В волшебной сказке водяной фигурирует в эпизоде встречи с героем, от которого требует заслуженной благодарности, жертвы, в законности которой ни герой и его жена, ни сказочник и его слушатели не сомневаются. Водяной дедушка заключает договор, в силу которого купец или царь должен отдать ему своего сына. Кроме того, водяной – отец красавицы, которой добивается младший герой и которая помогает ему, как Чернава или дочь поддонного царя в былине беломорского сказителя Л. Крюкова, бежать из-под власти водяного царя и вернуться на родину. Водяной дедушка задаёт герою невыполнимые задачи, гонится за ним и своей дочерью во время их полного чудесных превращений бегства. Однако герои сказки, как и герои былины, всегда одерживают над ним верх. Эта обязательная победа человека над демоническим существом отличает сказку и былину от былички и бывальщины с их склонностью к трагическому исходу столкновения человека с существами потустороннего мира.
Черты духа природы, в которого верят, в сказке совершенно утеряны. Водяной в ней, так же как Кощей, как Баба-яга, как Лихо Одноглазое – фантастический персонаж, наличие которого естественно для мира сказки. Ни сказочник, ни его слушатели не допускают возможности увидеть этого сказочного водяного дедушку в своей реке, стать его жертвой, войти с ним в соглашение. Он страшен, но самая природа этого страха иная, чем вызванного быличкой о действительной встрече с водяным или лешим. Вместе с тем несколько схематичный сказочный образ водяного дедушки несомненно опирается на живую и общеизвестную традицию несказочной прозы и поэтому не нуждается в детальной экспозиции.
В своей установке на вымысел или на правду былина и сказка в данном случае однородны или, по крайней мере, однотипны. И в том, и в другом случае вопрос достоверности не возникает, он не существенен. Морской царь фигурирует как естественный персонаж, существование которого в том мире, с котором живёт герой, столь же натурально, как появление на дне морском Николы Можайского, как женитьба героя на Чернаве или на дочери водяного царя, обладающей колдовскими чарами, как чудесные превращения при бегстве. Былина о Садко – былина-сказка, и живёт она по законам сказочного мира.
Образ поверья входит в другую повествовательную систему и в связи с этим видоизменяется: становятся иными его интерпретация рассказчиком и восприятие слушателями, несмотря на совпадение основного рисунка образа и отдельных повествовательных мотивов.
Образ морского и лесного чуда на лубочной картинке ближе к быличкам и бывальщинам, чем к былине и сказке, так как на ней дано изображение якобы действительно пойманного страшного, удивительного существа, "монструма", связь которого с потусторонним миром не исключена.
В сказке и былине образ водяного является второстепенным, он не несет основную фабульную нагрузку. Это сказка о Марфе-царевне, об Иване-купеческом сыне, о Настасье Прекрасной, но не о водяном. Это былина о Садко-гусляре или Садко-купце новгородском, но не о морском царе. В отличие от них, в быличках и бывальщинах, особенно тесно связанных с поверьями, водяной – основной персонаж повествования. Он интересен и страшен прежде всего тем, что он – жилец потустороннего мира. Смысл повествования состоит в рассказе о столкновении человека с этим миром. Отличается образ водяного в несказочной прозе от образа его в сказке и былине не тем, что он менее изящен и галантен, как считал В.Ф. Миллер, а тем, что в него верят. В отличие от былины и сказки, быличка и бывальщина – рассказ о действительном, притом страшном и необъяснимом происшествии. Мотивы и образы быличек и бывальщин и их установка на "правду" едины. Главное их отличие друг от друга заключается не в характере информации, а в её архитектонике.
Основные сюжеты бывальщины о водяном следующие: мельник ловит водяного в облике рыбы, последний откупается от него; дьячок спасается от водяного, закричав как петух; музыкант играет водяному; водяной находит деньги для бедняка; охотник убивает водяного; солдат бьет водяного; девушки призывают водяного на беседу; водяной выпрашивает дровни, чтобы перевезти свое имущество; мужики помогают водяному прогнать чужого омутника; утопленница становится женой водяного; парень, нырнув, попадает в палаты водяного; водяной даёт поручение деревенским ребятам; с водяным заключают договор и т.д.
Перечень этот далеко не исчерпывает сюжеты бывальщин, связанных с водяным. Однако при всем разнообразии сюжетов, они сводятся к нескольким типологическим ситуациям, общим и для бывальщин о лешем: герой видит водяного, по своей вине или оплошности он подвергается опасности, иногда при помощи своей хитрости и находчивости всё же спасается; герой входит в договорные отношения с водяным, опускается на дно, живёт в подводном царстве, благополучно возвращается. Все эти ситуации присущи также сказкам и былинам, связанным с этим образом. Быличка же знает только первые три момента: встречу, опасность, избавление или гибель. Договор с потусторонней силой, пребывание в неземном мире уже выходят за пределы мемората. Это ситуации, противоречащие самой сути рассказа о лично пережитом.
