Однако каково же допущение, которое мы вынуждены были сделать для достижения этого временно полезного упрощения? Мы на секунду согласились забыть о самом факте изменений. Очевидно, что это неправомерно, коль скоро изменения – главная тема нашего исследования. Ведь именно тогда, когда мы пытаемся сгруппировать нашу работу и наши интересы вокруг понятия изменений и методов полевой работы по изучению культурных контактов, недопустимо забывать о том, что европейские силы везде выступают как главный источник, проводник, "привод" изменений; что именно они планируют, принимают меры и осуществляют импорт в Африку, они решают удержать у себя что-либо, они отнимают землю, работу и политическую независимость, что они сами в большинстве своих действий зависят от тех инструкций, идей и сил, которые были рождены и существуют вне Африки.
Возьмем миссионера. К нему нельзя относиться "таким же образом, как к колдуну…". Миссионер – это инициатор и эпицентр происходящей сейчас в Африке религиозной революции. Он не был бы верен своему призванию, если бы хоть раз согласился действовать по тому принципу, что христианство есть "лишь одна из форм культа". В сущности, в соответствии с его призванием, он относится к другим формам религии как к заблуждениям, которые подобает только уничтожать, а христианство воспринимает совершенно по-иному – как религию, которую следует насаждать как единственно истинную. Вовсе не желая ставить рядом с христианством другие культы и сочетать их учения с евангельской вестью, миссионер усердно занят вытеснением местных верований.
С другой стороны, представитель администрации далек от того, чтобы когда-нибудь стать вождем в традиционном понимании или быть представителем племенной власти, при том, что фактически он есть ее неотъемлемая часть в любом смысле; ведь сам он всегда должен быть вне племени и выше его, должен контролировать его извне. К нему не относятся как к вождю, потому что его действия не похожи на поступки вождя. Средний британский чиновник пытается служить справедливости и быть отцом для своих подопечных. Но составляет ли он с его точки зрения неотъемлемую часть племени? Нет. Он не был ни рожден, ни воспитан ради интересов племени, он даже не очень-то хорошо разбирается в каких-либо свойственных племени взглядах и обычаях. В действительности он – слуга Британской империи, временно работающий в такой-то колонии, воспитанник европейской общеобразовательной средней школы, англичанин или шотландец. В первую очередь он должен охранять интересы империи. В колонии он должен оберегать европейские интересы, а также поддерживать равновесие между этими интересами и противостоящими им туземными притязаниями. Трактовать роль европейских политических сил в Африке в терминах вымышленного хорошо интегрированного сообщества значило бы для нас оказаться слепыми по отношению к самому определению задач, природы и смысла колониального управления.
Точно так же и промышленное предприятие не может восприниматься как часть племенного объединения. Странно выглядело бы то африканское племя, которое охватывало золотые шахты Рэнда с их гигантским заводом, биржу Йоханнесбурга и банковскую систему, простирающуюся от Кейп-Кода до Каира. Системы коммуникации, железные дороги и самолеты Королевских авиалиний, сеть автомобильных дорог, по которым ездят легковые автомобили и грузовики, – все это часть культурных контактов. Но понятие расширенного африканского племени, понятие, в которое можно втиснуть все перечисленное ради того, чтобы образовать единый племенной горизонт, обречено на провал сразу же, как только будет создано.
Очень трудно будет воспринять поселенца и его африканского соседа как собратьев, принадлежащих к одной большой семье; в равной мере трудно применить данное понятие к некоторым африкаанс-говорящим группам и к кафрам, интеграция с которыми вступает в противоречие с основными принципами Грондвета или конституции Бурской Республики. Что же касается возможностей практического применения антропологических изысканий, то концепция культурных изменений как воздействия западной цивилизации и реакции на нее туземных культур – это единственный плодотворный подход. Планы, намерения и интересы белых сил, участвующих в контакте, мы должны трактовать как нечто такое, что может быть реализовано только через сотрудничество с африканцами, или как то, что терпит неудачу из-за реального конфликта интересов, ошибочного планирования, непонимания или отсутствия общей основы для эффективной совместной работы. Антрополог может стать здесь полезным советчиком, только если он отчетливо понимает, что возможность эффективного сотрудничества иногда существует, что есть определенные условия, при которых оно возможно, причем в известных случаях результатом взаимодействия неизбежно будет столкновение.
Предметы исследования в области культурных изменений, с одной стороны, и в неизменных культурах, изучаемых антропологом при помощи обычной полевой работы, – с другой, различаются в нескольких отношениях. В первом случае налицо культура вторгающаяся и культура воспринимающая. Тем самым мы имеем дело с двумя культурами вместо одной, с видоизменениями реципиентов под воздействием агрессоров и наоборот. Но и не только это. На месте нахождения воспринимающей культуры всегда совершается формирование агрессивного или захватнического сообщества (имеются в виду белые поселенцы). Оно никоим образом непосредственно не копирует породившее его и находящееся за его пределами ("дома") сообщество. Во взаимодействии между туземным и европейским сообществами существует возможность возникновения третьей стороны, таких участников процесса, как индийцы, сирийцы и арабы в Африке, а иногда – растущее смешанное население, как, например, цветное население Кейпа в Южной Африке. Это безмерно усложняет проблему или, точнее, умножает число составляющих элементов в предмете исследования.
