать к их доказательствам масштаб научной критики. К сожалению, здесь в большинстве случаев совершенно отсутствует благодетельная определенность воззрений, свойственная католикам. Посмотрим же, что можно установить на основании более ясно выраженных мнений этической школы?
Насколько можно судить, поводом к "этизированию" социальной политики послужили, главным образом, два соображения. Первое из них – что экономическая деятельность также подлежит этической оценке. Для специалиста достаточно напомнить хотя бы спор между Ласоном и Шмоллером о "нравственном характере", присущем деятельности вбивания гвоздя. Шмоллер полагал тогда, что и при этом должно быть дано место этическим соображениям. Или припомним слова Густава Кона о "любимой манере исключать экономическую деятельность из области этики" и "выводимой отсюда независимости эгоизма". Впрочем, взгляды "этической" политической экономии настолько известны, что их подробное изложение здесь излишне.
Второе соображение, которое повело к узурпации социально-политической области этикой, состоит в том, что процветание экономической жизни или, как обыкновенно выражаются, возможно обильное производство богатств не может быть конечной целью человеческих стремлений и что, напротив, сами экономические успехи должны быть лишь средством к цели – существованию, "достойному человека", с точки зрения этики. Этот порядок идей тоже знаком каждому, кто несколько начитан в политико-экономической литературе последних десятилетий. Он происходит от Сисмонди и Карлейля и в полной чистоте встречается снова в новейшем сочинении этической политической экономии, много раз упоминавшейся книге Штамлера, где опять повторяется, что "производство" не может быть "основным явлением", "не может представить безусловной конечной цели социальной жизни" и т. д. Откуда с видимой последовательностью умозаключается: значит, в социальной политике надо руководствоваться не ее собственным, а высшим идеалом – этическим. Но при внимательном рассмотрении мы находим, что эта дедукция основана на ложном умозаключении. Без дальнейших рассуждений можно принять обе посылки этиков. Конечно, было серьезной ошибкой старой школы объявлять экономическую деятельность индифферентной в нравственном отношении. Не надо было особого глубокомыслия, чтобы видеть поверхностность этого взгляда. Немного философской подготовки было достаточно, чтобы раскрыть это очевидное недоразумение.
Само собой разумеется, что человек, как нравственное существо, представляет неразрывное целое, которое не может в одной сфере его деятельности подлежать нравственной оценке, а в другой – нет. Понятно само собой, что и самые незначительные действия, чисто техническая операция с гвоздем также составляют элемент всей совокупности действий нравственной индивидуальности. Одержать победу должна была "этическая" политическая экономия и в критике торгашеского идеала прежней буржуазной экономии.
Уж слишком грубо было стремление этого направления политической экономии, заклейменного Сисмонди названием "хрематистики" (искусства разбогатеть), низвести идеал человечества на уровень идеала американского свиновода. Можно было даже обойтись без тяжелой артиллерии кантовской этики, чтобы поколению, менее погрязшему в круге понятий Lombard Street, доказать чудовищность следствий "производительного идеала": желание сделать людей, а именно рабочих, средством к достижению материальных целей – массы производимых богатств; хотя, конечно, эта точка зрения и не была так "бесчеловечна", как ее теперь представляют. "Конечная цель" и там была "гуманна" – не бездушная масса богатств, а вполне жизненные карманные интересы класса предпринимателей представляли "безусловную конечную цель социальной жизни". Это все-таки следует упомянуть в защиту чести старой буржуазной экономии.
Но что доказывает все это по вопросу: должна ли социальная политика заимствовать идеал у этики? Мне кажется – ровно ничего. Иначе как же? Значит идеалы всех наших действий должны быть этическими, если все действия человека подлежат этической оценке? Или во всех сферах нашей деятельности должны господствовать этические мотивы потому, что наша конечная цель может быть нравственной? Совершенно нет. Наоборот, считается само собой понятным, что в отдельных сферах нашей деятельности господствуют особые идеалы и только экономическая область почему-то непременно должна оставаться в зависимости от этических соображений. Может быть, врач лечит больного с этической точки зрения? Или гигиенист действует сообразно предписаниям этики? Их идеалом служит нормально функционирующий организм человека, который в свою очередь, конечно, является носителем нравственных идей и может не быть абсолютной конечной целью человеческих стремлений; но для них он представляет единственную руководящую нить их искусства.
