Бесчисленны сказки и легенды о надувательствах черта его должниками. Крестьянин обязуется отдать черту душу под условием, что тот выстроит ему дом, гумно либо вспашет поле, вообще исполнит какую-нибудь сложную работу прежде, чем запоют петухи. Честный черт трудится в поте лица своего, но, когда работа уже близка к концу, плут-мужик заставляет петуха петь раньше срока, и бедный черт вынужден провалиться восвояси, имея только то одно утешение, что работу, им не довершенную, уже никакою человеческою силою нельзя довести до конца: здание останется недостроенным, незапаханный кусок полосы - навсегда пустырем и т. д. Либо черт подрядится построить для какого-нибудь города мост с условием, что ему будет принадлежать душа первого, кто пройдет по мосту. Горожане мост примут, а первыми пройти по мосту пустят осла, козла или собаку, и опростоволосившийся черт должен удовольствоваться этой скромною добычей. Часто вместо души ему подсовывают тень. В Саламанке, в университете, черт читал курс магии, предупредив слушателей, что в виде гонорара он возьмет душу того, кто на последней лекции останется последним в аудитории. В роковой день студенты бросили жребий, кому быть жертвою беса. Но парень провел кредитора. Когда черт устремился на него, он закричал:
- Я не последний, профессор: есть еще один!
И указал на свою тень. Черт бросился на нее, принимая ее за человека, а студент благополучно улизнул.
Эта сказка дала сюжет известной балладе Теодора Кёрнера. Тему тени, проданной недогадливому черту под видом души, разработал в замечательном романе своем "Жизнь и приключения Петера Шлемиля" Адальберт Шамиссо.
Русский черт в житейских делах совершенный невежда и всегда обманут смертными самым жалким и нелепым образом. Достаточно вспомнить сказки о Шабарше и работнике Балде (переложенную в стихи А. С. Пушкиным), чтобы видеть, как ограничены умственные способности и, наоборот, велика честность русского черта: на какие детские шутки можно его поймать!.. В других сказках - дадут черту пулю вместо ореха, он добросовестно грызет; чугунного болвана принимает за человека; дается в обман солдату, который запирает Сатану вместе со всею его командою в свой ранец и отдает пленный ад в таком виде и кузницу: "Ваше царское величество! прикажите изготовить тридцать железных молотов, каждый молот в три пуда". Царь отдал приказ: сейчас же изготовили тридцать молотов. Солдат принес ранец в кузницу, положил на наковальню и велел бить как можно сильнее. Плохо пришлось чертям, а вылезть никак нельзя! Угостил их солдат на славу! "Теперь довольно!" Хитрый барин замучил чертей, заставляя их возить его по зыбучему болоту, и они сами никак не могли догадаться злодея своего утопить, покуда их не надоумила встречная баба. Примеры бесовской наивности в русских сказках бесчисленны. Даже в предметах по собственной своей, так сказать, профессии черт слаб, недогадлив и несведущ. "Первый винокур", но - его ничего не стоит напоить допьяна, и в таком виде делай с ним что хочешь В карты играть - православные его непременно обжулят, а шулер он такой плохой, что даже простоватого деда в "Пропавшей грамоте" не удалось обыграть сатанинской шайке. И наконец, кто знаком с запретными русскими сказками, тот вспомнит, какими забористыми дурачествами морочат черта разные игривые бабенки, попадьи и прочие внучки Евы, как бы в отмщение за свою прародительницу, которую великий Змий-сатана соблазном своим лишил рая… Очевидно, черт с тех пор совершил эволюцию, обратную исторической эволюции человеческого рода: люди в несчастье поумнели, а черт нестерпимо поглупел.
