Итак, леший является персонажем разных жанров русской устной прозы – быличек, бывальщин и сказок. Относятся к разным жанрам и рассказы о лешачихах или лисовихах, которые ничего принципиально нового в интересующий нас вопрос о жанровых особенностях рассказов о лешем не вносят. Это рассказы о том, как лешачиха пугает воем и хлопками женщин в лесу, как она уводит детей или парней, пасет по уговору с пастухом коров, награждает чудесными дарами чем-либо угодивших ей людей. Лешачиха рисуется то как страшное безобразное существо с огромными грудями, то как нагая девушка, идущая по лесу, то как женщина в белом сарафане, или в "печатном сарафане с пестрядинными нарукавниками, ростом с лесом вровень". В одном из рассказов она живёт с мужем – лешим Иваном, который приезжает под видом генерала, в черной шубе с красным кушаком. И здесь, так же как в рассказах о лешем, мы видим на пути движения жанра от былички к сказке последовательное усиление антропоморфных черт образа и всё большую бытовизацию всего рассказа. Таким образом, с представлениями о лешем и лешачихе связаны не только разные жанры, но и разные виды устной прозы. Рассказы эти близки друг другу по основному персонажу, по связи с народными верованиями, но вместе с тем не совпадают по своей функции и вследствие этого и по своим жанровым признакам. Естественно, что в результате общности содержания эти произведения находятся в постоянном взаимодействии и легко переходят из одной жанровой категории в другую.
Былички и бывальщины, как уже отмечалось, несут в себе предпосылки для циклизации. Это характерно, в частности, и для рассказов о лешем, Стоило заговорить о нем, рассказать один какой-нибудь случай, как сразу же в ответ сообщались аналогичные рассказы. Так, в с. Атушеве П. Вересов в 1897 г. записал 12 рассказов о лесовике: о том, как он является в разных видах, – стариком в белом балахоне и лаптях, знакомым, соседом, в обыкновенной одежде, даже в образе предводителя дворянства, – о мальчике, которого два с половиной дня водил леший, о посредничестве колдунов, о женщине, которая, проклятая мужем, два года жила у лешего, о восьмилетней девочке, которую неделю водил леший, и т.д.
Тут и элементарные былички и сложные рассказы о том, как мужик помог жене лешего разродиться, за что был им помилован, о том, как леший выдал за деревенского парня дочь попа, которую много лет назад похитил, о том, как в ночь под воздвиженье лешие играют и проигрывают зверей и домашний скот ("На местах сборища луг был весь выбит и исцарапан когтями зверей, и один из леших оставил берестяной лапоть, длиною в сажень").
Интересно, что все рассказы точно датированы, все они связаны с определенными людьми и местами, указаны рассказчики, т.е. независимо от сюжета они сообщаются как информация, как свидетельское показание.
Как неоднократно указывалось исследователями, значительные изменения социальных и культурных предпосылок влекут за собой исчезновение старых повествовательных форм и создание новых. Судьба устной прозы о лешем может служить иллюстрацией этого положения.
В настоящее время былички и бывальщины о нем явно изменили свою функцию и превратились в шутливые рассказы, пародирующие подлинные суеверные мемораты и фабулаты. Очень редко рассказы лешем носят характер суеверного мемората, т.е. формы, которая в прошлом была преобладающей. Уже в конце XIX в. информаторы подчеркивали, что рассказывают о прошлом или даже о далеком прошлом.
В Вологодской губернии, по свидетельству одного из корреспондентов Тенишева, крестьяне говорили: "Было время, годов 20 или 30 тому назад не проходило ни одной ночи, чтобы не похалестился леший. Нельзя было выйти вечером или рано утром в лес на охоту: то поет песни, то лает собакой, то кричит птицей и перелещается всякими минерами, а то ещё заведет куда-нибудь, что и не выйдешь... А ныне совсем его даже не слыхать, если и случится, то совсем редко и то перед каким-нибудь несчастьем, а больше перед покойником – утопленником или удавленником".
"Перевелась ныне эта погань, – заметил информатор из Пензенской губернии, – вот деды рассказывают, что в те поры, когда и лесов было больше и болот с трясинами, так и не ходи лучше ночью в лес, повстречает тебя эта дрянь-то, да и всё тут".