А если деятельность врача и гигиениста захотят причислить к животной области, чтобы этим объяснить неэтический характер их идеалов, то спрашивается: художник творит, ученый исследует, руководствуясь этическими принципами, или нет?
Не находят ли оба руководящий идеал в их собственной сфере деятельности?
Не господствует ли в искусстве идеал красоты, а в науке – идеал истины?
Оба идеала "неэтичны" – и все-таки служат идеалами духовной человеческой деятельности.
Итак, – что и требовалось доказать: – сколь несомненно, что каждое экономическое, даже каждое техническое действие и действие врача, художника или ученого могут быть подвергнуты нравственной оценке, столь же мало оснований экономическим результатам, как и всяким другим частным результатам человеческой деятельности, быть конечными целями нашего существования; совершенно невозможно допустить, что уже этим одним будто бы доказывается необходимость построения экономической жизни на этических основах, навязывания социальной политике идеала, заимствованного из этики. Возможность особого социально-политического идеала должна существовать при всех условиях. Конечно, с другой стороны, таким же образом уже господствующее направление доказывает возможность этического идеала для социальной политики.
Поэтому нам остается еще привести другую часть защиты автономности социально-политического идеала, в которой будет доказано, что, если зависимость даже и возможна, то все-таки она нецелесообразна.
2) Чуждое господство в социальной политике нецелесообразно.
Важнейшее требование, которое должно быть исполнено руководящим идеалом какой-либо отрасли политической деятельности, заключается, по-моему, в следующем: быть верным, надежным и недвусмысленным, чтобы всегда служить политику для несомненного указания пути.
Как маяк, который из нескольких, а не из одной неподвижной точки испускает лучи хорошо известного света, привел бы корабль, вместо спасения, к гибели, так и политику грозит серьезная опасность от идеала, который, наподобие блуждающего огонька, лишен спокойствия и постоянства маяка, указывающего путь. А именно такими кажутся мне этическо-социальный и христианско-социальный идеалы, как руководящие нити социальной политики.
Прежде всего мы спрашиваем: дают ли этические и религиозные соображения вне экономической жизни точку опоры, из которой эта жизнь может быть направляема? Хотя некоторые представители этих мировоззрений и утверждают это, но мы знаем уже, каким путем можно достигнуть того "неподвижного полюса в потоке явлений": путем безусловной, чистой веры в предустановленную гармонию. Но хотим ли, можем ли мы хоть одну важную сферу человеческо-практической деятельности ставить в зависимость от этого требования? Я думаю, что никто вне тесного круга строго верующих католиков не захотел бы построить здание современной социальной политики на таком неустойчивом фундаменте. По меньшей мере, пришлось бы всем несогласно мыслящим заново искать руководящий принцип их социально-политической деятельности. А главное, так как правительства современности и, вероятно, также ближайшего будущего, не сделаются приверженцами ортодоксальной католическо-социальной точки зрения, то для практической жизни этим ничего бы не выигрывалось.
Сказанное относится к тому, что называют "материальным", естественным правом, т. е. таким, которое заключает в себе конкретные формы социального порядка. Где естественное право – как, например, у Штамлера – сводится к чисто формальному принципу "руководящей идеи", там главным сомнением является то, что такой принцип совершенно не дает годного к употреблению руководства для практических политических мероприятий, о чем будет еще сказано ниже.
Охарактеризованные выше точки зрения, которые можно назвать абсолютными, имеют, по крайней мере, одно преимущество – хотя и непригодной, но твердой руководящей основы. Наоборот, все те этические системы, которые признают изменяемость основ нравственности в различные периоды времени, можно сравнить с кораблем, несущимся по течению. В противоположность к абсолютным, их можно назвать относительными.
Теперь спрашивается: что могут дать они для сколько-нибудь верного направления социальной политики? Экономическая жизнь должна быть "этизирована", приведена в соответствие с требованиями законов нравственности. Но под влиянием чего вырабатываются наши понятия о нравственно дозволенном и запрещенном? Они представляют "осадок" всего бытия в данную эпоху, – говорят этики. Но это, во всяком случае, не значит, чтобы мы представляли их упавшими с неба; это противоречило бы основам мировоззрения эволюционистов-этиков. Следовательно, мы должны заключить, что они представляют результат всех условий существования человечества в данное время, будет ли их возникновение рассматриваться с теологической или какой другой точки зрения.
