Слова Стендаля не были пророчеством наугад, они вытекали из всего мировоззрения этого писателя, который умел глядеть не только глубоко, но и далеко. (Впрочем, одно вытекает из другого - глубина психологического анализа неотделима от исторической перспективы.) Романы Стендаля, конечно, помечены своим временем; "Красное и черное" он назвал скромно, но с вызовом "хроникой 1830 года". Однако в Стендале много от XVIII века - и от его философов, в частности Гельвеция, и от характеров - достаточно заглянуть в мемуарную литературу эпохи Казановы, чтобы найти духовных родственников стендалевских героев. А пониманием романа как правдивейшего раскрытия человеческих характеров, ритмом повествования, стилем письма, сухим и, однако же, драматическим, Стендаль близок к авторам XX века.
Временная отдаленность придает некоторую бесспорность достоинствам его романов, мы говорим о них с большей уверенностью, чем о книгах наших современников. Вместе с тем мы не испытываем холода музея; "Красное и черное" - рассказ и о наших днях. Стендаль - классик и наш современник; его нельзя причислить к тому или иному литературному направлению. Он - реалист, поскольку реалистично все большое искусство - и "Гамлет", и "Дон Кихот", и "Фауст". Он - романтик, поскольку, изображая реальность, он часто меняет пропорции, видит вершины, заглядывает в пропасти, жаждет духовного совершенства ("Le sublime"); но это не каноны литературной школы, а крылья, вдохновение. (Существуют литературоведы, которым очень хочется разложить всех писателей на полочки и приклеить ярлыки. Стендаль для них неприятность: принадлежал к романтической школе, а создал реалистический роман. Они все же склоняются к анкетным данным: был с романтиками, значит, романтик. Недавно опубликованы заметки А. Фадеева; он пишет, что романтизм в представлении Стендаля "не означал какой-то литературной школы или течения".) Стендаль принадлежит всем, и каждый вправе видеть в нем своего учителя.
Я не раз перечитывал "Красное и черное". Мне кажется, что я многому научился у Стендаля - скорее как человек, чем как писатель (но можно ли противопоставить писателя человеку?). Когда роман потрясает, не думаешь о том, как он сделан. Читая "Красное и черное", живешь с Жюльеном Сорелем. Но вот сейчас я думаю о том, как сделана эта необыкновенная книга. Я думаю не о Жюльене, а о Стендале, следовательно, об Анри Бейле, думаю с признательностью ученика.
Опыт Стендаля не только опровергает заблуждения далекого прошлого, он рассеивает и многие иллюзии настоящего; Стендаль писал, что придет время, когда его книги покажутся "не чрезмерно аффектированными, а правдивыми". Уроки Стендаля для меня прежде всего в исключительной правдивости его книг. Анри Бейль умел любить и ненавидеть, он говорил: "Искусство живет только страстями". Но он при этом знал, что чем больше страстности в притяжениях и отталкиваниях, тем настойчивее совесть да и разум требуют правды.