Весь век торгуя душами, черт, по-видимому, совершенно не знает толку в своем товаре, и потому вместо души ему можно всучить самую невыразимую дрянь. Французский трубадур Рютбёф рассказывает, как глупый черт, ловя в мешок душу умиравшего крестьянина, поймал сдуру ветры, которые испустил больной, да так и остался с этой благодатью. Знаменит подобными несчастиями черт Paperfiquiere (Бумажный черт), историю которого рассказал Рабле. Не больше, чем с душами, везет черту в его земных женитьбах: свидетели - Бельфэгор, приключения которого описаны Макиавелли и Страпаролою, и черт известной испанской сказки, которого теща загнала в бутыль, закупорила и бросила на вершине горы.
Черти Дантова ада, встреченные поэтом в пятом рву восьмого круга, великолепная смесь обоих дьявольских начал: ужасного и смешного. То и другое перепутано в их наружности, поведении, именах. Их общее родовое имя - Malebranche, Скверная поросль. А частные имена: Malacoda (Скверный Хвост), Scarminglione (Шкуродер), Alichino (Хлопокрыл; впрочем, некоторые комментаторы думают, что это искаженный французский черт Hellequin), Calcabrina (Черт-Правёжник, выжимающий пользу даже из инея: равносильно русскому простонародному "с дерьма пенки снимает"), Cagnazzo (Пес Паршивый), Barbariccia (Плут-Борода), Libicocco (Скверный Южный Ветер), Dragignazzo (Ядовитый Драконишко), Ciriatto (Хрюкало), Graffiacane (Собаколуп, по одному из комментаторов, Данте именем Graffiacane превратил в дьявола современного ему флорентинца, кардинала Ruffiacane), Rubicante (Краснорожий).
Данте оставил им жесты и мимику подонков флорентийского простонародья. Они щелкают языком и подмигивают, чтобы привлечь к себе внимание своего атамана, а атаман подает им трубные сигналы способом, о котором лучше не вспоминать. Они даются в обман Чиамполо или кому-то другому, скрытому под именем "слуги доброго короля Тебальдо", и двое из них, Аликино и Кальбарино, вступают из-за этого в драку, падают сгоряча в озеро кипящего олова, и товарищи тащат их оттуда крюками.
Очень похожи на этих дантовских чертей те дьяволы-интриганы, которых выводят мистерии и морали Средних веков и Возрождения. Главным назначением их было смешить зрителей дурацки-чудовищным видом, проказами, гримасами, комическою погонею друг за другом и постоянною дракою с щедро рассыпаемыми пинками и оплеухами. Это шуты и клоуны священной сцены, столь же частые и необходимые на ней, как цинические и первобытные дураки в трагедиях Шекспира. Особенно часты такие черти-клоуны в священном театре французском, английском и немецком; реже - у итальянцев.
Французская мистерия XV века "Рождество, страсти и воскресение Господа нашего Иисуса Христа" (La nativité, la passion et la resurrection de N. S. Jésus Christ), сочинение Арнуля Гребана, имеет 34 574 стиха, разделенных между 303 действующими лицами, в числе которых много чертей, играющих роль смешную и жалкую. Получив сведения, что близится Искупление мира, Люцифер велит трубить сбор всем чертям; тех, кто не отвечает на призыв и ленится прийти на собрание, нещадно секут плетьми, возят голым задом по всему аду, семь раз окунают в самый глубокий адский колодезь. Является Сатана. Он только что с земли, где тщетно старался хоть чем-нибудь повредить Христу. За неудачу ему немедленно задают достодолжную таску, хоть он и протестует, взывая к справедливости всего ада. В другой сцене Сатана, Астарот и Берик присутствуют при Вознесении Христовом, но удается видеть чудо только одному Сатане. Астарота, едва попробовал поднять глаза к небу, незримая сила бросает ничком, а Берика оглушает ударом по голове. Они решают возвратиться в ад, хотя предчувствуют, что не очень-то любезно их там встретят.
В другой сцене Сатану, скованного раскаленными цепями, волочат по всему аду.
- Что, брат? трудишься в поте лица своего? - спрашивает его Люцифер.
