На самом деле индийская философия не приемлет домыслов и догадок. Европейские критики постоянно описывают в этих терминах мысли и выводы Упанишад, философских сочинений буддизма, однако индийские философы ни за что не согласились бы с таким описанием их метода. Если наша философия признает Наивысшее невообразимым и непознаваемым, то она и не ставит своей задачей позитивное описание или анализ этой Тайны – нелепость, которую ей приписывает рационалист; философия углубляется лишь в то, что мыслимо и познаваемо как на самом высоком, так и на более низких уровнях нашего существования. Если наша философия сумела сделать свои заключения предметом религиозной веры – догмами, как их здесь зовут, то причина в том, что она сумела положить в их основу жизненный опыт человека, который и является лучшей проверкой их достоверности. Индия не признает единственной проверкой ценности или достоверности научный анализ, изучение физической Природы или повседневный нормальный опыт психологии, ибо он есть лишь малое продвижение относительно огромных скрытых высот и глубин подсознания и сверхсознания. Что может быть проверкой этих более естественных или объективных ценностей? Очевидно – опыт, экспериментальный анализ и синтез, разум, интуиция: насколько мне известно, современная философия и наука признают ценность интуиции. Истины более высокого порядка проверяются тем же – опытом, экспериментальным анализом и синтезом, разумом, интуицией. Однако, являясь истинами души и духа, они должны проверяться опытом психологическим и духовным, экспериментами по психологическому и духовному анализу и синтезу, развитой интуицией, способной проникнуть в явления высшего порядка, реальности и потенциалы существования, разумом, признающим нечто за пределами себя, способным заглянуть в надрациональное настолько, насколько позволяют человеческие способности. Йога, отказаться от которой столь настойчиво призывает нас мистер Арчер, есть не что иное, как хорошо проверенные методы раскрытия более обширного опыта.
Мистер Арчер и ему подобные знать этих вещей не могут – это находится вне пределов ограниченного набора фактов и идей, представляющих в их глазах всю полноту знания. Но и знай все это мистер Арчер, ничего бы не изменилось: с пренебрежительным нетерпением он отверг бы саму мысль о возможности существования непривычной для него истины и не стал бы умалять свое грандиозное рационалистическое превосходство ее рассмотрением. И в этом его бы поддержал средний позитивистский ум, для которого такого рода представления нелепы и непонятны по самой своей природе – они еще хуже, чем греческий или древнееврейский языки, составляющие предмет занятий почтеннейших и достойнейших профессоров, ибо здесь речь идет об иероглифах, которые расшифровывают только индийцы, теософы и мыслители-мистики – компания малопочтенная. Этот ум способен понять догму или мысль о духовной истине, понять священника, Библию, либо не веря, либо принимая их как некую условность, – но говорить о глубочайшей, достоверной духовной истине, о решительном утверждении духовных ценностей! Такая идея чужда этому менталитету и кажется ему абсурдной. Он способен понять, даже отрицая, положения авторитетной религии – "верую, ибо это рационально невозможно", но глубочайшая тайна религии, высочайшая истина философской мысли, предельное открытие психологического переживания, систематическое и упорядоченное исследование самого себя, самоанализ, конструктивная внутренняя возможность самосовершенствования – все приводящее к единому результату, согласующееся одно с другим, примиряющее дух с разумом и с глубиннейшими потребностями психологической природы: великий, издревле начатый и настойчиво проводившийся поиск, его торжество в индийской культуре – сбивают с толку и оскорбляют заурядный позитивистский ум Запада. Его сбивает с толку существование знания, к которому Запад едва прикоснулся и которого в конечном счете не принял. В раздражении, в недоумении, в высокомерии он отказывается признать, что эта гармония превосходит его собственную фрагментированную культуру. Он приучен только к религиозным исканиям и переживаниям, несовместимым с наукой и философией, или же колеблется между иррациональной верой и скепсисом. В Европе философия подчас становилась служанкой – не сестрой – религии, гораздо чаще она поворачивалась к религии спиной, враждебно или пренебрежительно отдаляясь от нее. Войну религии с наукой можно назвать самым заметным явлением европейской культуры. Даже философия и наука не могли прийти к согласию – они поссорились и разделились. Они сосуществуют в Европе, но не в виде счастливой семьи – гражданская война есть их естественная атмосфера.