Антропологу здесь уже более не приходится изучать достаточно определенное и строго очерченное образование, как, например, конкретный остров в Океании. Он имеет дело с частью огромного континента и с сообществом, находящемся в окружении обширнейших территорий. В действительности, в этнологическом смысле ему предстоит иметь дело с двумя типами внутренних областей: один такой тип принадлежит европейской культуре – с ним контактируют члены белого сообщества, оттуда ими руководят, оттуда они постоянно импортируют товары и воспринимают идеи, и туда они в конце концов так или иначе возвратятся. Африканец также имеет свои внутренние области, свою древнюю культуру, теперь принадлежащую прошлому; иначе говоря, это его собственное сообщество, к которому он должен возвратиться после кратковременных вхождений в контакты с белыми; более того, это внутренние области других племен, с которыми ему придется сотрудничать.
Стало быть, если обычная антропология отводит для своего материала одну колонку, то в антропологии культурных изменений их будет, по крайней мере, три: одна – внутренние области белых, другая – черных, третья – культурные контакты. Ни одно явление из третьей колонки контактов не может быть изучено без постоянных обращений к двум другим сторонам – белой и черной.
Диффузия
Если бы нам для того чтобы обработать свидетельства о культурных изменениях, пришлось искать готовое решение в существующей этнологической теории, нам естественно следовало бы обратиться к тому самому учению о диффузии и исторических отношениях культур прошлого, которое разработала школа, берущая начало в трудах Ратцеля, и в которое значительный вклад внесли многие немецкие и американские антропологи. Ученые данной школы понимают диффузию как переход составных элементов или характерных черт из одной культуры в другую. Полагают, что эти элементы или черты усваиваются воспринявшей их культурой посредством растворения или же складываются в некие комплексы, компоненты которых не связаны друг с другом естественным образом. Тем самым продукт диффузии понимается как смешение культурных элементов или комплексов, настолько прочно взаимосвязанных, что основной теоретической задачей культурного анализа в отдельных культурных слоях или иных гетерогенных образованиях оказывается высвобождение их из базовой среды и обнаружение их происхождения.
Поэтому по результатам случайных компаративных исследований меланезийских и африканских культур объявляют доказанным, что культуры лука и стрел, зародившись где-то в Меланезии, перекочевали в Западную Африку и в иные края земли. Другие исследования были посвящены выявлению исторического влияния больших культурных потоков, распространившихся из Юго-Восточной Азии через Зондские острова в Океанию. Диффузионизм британской школы в своих впечатляющих реконструкциях предпринял попытку укрепить доказательство того, что архаическая культура Египта оставила свои следы по всему миру благодаря ее поэтапному продвижению по Древнему Востоку – Индии, Китаю, тихоокеанским островам и далее до Нового Света.
Наряду с этими исследованиями столь же ценными и показательными являются методы, на которых они основаны. Их центральные понятия должны быть тщательно пересмотрены в свете нового эмпирического материала, полученного в ходе текущей полевой работы по современной диффузии с акцентом на событиях в Африке. Предвосхищая некоторые последующие результаты, я должен сказать, к примеру, что Гребнеровы критерии тождества, хорошо известные принципы формального и количественного критериев и несвязанных характерных особенностей должны быть отброшены. В действительности, трактовка диффузии в терминах характерных особенностей и их комплексов имеет, как мне представляется, сомнительную ценность. Эмпирическое исследование диффузии показывает нам, что суть этого процесса заключается не в беспорядочном и случайном обмене, но что он управляется известными силами и воздействиями со стороны культуры-донора и достаточно определенными противодействиями со стороны реципиентов. Мы также обнаружим, что не сможем изучить диффузию посредством полевой работы, пока не признаем, что преобразуемые элементы – это не характерные особенности и черты или их комплексы, но сложноорганизованные системы или институты. То, что воздействует на туземную племенную знать, – это европейская администрация; то, что видоизменяет африканский труд, – это западное предприятие; наконец, то, что преобразует организованную систему африканской религии, – это организованная система миссионерского сообщества.