Когда Стендалю докучали вопросами о его профессии, он полушутливо, полувсерьез отвечал: "Наблюдатель человеческих сердец". Это как будто совпадает с обычным представлением о работе писателя, который должен наблюдать происходящее, а затем, осмыслив свои наблюдения, описать жизнь. <Такое определение работы писателя можно услышать из самых различных уст; к нему добавляют, в зависимости от характера общества, "проявив при показе действительности полную объективность, как того требует искусство" или "подвергнув свои наблюдения социальному анализу и осветив их передовой идеологией".>
Очевидно, слово "наблюдение", как и все человеческие слова, достаточно эластично. Флобер писал: "Ты сможешь изобразить вино, любовь, женщин при том, мой милый, условии, что сам не будешь ни пьяницей, ни мужчиной, ни солдатом. Если ты вмешиваешься в жизнь, то ты ее плохо видишь - или слишком от нее страдаешь, или слишком ею наслаждаешься". Эти слова относятся к 1850 году - Флобер тогда еще не приступил к своему первому роману "Госпожа Бовари". Он, конечно, чувствовал, что жизнь Анри Бейля, как и все творчество Стендаля, противоречит его представлениям о долге писателя. Бейль и воевал, и увлекался политикой, и влюблялся; никто, кажется, так не наслаждался жизнью и так не страдал от нее, как он. Его биография предопределила характер и содержание его книг. Меня поэтому не удивляет, что молодой Флобер писал: "Читал "Красное и черное", вещь, по-моему, плохо написана и мало понятна как в отношении характеров, так и замысла". (Можно добавить, что биография писателя вообще в большой степени определяет его творчество: ведь биография - это жизнь художника, его связь с обществом, его личный душевный опыт. Участие в обороне Севастополя помогло Толстому написать "Войну и мир". Непрерывные схватки с банкирами, стряпчими, ростовщиками, судьями продиктовали немало страниц Бальзаку. Флобер, который в молодости проповедовал объективизм художника, впоследствии признавался: "Эмма - это я!" Однако нет более яркого свидетельства органической связи между жизнью писателя и его книгами, нежели связь между Стендалем и Анри Бейлем. Автор прекрасных исследований, посвященных жизни и творчеству Стендаля, Анри Мартино помог мне многими деталями пополнить мои представления о значении автобиографического элемента в книгах Стендаля. Но самым существенным для меня были книги самого Стендаля: "Дневники", "Воспоминания эготиста", "Жизнь Анри Брюлара". Я говорил, что многому научился у Стендаля, я могу добавить, что это относится и к Анри Бейлю.)
"Наблюдатель человеческих сердец", Анри Бейль никогда не смотрел на жизнь со стороны. Вот одна из первых страниц его биографии. 1793 год. Конвент приговорил Людовика XVI к казни. Анри Бейлю десять лет. Его родители возмущены якобинцами: ""Никогда все же они не посмеют его казнить!" А я про себя думал: почему бы нет, если он - изменник?.. Донесся шум - приехала почтовая карета из Лиона и Парижа. Мой отец сказал: "Пойду посмотреть, что эти изверги еще понаделали". А я надеялся, что изменника все-таки казнят… "Конечно, - промолвил он с печальным вздохом, - они его убили". Я испытал тогда одну из самых больших радостей моей жизни". А вот последняя страница. 21 марта 1842 года он сказал: "Я довольно хорошо скрываю мою болезнь… Умереть на улице - в этом нет ничего смешного, конечно, если это не нарочно…" На следующий день он шел по улице Капуцинов и упал, чтобы умереть, не приходя в сознание. Вся его жизнь была заполнена увлечениями, работой, путешествиями, борьбой. Он не хотел смотреть человеческую комедию из ложи бельэтажа, он сам ее играл. Может быть, поэтому некоторые французские писатели считали его неисправимым дилетантом.