В "Мистерии св. Дезидерия", сочиненной около того же времени Вильгельмом Фламангом, черти высмеиваются как глупейшие хвастуны и говорят языком нарочно пошлым, дурацким и непристойным. В "Мистерии о Петре-Меняле" (Pierre le changeur marchand) озлобленные черти, у которых заступничество Святой Девы отняло принадлежащую им погибшую душу, острят насчет Бога за то, что Он произнес приговор не в их пользу:
Ведь он послушный маменькин сынок:
Все исполняет, как она велит.
Скажи он хоть словечко поперек -
И тут же будет ей нещадно бит.
В одной немецкой "Мистерии Страстей Господних" Люцифер беседует с чертями о своем и их падении и о гордости, которая была тому причиною. Но черти ругают его и бьют:
- Довольно уж нам проповедей-то!
В другой мистерии - "Воскресение Христово" (1464) - Люцифер, после того как Искупитель опустошил его царство, закован в цепи и посажен в бочку. Сатана и другие черти отправляются на ловлю новых душ, которые могли бы пополнить убыль старых. Но едва они уходят, Люцифер начинает звать их обратно и орет так громко и так долго, аж у него смертельно разболелась голова. Черти вернулись, но больной Люцифер уже успел позабыть, зачем он звал их, и черти ругают его, жалуясь и сожалея о душах, ими тем временем потерянных. Сатана вновь отправляется-таки на ловитву. Так как его долго нет, то Люцифер начинает беспокоиться:
- Уж не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья? Да уж не убили ли его?
Наконец Сатана возвращается с душою одного священника - и Люцифер хохочет, удивляясь, что прежде всего попадают в ад именно те, кто должен был бы показывать другим дорогу в рай. Но хитрый священник не остается в долгу и, грызясь слово за слово, так обрабатывает Люцифера, что тот велит отпустить его как можно скорее восвояси.
В плачевном виде выставляет черта испанская комедия XVII века "El Diablo predicator" ("Черт-проповедник"). Черт оклеветал в скверном поведении монахов одного францисканского монастыря в Лукке и возмутил против них население. Бедным монахам приходилось очень плохо, как вдруг с неба спускается архангел Михаил с младенцем Христом на руках и приказывает клеветнику обратить свои каверзы в благо и возвратить оклеветанным их прежнюю репутацию.
К числу смешных чертей принадлежат дьявол Скарапино во "Влюбленном Роланде" Боярдо - какой-то мальчик-с-пальчик адского мира, живущий в атмосфере винного погреба и кухонного чада, - и черти, которых Лоренцо Липпи написал в своем "Malmantile".
Осмеяние, направленное против черта, должно было рано или поздно коснуться и некоторых явлений, тесно связанных с чертовщиною, - обрушиться на магию и ее причудливые тайны. Этот веселый скептический смех прорывается в народе бодрою сатирою как раз в период, когда учащаются процессы против колдуний и костры ведьм горят по Европе с усиленной яростью, - в XV–XVI веках. Ни у кого смех над магией не звучит так громко, как у Теофила Фоленго, остроумного, богатого воображением, веселого автора "Бальдо", короля макаронических поэтов (1496–1544). В VII макаронике этой поэмы он издевается над доминиканцами, которым вверена была инквизиция:
Вся их обязанность в том, чтобы седлать ослов для колдуний. (Officiumque gerunt asinus imponere struas).
В макаронике XXI он описывает в невыразимо смешном и непристойном виде кухню, школу и лупанар ведьм в царстве Кульфоры и извиняется, что кое о чем должен умолчать, так как побаивается, не послали бы его инквизиторы в пытку и на костер. В "Куртизанке" Пьетро Аретино некая Альвиджия оплакивает смерть своей хозяйки, старой колдуньи, которую только что сожгла инквизиция:
- Она была Соломонией (Salomona), Сибиллою, Хроникою для сыщиков, кабатчиков, носильщиков, поваров, монахов и всего честного света; она строго соблюдала все вечерние службы и теперь мне, своей ученице, оставила весь свой скарб и всю колдовскую утварь: пузырек со слезами любовников, cara non nata (кожа животного, добытого оперативным путем из материнской утробы), заклятия к усыплению, молодильные рецепты, черта, запертого в ночном горшке, и прочее, и прочее.