Я совершенно не хочу рассматривать здесь колоссальную проблему о генезисе нравственных представлений. Но со мной наверное согласятся, что к числу факторов, которые именно по воззрениям современной эволюционистской этики играют громадную роль в образовании нравственных понятий, принадлежит экономический. Если из условий окружающей среды должны быть объяснены изменения того, что мы по существу считаем нравственно дозволенным или запрещенным, то, как один из самых важных элементов этой среды, бесспорно должна быть принята во внимание организация экономической жизни, хотя такой взгляд и не обязывает еще к признанию так называемого "материалистического" понимания истории. А захотят последователи относительной этики, говорящие об "осадке нравственных идей", отрицать эту зависимость, так мы покорнейше просим их сказать нам прежде всего, откуда же еще должен получиться этот "осадок"? Итак, проповедники этическо-социальных взглядов, если они захотят обосновать свою точку зрения с ясностью, необходимой для выяснения вопроса, но, к сожалению, слишком часто отсутствующей, то не смогут отрицать внутреннего противоречия своих воззрений, состоящего в том, что они прикладывают к экономической жизни масштаб, заимствованный из той самой экономической жизни, которую хотят измерять. Что это теоретическое противоречие в "этизировании" социальной политики сопровождается опасными последствиями в практической жизни, может убедиться каждый, кто беспристрастно наблюдает влияние "этической" политической экономии на хозяйственную жизнь. По своей природе это направление всегда экономически реакционно. Самый факт его возникновения представляет реакцию против слишком быстрого темпа экономического прогресса.
Капитализм создает почти одновременно рабочее движение и "этическую" политическую экономию или, что по существу равносильно, христианский социализм: во Франции и Англии около середины нашего века, в Германии – для поколения наших отцов, а в Италии, например, теперь. Но в то время, как рабочее движение выступает прогрессивной силой, т. е. не стремится к уничтожению ни одного современного завоевания высших форм экономической жизни, историческая миссия "этической" политической экономии состоит в "задерживании". Все совершается чересчур быстро, при этом бешеном темпе мы теряем весь наш культурный багаж, "нравственное" преобразование не поспевает за экономическим; старые испытанные формы хозяйственной жизни, рассадники покорности и порядка, патриархальных нравов и морали, должны быть предохранены от разрушительного влияния промышленной революции, слабые должны быть защищены, сильные укрощены – так звучат предостережения "этической" политической экономии по адресу правительств. Основным мотивом всех "этических" и большинства христианско-социальных экономий является инстинктивный ужас перед крупно-капиталистическим развитием и симпатия ко всем формам мелкого производства и их носителям: мелким крестьянам, мелким ремесленникам, мелким кустарям и т. д.
И это понятно; ведь все взгляды об отвечающей требованиям этике хозяйственной жизни могут вырастать, если не на капиталистической почве, то лишь на почве докапиталистической системы производительных отношений. На первой выросла этика или безнравственность "вульгарной экономии", вторая породила этическую и христианско-социальную политическую экономию, которая представляет, можно сказать, теоретическое выражение консервативной мелкой буржуазии, как отдельные формы проявления социализма, например, Прудона, являются теоретическим выражением прогрессивной мелкой буржуазии. Попутно я хочу указать на то, как научный социализм, тоже признающий эволюционную этику, совершенно логичным образом отказался, при требовании определенной формы социального порядка, от ссылки на этические принципы, так как они всегда представляли бы лишь результат современности.
Для доказательства, как беспочвенно, неустойчиво и, следовательно, сомнительно этизирование социальной политики, я хотел лишь иллюстрировать сказанным опасные последствия этого для практической жизни.
"Этическая" социальная политика по существу всегда реакционна в своих тенденциях, что достаточно подтверждается историческим опытом.
Но она кроет в себе еще одну, не менее серьезную, опасность для успешного развития хозяйственной жизни, также присущую ее натуре. А именно – "этическая" экономическая политика имеет прирожденную тенденцию к бессистемности, отсутствию строгого плана, казуистике, близорукому политиканству, эклектизму.