Рецепт Флобера и жизнь Бейля несовместимы. Если задуматься над работой этих двух писателей, то может сначала показаться, что Флобер был трудолюбивым мастером, а Стендаль легкомысленным любителем. Флобер работал над "Госпожой Бовари" около шести лет. Стендаль написал "Пармский монастырь" в пятьдесят два дня. (Он писал вообще очень быстро - "Арманс" написан в восемнадцать дней, а триста страниц незаконченного романа "Ламиель" в сорок дней.) Флобер изучал подробности карфагенского быта, неделю искал название для газеты, которую читал аптекарь Омэ, решив написать "Бювара и Пекюше", выписывал учебники геологии и книги по садоводству, мог в точности объяснить медицинскую ошибку доктора Бовари. А Стендаль порой до того пренебрегал точностью внешних описаний, что часть действия "Красного и черного" перенес в Безансон, где никогда не был, и спокойно оповестил об этом читателей. (Гоголь знал Петербург, Москву, Украину, но никогда не бывал в русском городе, далеком от всех границ, показанном им в "Ревизоре".) Означает ли это, что Стендаль писал о том, чего не знал? Напротив, его романы потрясают своей душевной достоверностью. Л. Н. Толстой говорил: "Я больше чем кто-либо другой многим обязан Стендалю. Он научил меня понимать войну. Кто до него описал войну такою, какова она есть на самом деле?.. Все, что я знаю о войне, я прежде всего узнал от Стендаля". Над этими словами стоит призадуматься. Война в романе "Пармский монастырь" меньше всего напоминает традиционные батальные полотна. Стендаль показывает битву при Ватерлоо глазами молодого Фабрицио: маленький клочок земли, которую взрывают снаряды, и чувства юноши - страх, изумление, наивная гордость. Короткая глава помогла Толстому понять войну. Стендаль не был у Ватерлоо, но с войной он встречался - и в Альпах, и на Березине, и в Германии. Давние воспоминания помогли ему в 1838 году описать Ватерлоо, как Севастополь помог Толстому написать "Войну и мир".
Садясь писать роман, Стендаль ничего не "изучал" (только раз, усомнившись в сложностях дамского туалета, он решил расспросить об этом Манти). Его мало интересовал реквизит, он показывал характеры, страсти, судьбы. Однако его герои живут не в абстрактном мире, мы видим их окружение, понимаем, откуда они пришли. Стендаль хорошо знал законы общества, но больше всего его увлекало то, что Фадеев назвал стендалевской "диалектикой души".
"Красное и черное" Стендаль писал с перерывами. Он начал роман в октябре 1829 года в Марселе и, видимо, привез в Париж два месяца спустя только первую часть. В Париже его ожидало немало событий. Прошлым летом он познакомился с кузиной художника Делакруа Альбертой, которую называл "Санскритом". Альберта отличалась неровным характером, переходила от страстности к холоду и снова зажигалась. Стендаль расстался с ней, надеясь, что разлука укрепит ее чувство. Однако, вернувшись в Париж, он убедился, что Альберта предпочла ему его друга. Он был мрачен, он увлекся работой. Он написал залпом несколько новелл, среди них "Ванину Ванини". В январе он встречается с итальянкой Джулией Риньери; вскоре Джулия ему признается в любви, говоря: "Я знаю, что ты стар и уродлив…" 17 января Стендаль возвращается к начатому роману. В апреле он сдает в набор начало "Красного и черного". В Марселе еще не было второй героини романа - Матильды. Теперь она встает перед Стендалем: он вспоминает Альберту, видит Джулию, видит и себя. Задумавшись, он идет на свидание с Джулией, а на улицах стреляют - это Июльская революция. Он пишет своему английскому другу: "К сожалению, Мериме в Мадриде, он не видел этого единственного в своем роде зрелища, 28 июля на сто человек без чулок и без курток приходился один хорошо одетый. Чернь проявила героизм и была полна благороднейшего великодушия после битвы". Он увлечен политическими событиями. Он вставляет в рукопись романа новые страницы. Сколько он над ним работал? Меньше шести месяцев. Но можно ли его упрекнуть в поспешности, в недодуманности? Он жил до того сорок шесть лет и в роман вложил множество своих чувств, наблюдений, мыслей. Все его романы сначала пережиты и только потом написаны.
Я всегда с удовольствием перечитываю умные, необычайно тонкие письма Флобера: оживает образ автора "Госпожи Бовари", мы видим его с книгой или за письменным столом, в десятый, в сотый раз он переписывает страницу: он похож на ювелира, на микробиолога. Не таков Стендаль. <Живи он сейчас у нас, его, наверно, долго не принимали бы в Союз писателей, как дилетанта.> Он путешественник, политик, знаток музыки и живописи, историк и менее всего профессиональный литератор.