В "Одержимой" (Spiritata) Ласки (1503–1583) Трафела говорит: "Когда кто-нибудь обидится до того, что начинает верить колдовству, ведьмам, духам, заклятиям, можно по справедливости сказать, что он стал гусь-гусем…" Вообще в итальянских комедиях и повестях XV века колдуны, ведьмы и магические операции - частая тема шуток. Костры горят - чего нельзя серьезнее, а народ и демократическая литература острят. Любопытную смесь суеверия и скептицизма, ужасного и комического, смеха и страха представляет знаменитый рассказ Бенвенуто Челлини о том, как он выживал чертей в Колизее. Хотя подлинность записок Бенвенуто Челлини более чем сомнительна, зато совершенство этого превосходного романа и верность его духу эпохи настолько несомненны, что его можно смело цитировать как исторический документ. "Во время этого странного образа жизни я познакомился с сицилийским священником, человеком очень ученым, глубоко изучавшим греческую и латинскую литературу. Однажды зашел у нас разговор о некромантии; между прочим я сказал, что мне чрезвычайно хочется узнать, что это за искусство, а еще более увидеть самые его действия.
- Для этого нужна душа твердая и предприимчивая, - отвечал священник.
- Только бы представился мне случай посвятить себя в эти таинства, а твердости у меня хватит.
- Если так, я удовлетворю твоему желанию.
Вот мы и условились приступить к делу.
Вечером священник сделал необходимые приготовления и велел мне взять с собою одного или двух товарищей. Пригласив Винченцио Ромоли, мы отправились в Колизей. Там священник облекся в одежду некроманов и стал чертить на земле круги с чудными церемониями. Когда все было готово, он сделал в кружке двери и перевел каждого из нас туда. Потом распределил между нами занятия: приятелю своему Пистойа, пришедшему с ним, он отдал талисман, нам поручил надзор за огнем и куреньями и начал заклинания. Эта история продолжалась часа полтора. Колизей наполнился легионами адских духов; видя, что их набралось довольно много, священник обратился ко мне и сказал: "Бенвенуто, проси у них, чего хочешь". Я отвечал, что прошу их соединить меня с сицилианкою Ангеликой. В эту ночь мы не получили ответа, тем не менее я был очень доволен всем тем, что видел.
- Надо прийти вторично, - сказал некроман, - и привести невинного еще мальчика.
Я выбрал одного из моих учеников, которому было около двенадцати лет, взял с собою Винченцио Ромоли и еще Аньолино Гадди, моего приятеля. В Колизее начались все прежние проделки. Надсмотр за огнем и куреньями поручен был Винченцио и Аньолино Гадди, а мне дан был талисман с приказанием поворотить его к тому месту, куда некроман укажет. Ученик стоял под талисманом.
Священник начал свои ужасные заклинания, вызывал по именам множество демонов и именем Всемогущего, несотворенного, живого и вечного Бога повелевал им, употребляя еврейский, греческий и латинский языки. Скоро Колизей наполнился бесчисленным множеством демонов. По совету некромана я снова попросил их соединить меня с Ангеликой.
- Слышишь? - возразил некроман. - Они отвечали, что через месяц ты с нею увидишься. Не робей, - продолжал он, - стой тверже: легионов гораздо более того, сколько я вызывал, притом эти самые опасные. Так как они ответили на твой вопрос, то надо обойтись с ними как можно ласковее.