Характерен рассказ, записанный в 1958 г. В.Н. Басиловым в Воронежской области о том, как пьяный шёл вечером домой "и будто кто дернул. Я назад оглянулся, а он, лохматый, ползет на четвереньках". Информатор детально рассказывает, как испугался лешего, как пятился, как молился, а потом даёт разрядку напряжения: "А это ребята в ночное ездили, шубу вывернули, надели". Вопросы собирателей о лешем вызывают у информаторов недоумение и смех. Правда, в силу своей занимательности суеверные рассказы дольше сохраняются в репертуаре, чем живёт само верование, но всё же они уступили место рассказам о чудесах науки и техники.
Что же касается сказок о лешем, в которые, изменяя свои функции, частично превращаются былички и бывальщины, то их судьба неотделима от общих судеб постепенно затухающей сказочной традиции.
III. Русский фольклор о водяном
Водяной был одним из наиболее популярных образцов демонологии восточных славян. "Домовой, леший и водяной, – считал П.В. Иванов, – входят в общее представление злого духа, составляя только местные, так сказать, его разновидности". По словам Д.К. Зеленина, водяной – "название общеизвестного представителя нечистой силы, обитающего в водах".
"В водяных верят так же, как в свое собственное существование, – писал в конце XIX в. тамбовский краевед А.П. Звонков, – передают при этом целую массу "бывальщин", "оказий" и "страхов"".
Поверья о водяном нашли отражение в различных фольклорных жанрах: в заговорах и пословицах, в былинах и сказках и, прежде всего, естественно, в бывальщинах и быличках – "оказиях и страхах", по терминологии А.П. Звонкова, т.е. в суеверных меморатах.
Образ водяного, подобно образу лешего, с которым у него много общего, преимущественно антропоморфный. Сходство этих двух демонических существ, их общность отмечается на основании народных поверий, целым рядом исследователей. Например, Вл. Даль писал о водяном в народном представлении следующее: "Это нагой старик, весь в тине, похожий обычаями своими на лешего, но он не оброс шерстью, не так назойлив и нередко даже с ним бранится". О внешнем сходстве этих двух "духов природы" говорил и А. Колчин: "Видам своим он (водяной. – Э.П.) подобен лешему, только шерсть на нем очень лохматая и белого цвета", подчеркивая далее, что "образом своей жизни он вполне подобен тоже лешему, только леший царствует в лесу, а водяной – в воде". О водяных, что они "отвратительного вида и смешиваются в народных поверьях с лешими", писал и Дм. Шеппинг. Близки и народные рассказы о происхождении водяных и леших: по одним из них – это дети чёрта, или Адама и Евы; по другим – осколки камней, которые бог, создавая мир, ударял один о другой; по третьим – заложные покойники или дети, проклятые родителями. Во всяком случае, представления о происхождении, самом существе и основных функциях этих мифических существ едины –. это духи природы, представители нечистой силы, враждебной человеку.
Чаще всего водяной в поверьях восточных славян изображался безобразным голым стариком – косматым, одутловатым, покрытым тиной, с большой бородой и зелеными волосами. В некоторых местах портрет водяного уточнялся деталями: лапы вместо рук, хвост, рога на голове, гусиные лапы и т.д.
Информаторы из Смоленской губернии утверждали, что водяной, которого якобы видели водолазы, похож на человека, но на ногах у него длинные пальцы, вместо рук лапы, на голове рога, сзади хвост, глаза горят как уголья.
П. Крупнов из Вологодской губернии сообщал, что, по представлениям местных крестьян, водяной – "мужик, очень широкий в плечах, с тонкими ногами. У него небольшие рога, тело покрыто чешуёй, хвост четверти три длиною, пальцы рук и ног очень длинные, с кривыми, крепкими ногтями, между пальцами перепонки". Близки к этим свидетельствам и зафиксированные у белорусов высказывания о нем и его внешнем виде. По сообщению Е.Г. Романова, образ водяного в представлениях белорусов имеет двойственный характер: это или "огромный старик с зелеными волосами и бородой из водорослей", или же "черное, обросшее волосами человекоподобное существо с рогами, хвостом и когтистыми лапами".