Ему было двадцать два года, когда актриса Мелани Гильбер, в которую он был влюблен, уехала из Парижа в Марсель. Бейль последовал за ней, поступил приказчиком в колониальную лавку, восхищался Шекспиром, старался тронуть сердце Мелани и вел дневник. Семь лет спустя мы видим его на Березине с отступающей армией, в кармане томик Вольтера - он его подобрал в Москве. Еще через пять лет он в Милане и влюблен в Метильду. Итальянские либералы гадают: может быть, Бейль - агент французского правительства? Австрийская полиция убеждена, что он связан с карбонариями. Когда его спрашивают, что он делает в Милане, он пожимает плечами: он обожает хорошую оперу.
В 1830 году, вскоре после революции, его назначают консулом в Триест. Граф Седленицкий, префект венской полиции, пишет Меттерниху: "Ваша светлость может увидеть из рапорта генерального директора полиции Милана барона Торрезани, что 22 и 23 сего месяца тот самый француз Анри Бейль, который в 1828 году был выслан из Милана как автор многих революционных памфлетов, опубликованных под вымышленным именем барона Стендаля, снова прибыл в Милан. Он заявил, что направляется в Триест, чтобы выполнять обязанности консула по назначению теперешнего французского правительства". Граф Седленицкий посоветовал Меттерниху отказаться принять консула, который известен "опасными политическими идеями". Меттерних внял доброму совету. Бейля назначают консулом в маленький город Чивита-Веккия, находящийся в папских владениях.
Посетители консульства, капитаны дальнего плавания и негоцианты, не подозревают, что консул на досуге пишет романы. Стендаль увлекается политикой и оперой, Бонапартом и женщинами, археологическими раскопками и карбонариями.
Подростком Анри Бейль писал: "Моя цель? Стать большим поэтом. Для этого необходимо прекрасно знать людей. Стиль для поэта - нечто второстепенное". Я говорил, что Бейль жил не для литературы, но его жизнь позволила ему стать большим писателем.
Будучи только наблюдательным, писатель может прекрасно описать внешность героев, их поступки, показать быт, нравы, но для раскрытия внутреннего мира персонажей, для объяснения их поступков нужно нечто иное. Для перевоплощения мало таланта и фантазии, требуется душевный опыт, ибо собственные переживания, разумеется осознанные писателем, - ключи к пониманию переживаний других. Этими ключами обладал Стендаль, и в этом объяснение долговечности его романов. Обстановка, костюмы, нравы устаревают куда скорее, нежели человеческие страсти. Если комсомольцев потрясают трагедии Шекспира, то кого удивит, что, хотя теперь нет ни заговоров ультрароялистов, ни иезуитских семинарий, ни перекладных, переживания Жюльена Сореля хорошо понятны людям 1958 года?
Большими писателями после их смерти клянется кто хочет и как хочет. Восхваляя Бальзака, пытались принизить Мопассана и во славу Бодлера поносили Элюара. <Маяковского освистывали во имя Пушкина, а четверть века спустя, прославляя хором Маяковского, осуждали Мартынова.> В конце XIX века некоторые поклонники Стендаля, опираясь на его книги, обличали авторов, пытавшихся показать социальные противоречия общества. Такие поклонники Стендаля уверяли, будто Анри Бейль был апологетом крайнего индивидуализма. При этом они повторяли слово "эготизм", которое Стендаль ввел во французский язык. (Эгоизм - чрезмерная любовь к себе, "эготизм" - любовь говорить о себе, его можно перевести как "ячество".) Стендаль впервые употребил этот термин, говоря о Шатобриане, которого не терпел: "От него воняет эгоизмом, эготизмом, плоской аффектацией". Одну из своих мемуарных книг Стендаль определил как эготизм. Он говорит: "Искренний эготизм для меня - описание человеческого сердца…" В дневниках, заметках, письмах Стендаля много наблюдений над собой; но он далек от самолюбования. Бейль интересовался собой, потому что Стендаль хотел узнать людей. Душевный опыт писателя зависит не только от пережитого, но и от умения пережитое осмыслить. Бейль влюблялся, путешествовал, увлекался политикой, встречался с различными привлекавшими его людьми не для того, чтобы все это описать, меньше всего в нем расчетливости профессионала. Но Стендаль умел думать над восторгом и разуверениями Бейля. Есть люди, которые много пережили, но не могут об этом рассказать, не могут даже понять, что с ними случилось, и, найдя в романе описание страданий героя, впервые задумываются над своей жизнью. Стендаль жил щедро, и он упорно, неотвязно думал над пережитым. Он мог говорить о себе как о персонаже романа. В дневнике за 1811 год есть запись: "Такого человека следует выбросить в окно" - это отзыв Бейля о Бейле.