Вдруг мальчик, которого я все держал под талисманом, стал в ужасе кричать, что около нас легионы страшных людей и четыре великана, порывающихся войти в круг. Некроман, дрожа от страха, всевозможными ласками старался от них освободиться. Я боялся не менее других, но старался скрыть это и ободрял товарищей. Ученик, спрятав голову между своих колен, кричал, что он умирает. Священник велел закурить assa foetida; но Аньоло Гадди находился в совершенном оцепенении от ужаса: глаза у него были навыкате, он был ни жив ни мертв.
- Полно, Аньоло, - сказал я, - страх тут не у места; лучше помоги-ка нам: насыпь поскорее assa foetida на угли.
Мальчик мой решился поднять голову; видя, что я смеюсь, он ободрился. Дорогой он уверял нас, что два чертенка бежали перед нами и прыгали то на крыши, то с крыш. Некроман клялся, что с тех пор, как он занимается этим искусством, с ним никогда не случалось ничего подобного, уговаривал меня присоединиться к нему, обещая от некромантии неисчислимые богатства.
- Любовные дела - пустяки, тщеславие, - говорил он, - и ни к чему не ведут.
Разговаривая таким образом, мы пришли домой. Ночью нам только и снилось, что демоны".
Итак, хотя по натуре своей черт смешной такой же пакостник, как черт угрюмый, но он менее опасен и вреден, а потому является как бы переходною ступенью к "доброму черту".
Противоречие между самым понятием "злого духа", с одной стороны, и "добра" - с другой, казалось, должно было бы помешать народу создать идею о добром черте, в контраст или в поправку к черту злому. Но не только народ, а и богословы не удержались от соблазна открыть двери этой примирительной идее. Одни считают, что дьявол может покаяться и обратиться к Богу, другие - что он непременно должен покаяться и обратиться. Притом не все дьяволы виноваты в одинаковой мере, а мера их первой вины предполагается пропорциональною их последующей злости. Ориген считает, что в великой битве между ангелами верными и отпавшими не все небесные духи приняли прямое участие, но многие вели себя выжидательно, сохраняя нейтралитет. Этих духов, которые "не были ни мятежными, ни верными Богу, но остались сами по себе", Данте встретил в преддверии ада при "жалких душах тех, кто прожил век ни славно, ни позорно". В путешествии св. Брандана упоминается таинственный остров, на острове - чудесное древо, а на древе - стаи птиц самой чистой, снежной белизны: эти птицы как раз и были ангелы падшие, но не порочные. Они не терпели никакой нарочной кары, но Бог исключил их из вечного блаженства. Угоне Альвернийский нашел подобных же ангелов в окрестностях земного рая, они поклонялись истинному Богу и по воскресеньям свободны были от своих наказаний.
Порядочный черт прежде всего услужлив. Он помогает людям в опасностях и нуждах совершенно добровольно, без всякого дурного намерения, не прося никакой награды или же довольствуясь самою малою. Примеров тому несть числа.
Порядочный черт - существо благодарное.
"Однажды зимою, - говорит старая немецкая хроника, - некоторый бедный черт, полузамерзший на страшном холоде, попросил приюта в доме рыцаря Бернгарда фон Штретлингера. Последний, тронувшись жалким видом черта, подарил ему плащ. Вскоре затем рыцарь отправился на поклонение святым местам. На возвратном пути он попался в плен и заключен был в тюрьму на горе Гаргано. Как вдруг является рыцарю тот самый черт, одетый в подаренный ему рыцарем плащ, и говорит:
- Я послан архангелом Михаилом, чтобы отнести тебя домой. Поспешим, потому что жена твоя собралась уже выйти замуж за другого.
И доставил рыцаря восвояси как раз вовремя, чтобы помешать беззаконному браку".
Многие другие рыцари и святые путешествовали тем же способом, без малейшего участия в том магических средств. Святой Антидий (ум. ок. 411) ездил на черте в Рим, чтобы намылить голову тогдашнему папе за какой-то грешок против седьмой заповеди.