Таким образом, бывальщина, очень близкая по существу к быличке, разделяющая, как правило, с ней основную установку на достоверность рассказа, всё же, теряя качество свидетельского показания, приближается к сказке и былине.
Мы имеем сравнительно небольшое количество точных записей бывальщин о водяном, а не схематических их пересказов, ещё меньше зафиксировано текстов быличек. Большей частью собиратели ограничиваются информацией, что в той или другой местности (деревне, уезде, губернии) "считают, верят, полагают, утверждают, что...", т.е. сообщаются те самые былички, не меморат, а обобщенное поверье. Объясняется это самым существом быличек, их неоформленностью в стабильный текст, или вернее несущественностью этой формы в сознании рассказчика и его слушателей даже тогда, когда рассказчик неоднократно именно так, а не иначе рассказывает о своей встрече с нечистой силой. Отсюда и возможность коллективного рассказа, о котором упоминают собиратели, когда каждый из присутствующих приводит черты, дорисовывающие образ на основании личного опыта или рассказов, услышанных от других. Даже записи рассказов о водяном такого опытного собирателя, как П.Г. Богатырёв, очевидно, не зафиксированы в их естественном бытовании, а сообщены в ответ на его вопросы.("Слыхали про водяного. Это у нас старик-та видал"). Корреспондент Тенишева из Саратовской губернии ограничивается, например, следующей информацией: "Про водяного народ говорит, что он живёт в омутах и в особенности под мельничными колесами". Типичные былички были записаны С. Староверовым в Вологодской губернии от крестьянина Леонтия Никитича, который якобы сам видел водяного и спасся от него молитвой: "Сам черный, вид его наподобие человека, но только глаза красные, большие – с ладонь, нос – как сапог, не меньше". Другой раз того же Леонтия Никитича водяной схватил за руку, отчего "остался след пятерни". И на этот раз он "отмолился". В Пензенской губернии был даже записан рассказ утопленника, которого откачали, о якобы виденном им подводном царстве, о золотых хоромах водяного, который "ростом сажени полторы, косы на голове по аршину длины, борода длинная, седая".
Эпизоды о водяном в разных фольклорных жанрах (быличка, бывальщина, сказка, былина) показывают, как в зависимости от функциональной направленности повествования в корне меняется единый по своему генезису материал, единый по существу образ, эволюционирующий от народного верования к игре народной фантазии. Процесс этот в основе своей определяется народным мировоззрением, утерей веры в реальность потустороннего мира.
Конечно, следует в данном случае учитывать, что "не исключается возможность переходных форм" и согласиться с Р.Р. Гельгардтом, что "реальность вполне четких границ, всегда отделяющих друг от друга произведения фольклора разных повествовательных жанров, сомнительная". Однако разница основной тенденции в преподнесении и восприятии одного и того же образа и связанных с ним мотивов в разных жанрах несомненна. Именно она определяет особенность образа водяного в быличке и заговоре, бывальщине и пословице, в эпосе и сказке.
IV. Русалки в русском фольклоре
"Поэтический образ фантастических жилиц надземных вод, вдохновлявший поэтов всех стран и соблазнявший художников всех родов изящных искусств, ещё живёт в народном представлении, несмотря на истекшие многие сотни лет", – писал в начале нашего века известный русский этнограф и писатель С.В. Максимов.
С тех пор прошло более полувека, в народном мировоззрении произошли коренные изменения, однако до сих пор в деревнях в устах старшего поколения кое-где ещё можно встретить в основном бессвязные и маловыразительные рассказы о русалках.
Длительная жизнь этого образа в народных представлениях делает актуальным изучение связанного с ним фольклора, чрезвычайно древнего по своим историческим корням и вместе с тем при всей своей традиционности несущего в себе ясные черты трансформации, вызванной исчезновением поверий и сказывающейся в характере интерпретации древнего образа в современном языке и устном народном творчестве.
Живучесть этого образа тем более удивительна что уже в XVIII в. рассказы о русалках исследователям славянской мифологии представлялись архаическим пережитком. Правда, вместе с тем они указывали на широкое бытование этих рассказов в "простонародии". Например, в "Описании древнего славянского баснословия" М. Попова говорится: "В простонародии и поныне носится об них таковая баснь, что будто видают их иногда при берегах озер и рек, моющих и чешущих зеленые свои волосы, а иных, качающихся на деревьях. Как видно, то это древних предрассуждений есть зараза".