Обычно появление автора на страницах романа меня, как читателя, расхолаживает, даже если писатель умнее, тоньше, интереснее своих героев. Мне кажется, когда я дохожу до авторских отступлений, что на сцену выбегает драматург и объясняет, почему его герой застрелился, вместо того чтобы жениться, или - это уже вовсе нестерпимо - читает зрителям небольшую лекцию об антисоциальной природе самоубийства, о превосходстве творческого труда над неврастенией. Место автора за кулисами. Стендаль, однако, часто показывается на страницах своих романов. Порой только точка с запятой отделяет переживания Жюльена Сореля от комментариев Стендаля. Почему это вмешательство автора не мешает читателю? Вероятно, потому, что Стендаль умел не только говорить о Бейле как о герое романа, он говорил о героях романа как о себе.
Есть в "Красном и черном" удивительные строки. Они относятся к последним мыслям бедного Жюльена Сореля, приговоренного к казни. Это мысли Стендаля об истории, о познании, о трагедии человека: "О девятнадцатый век!.. Охотник в лесу стреляет из ружья, добыча его падает, он бросается за ней, попадает сапогом в муравьиную кучу, разрушает жилище муравьев, и муравьи, и их яйца летят во все стороны… и мудрейшие философы из муравьиного рода никогда не смогут понять, что это было за огромное, черное, страшное тело, этот сапог охотника, который так внезапно ворвался в их жилище, вслед за ужасающим грохотом и снопом рыжего пламени… Мушка-однодневка появляется на свет в девять часов утра в летний день и в пять часов вечера умирает. Как ей понять слово "ночь"? Дайте ей еще пять часов жизни - и она увидит ночь, поймет ее…" Таковы мысли двадцатитрехлетнего Жюльена. Но задолго до того, в 1817 году, в "Истории итальянской живописи" Стендаль писал: "Мушка-однодневка, которая рождается утром и умирает до заката солнца, считает, что день вечен". Стендаль одарил Жюльена своими мыслями, не побоялся слить автора с героем.
Конечно, австрийские полицейские страдали присущей людям этой профессии манией преследования: Стендаль не был опасным заговорщиком. Но политика его страстно увлекала. В течение полувека многие литературоведы пытались это отрицать. Особенно это стесняло тех исследователей Стендаля, которые видели в нем апологета эгоизма.
Как-то в московском Литературном музее я увидел небольшую записку Стендаля П. А. Вяземскому. Бейль посылает своему соседу номер газеты "Тан": "Там есть замечательные слова молодого казака. Какая сила, если бы буржуазия пошла навстречу крестьянину". Я не знаю, о каком казаке, о каких крестьянах, о какой буржуазии идет речь. Где тот номер газеты? Все это теперь может заинтересовать только историка. Но для Стендаля - то был сегодняшний номер газеты, сегодняшние заботы, сегодняшняя буря…
Гоголю нравились "Римские прогулки" Стендаля, но вряд ли он принял бы "Люсьена Левена". Приехав во Францию в 1837 году, Гоголь с отвращением заметил: "Здесь все политика". Стендаль не считал, что все во Франции политика, но он понимал, что политика заняла важное место в жизни его современников, и это не угнетало, а радовало его.