Продукт изменений как смешение составных элементов
Другая концепция феноменов изменения в значительной степени основывается на теоретических постулатах, взятых за основу немецкой и американской диффузионистскими школами. Эта точка зрения отвергает ошибочное понимание продукта изменения как интегрированного культурного феномена и справедливо признает, что африканская культура, какой мы застаем ее сегодня, не является гомогенной. Д-р Моника Хантер, вероятно, среди британских антропологов занимает наиболее отчетливо выраженную позицию, она выступает за необходимость особого подхода к проблемам культуры и за новые методы исследования в области культурных изменений. Однако, оставаясь в сфере влияния идей диффузионистов и методов "культурного анализа", она обращается с термином "смешение" несколько механистически. По ее мнению, главной задачей антропологии должно стать "по возможности предельное разграничение элементов, воспринятых от европейской культуры и бывших до пришествия европейцев частью культуры пондо".
Она прямо противопоставляет "чисто функциональное исследование" "изучению контакта", и тонко замечает, что точка зрения строго последовательного функционалиста должна быть смягчена, когда мы обращаемся к быстро меняющейся африканской цивилизации и к воздействию европейских факторов. Кто читал предыдущие рассуждения, поймет, что я полностью согласен с тем, что сегодня настоятельно требуется развивать новые методы, искать новые средства предъявления фактов и расширения кругозора антикварной антропологии. Трехсторонний подход не был необходим для полевой работы старого типа, занятой только не изменяющимся туземным сообществом. Но ясно также и то, что я не могу согласиться с тем положением, что культура есть "смешение частично сплавленных элементов, которые могут быть поняты только на основе их культур-предков"; или же с высказыванием Хантер о "невозможности понять существующие институты без знания о прошлом".
Процитированные места побуждают к разбору нескольких вопросов, весьма уместных при формировании методов исследования и разработке теории культурных изменений. Позволяет ли образ "смешения частично сплавленных элементов" ясно узреть природу культурныхо изменений? Неужели нам в действительности приходится иметь дело с механическим соположением или беспорядочным смешением, с элементами, извлеченными из двух контекстов и смешанными в различных пропорциях? Кроме того, в каком смысле настоящая фаза развития и изменения может быть понята на основе породивших ее культур? Соотносимы ли напрямую изменения в Африке с европейской культурой, с одной стороны, и древней африканской, – с другой? В самом деле, нет ли глубокого различия между европейцем в Африке и европейцем у себя дома? Ставя подобные вопросы, я хочу сказать, что воздействие европейских интересов, влияний и работающих инстанций – не просто проникновение или смешение, но некий процесс, сочетающий в себе ориентацию на различные направления и на разные цели. Эти ориентации не полностью интегрированы друг в друга и поэтому ведут себя не простым образом: прежде всего, европейские элементы не просто смешиваются или сплавляются с африканскими культурами, но видоизменяют их гораздо более сложно и динамично.
Конечно, мы могли бы, проводя изыскания в любой городской местности, на территории шахты или даже в туземном заповеднике, составить список предметов, обычаев и занятий, которые для внешнего наблюдателя легко бы встраивались в соответствующие европейские или африканские категории.
Во время моего единственного посещения старейших и самых ветхих туземных дворов я зафиксировал целый набор подобных действий: гадание, проведенное зулусским знахарем; молитвенное собрание методистов с пением гимнов и полноценной проповедью; подготовка молодых юношей к обряду инициации; африканская игра в "доску и камушек" на европейские деньги. Кроме того, можно упомянуть следующую подборку предметов: ботинки с моравского завода, велосипед из Японии, набор одежды от индийских, английских, немецких и американских портных.
Каждое изделие и каждое событие легко могло быть соотнесено с местом своего происхождения. Часть из них со всей очевидностью происходили из других стран. Некоторые – игра, гадание, несколько украшений, безделушек и деталей одежды колдуна – были родом из Африки, так же, как и целительные средства, змеи, летучие мыши, черепа бабуинов, выставленные на продажу. Особый акцент на разбросанности и разнородности происхождения этой странной коллекции способен только усилить наше восхищение ее нелепостью. Однако подобное механическое приписывание элементам какой-то одной характеристики полностью выпускает из внимания значимость того целостного процесса, который и обусловил возникновение туземного двора со всем его содержимым.
Возьмем любой предмет, например японский велосипед. Подобные изделия имеют крайне низкую цену и сделаны специально для африканского рынка. А значит, они не являются частью японской культуры, пусть даже культуры современной. Спрос на них – это результат действия всего комплекса сил, возбудивших в туземце, из-за престижа и ореола превосходства европейцев, желание быть им подобным ради самого подобия. К тому же использование велосипеда стало возможным благодаря деятельности европейцев, например, налаживанию коммуникаций и строительству дорог, и потребности африканцев облегчить себе путь от места жилья до места работы. Африканцам в некоторых районах не позволено ездить на автобусах или трамваях, поэтому им приходится использовать велосипед.
Стало быть, ни африканский спрос на какие-то товары, ни даже механизмы поставки не могут быть поняты, пока мы не рассмотрим данную отдельную ситуацию с учетом всех сложных, но четко определенных воздействующих сил.