В этом же тоне о "русских наядах и нимфах" писал в своем исследовании о славянской мифологии и А.С. Кайсаров: "Баснь говорит, что на них были зеленые волосы и что оне чрезмерно любили качаться на ветвях дерев. Этот предрассудок, обновляемый теперь преданьями, так укоренился в уме простолюдина, что сей и теперь ещё верит, будто бы видел иногда своих русалок на берегу реки, чешущих зеленые волосы. Конечно, теперь уж мало таких премудрых людей на Руси".
Оба исследователя указывают, что образ русалки связан как с лесом, так и с водой, дают один и тот же портрет русалки, которая расчесывает свои зеленые волосы, и утверждают пережиточность этих представлений. Оба они ссылаются в подтверждение сказанного на бытующие предания, "обновляющие" суеверные представления народа. Несколько позже, в 1815 г., П. Строев тоже констатирует, что предания о русалках "и поныне ещё существуют", а в середине XIX в. М.Н. Макаров свидетельствует, что "почти во всех местах великороссийских с самой большою подробностью рассказывают о русалках... Вы встретите много простолюдинов, которые расскажут вам, как и когда они видели русалок". А. Терещенко, описывая в сороковых годах XIX в. русский быт, также подтверждает, что русалки "доселе служат предметом суеверных толков" и что "многие с божбой уверяют, что им случалось много раз видеть русалок".
В сущности в таком же тоне о фольклоре, связанном с представлениями о русалках, говорится в этнографической литературе на протяжении всего XIX в., причем исключительно стабильно перечисляются приписываемые им поступки: они сидят на берегу, кричат, хохочут, щекочут свои жертвы.
Таковыми, например, они изображены в очерках о поверьях Воронежской губернии: русалки обладают вечной юностью и красотой, у них зеленые волосы, живут они в хрустальных дворцах, в ясные летние ночи играют, пляшут и поют на берегах рек, качаются на ветвях, щекочут и уносят в водное царство свои жертвы.
"Народное поверье, – пишет анонимный воронежский краевед, – допускает любовь между людьми и русалками, о чем существует много поэтических рассказов".
Аналогичны и поверья о русалках, собранные в 1861-1888 гг. А.Н. Минхом в Саратовской губернии: "В глубокую полночь при лунном сиянии всплывали на поверхность озера красивые нагие девы с распущенными длинными волосами и с хохотом плескались водой".
В материалах Русского географического общества, собранных в основном в середине XIX г., мы находим множество свидетельств о вере в русалок. Так, согласно информациям из Казанской губернии, там считали, что во время русальной недели по полям блуждают нагие существа женского пола с длинными волосами, нападают на молодых людей и умерщвляют их щекотанием; те же свидетельства мы находим в Калужской губернии, жители которой "весьма важно рассказывают, как они (русалки) на духовской неделе бегают во ржи, качаются на деревьях"; аналогичные сведения записаны в Астраханской, Пермской губерниях и т.д.
Опираясь на материалы, собранные исследователями к середине XIX в., а также на устную и, возможно, литературную традицию, суммировал воззрения народа на русалок в 60-х годах прошлого пека А.Н. Афанасьев. Материалы о русалках можно найти в каждом из трех томов его труда "Поэтические воззрения славян на природу".
А.Н. Афанасьев сопоставляет русских русалок с водяными демонами других народов, в частности, го славянскими вилами, приводит сведения о происхождении русалок, описывает их чертоги, проказы, пляски, приводит многочисленные свидетельства древнерусской литературы о русальной неделе.
Можно сказать, что многочисленные записи рассказов о русалках, сделанные во второй половине XIX в., в сущности не дали принципиально нового материала, а лишь подтвердили документально те сведения, которые Афанасьев приводил в пересказах своих или собирателей.
И в более позднем сводном труде С.В. Максимова, написанном на материалах, собранных путем пикет в самом конце XIX в., мы в сущности имеем опоэтизированное описание всё того же образа. Принципиально важным в поверьях и рассказах о русалках является только отчетливое разграничение им северной и южной традиций.
Представления о русалках достаточно активно жили в сознании крестьян ещё в конце XIX в. Например, П.В. Шеин писал, что "вера в существование русалок и их пагубное влияние на человека ещё доселе довольно крепка в среде крестьянского населения Великой, Малой и Белой России", что о русалках "ещё до сих пор ходит в народе много преданий и рассказов".
В конце прошлого века в Калужской губернии продолжали бытовать рассказы о том, что русалки – это души утопленниц. Тогда же была записана следующая быличка: "Шел по лесу один мужик, а оне за ним турятся, все голые, растрепанные. Сотворил молитву – явился юноша и дал ему жезл. Русалки заголосили и убежали в лес".