Водяной – хозяин водной стихии – морей, рек и озёр, он повелитель и покровитель рыб. Человеку он, как правило, враждебен: пугает и топит купающихся, разгоняет и выпускает из невода рыбу, разоряет плотины, затягивает в водную глубину свои жертвы. Даже там, где полагают, что водяные сжились с людьми и существенного зла им не приносят, всё же считают, что, "рассердясь за что-нибудь, водяной прорвет плотину или угонит рыбу", или же, "несмотря на всё свое благодушие, так расшалится, что испугает насмерть".
Согласно поверью, водяной покровительствовал, и то в исключительных случаях, лишь рыбакам, пчеловодам и мельникам. Недаром о последних ходили слухи, что они колдуны и знаются с нечистой силой. Рыбаки, пчеловоды и мельники часто приносили водяному жертвы – рыбу, лапти, щепотку табака, медовые соты и т.д.
Образ водяного – водяного дедушки, омутника, водяного или морского царя – в различных жанрах русского фольклора, в зависимости от специфики, функциональной направленности и поэтических особенностей того или иного жанра, предстает по-разному. Однако основные черты его повторяются, генетически восходят к одним и тем же предпосылкам и определяются общим древнейшим анимистическим представлением о всесильной, но часто коварной и злой водной стихии.
Известно, что восточные славяне, как и многие другие народы, обожествляли воду. Свидетельства об этом анимистическом культе неоднократно отмечались исследователями. Нет сомнения, что дошедшие до нас многочисленные запреты и обычаи, связанные с водой (бросание денег в море, источники и т.д.), а также рассказы о водяных и русалках восходят к этим дохристианским формам культа воды. На это обратил внимание уже Шеппинг в своем исследовании славянских мифов, подчеркивая, что представления о водяном "могут служить нам доказательством великого значения воды в религиозном быту нашего язычества". К этим далеким корням восходят дожившие до XX в., в настоящее же время почти окончательно исчезнувшие, представления о водяном как могущественном хозяине рек и озер и повелителе водного царства.
Примечательно, что о водяном русскими этнографами и фольклористами не только собрано значительно меньше повествовательного материала, чем о лешем, но что многие из них отмечают сбивчивость и неясность рассказов о нем. Об этом писал в своем известном исследовании о деревне Будогоще и её преданиях В.Н. Перетц. То же отмечал и Вл. Даль: "О водяном трудно собрать подробные сведения; один только мужик рассказывал мне о нем, как очевидец, другие большею частью только знали, что есть где-то и водяной, но бог весть где".
Тем не менее наличие веры в водяного постоянно свидетельствуется собирателями XIX – начала XX в.
Интересные сведения о поверьях и рассказах о водяном, его местопребывании, внешнем виде, повадках приводит корреспондент Костин из Орловской губернии, к сожалению, без текстов. Говоря о происхождении водяного, он помимо обычных сведений говорит о том, что в водяных "поделались фараоны", и даёт описание фараонов, совпадающее с образами народной резьбы: "Фараоны – голова человечья, передние руки есть, а вместо ног рыбий хвост". О фараонах упоминается и в рассказах о водяном, записанных во Владимирской губернии.
Любопытно, что образ водяного, казалось бы менее популярный в народе, встречается в большем количестве фольклорных жанров, чем лешего.
Хозяином водного царства, которого надо задобрить и который вправе претендовать на почет, уважение и дары, рисуется водяной в пословице: "Дедушка водяной – начальник над водой", "Со всякой новой мельницы водяной подать возьмёт". Как об опасном Недруге говорит о водяном заговор: мать в заклинании отводит от свое, го милого дитяти злого водяного и моргунью-русалку, человек обращается к силам небесным, чтобы нечистые духи "расскакался и разбежалися... восвояси – водяной в воду, а лесной в лес, под скрыпучее дерево". В "отсушке", назначена которой разлучить или рассорить любовников при помощи нечистой силы, рисуется черная река, по которой ездит "водяной с водяновкой, на одном челне они не сидят и в одно весло не гребут, одной думы не думают и совет не советуют". С просьбой об улове обращается к неведомых водным силам рыбак: "Вы эй, мои загонщики, вам кланяюсь до струи воды, до желта песка".
Водяного царя знает былина, образ его хорошо известен волшебной сказке.