Не удивительно, что привыкший к этому позитивистский ум отворачивается от способа мышления и познания, построенного на гармонии, на консенсусе, на союзе философии и религии, на систематизированном и хорошо проверенном психологическом опыте. Ему легче уклониться от вызова, брошенного этой чуждой формой познания, он с готовностью отбрасывает индийскую психологию как смешение самовнушений и галлюцинаций, индийскую религию как смешение антирациональных суеверий, индийскую философию как туманную область необоснованного умствования. Однако душевный покой сторонников этого самоуверенного подхода нарушает огорчительное обстоятельство, умаляющее последствия беспрепятственного и всесокрушающего метода арчеровской критики: в последнее время Запад позволил подтолкнуть себя на путь размышлений и открытий, вполне способный привести к опасному оправданию омерзительного индийского варварства и понудить саму Европу принять кажущийся ей столь чудовищным образ мышления. Становится все более очевидно, что индийская философия на свой лад предвосхитила большую часть былых и нынешних достижений метафизической мысли. Выясняется, что даже наука, с противоположной стороны, пришла все к тем же обобщениям, которые так давно были сделаны в Индии. Индийская психология, отвергаемая мистером Арчером заодно с индийской космологией и физиологией, как нечто надуманное и основанное на догадках – что совершенно ошибочно, ибо в основе ее лежал только строгий опыт – находит себе все больше подтверждений в новейших открытиях современной науки. Фундаментальные идеи индийской религии опасно близки к победе и вполне могут занять ведущее место в новом устремлении универсальной религиозной мысли и духовных поисков. Кто может утверждать, что психофизиология индийской йоги не найдет себе подтверждения, если на Западе и дальше продолжатся исследования некоторых "домыслов и догадок"? И возможно, даже индийская космологическая идея о существовании иных планов бытия, помимо легко воспринимаемого чувствами царства Материи, будет реабилитирована в не столь уж отдаленном будущем? Но позитивистскому уму можно не опасаться – он еще далеко не утратил свою власть, он все еще претендует на интеллектуальную ортодоксальность и престиж; множеству потоков еще предстоит слиться воедино, прежде чем могучая волна объединяющей мысли сокрушит его и понесет человечество к тайным берегам Духа.
3
Пока что критика не слишком убедительна, и ее острие – если, помимо нежелания правильно понять, таковое имеется – обращается против самого же критика. Высокая оценка роли философии в исследовании глубочайших тайн бытия, обратила действенную философскую мысль к жизни и призвала мыслителей, людей с огромным духовным опытом, с возвышенным образом мысли, с наибольшими знаниями к руководству обществом; верования и догмы подверглись проверке философской мыслью; религия получила в качестве основы духовную интуицию, философское знание и психологический опыт – все это говорит не о варварстве, не о скудной и невежественной культуре, это признаки высочайшего из возможных типов цивилизации. Нет ничего такого, что заставило бы нас склониться перед идолами позитивистского разума или оценить дух и цели индийской культуры ниже духа и целей западной цивилизации, идет ли речь о высотах ее древнего периода рационального просвещения и умозрительной философии или о современном периоде широкого и детального изучения феноменального мира и мощного развития прикладной науки. Индийская культура другая, но она отнюдь не ниже. Скорее, напротив: в ней можно выделить отчетливый элемент превосходства – уникальную возвышенность мотиваций и духовное благородство исканий.
Подчеркнуть величие духа и целей полезно не только потому, что это чрезвычайно важно вообще и является первейшим критерием ценности культуры, но еще и потому, что противник использует преимущество, почерпнутое из двух внешних факторов, чтобы создать искаженный образ и затемнить суть проблемы. Противники располагают огромным преимуществом: они набрасываются на Индию, когда та лежит поверженная в прах, когда в материальном смысле индийская цивилизация будто бы завершилась крахом. Пользуясь своим временным преимуществом, противники позволяют себе выказывать блистательную отвагу – они бьют копытами в пыль и грязь вокруг измученной львицы, плененной сетями охотников, и пытаются уверить мир, будто она никогда не отличалась силой и благородством. Это легкая задача в наш век благородной культуры Разума, Мамоны и Науки, выполняющей роль Молоха, когда наглый идол великой богини по имени Успех пользуется почетом, какой никогда ранее не оказывали ему культурные люди. У противников есть еще более весомое преимущество – они представляют Индию миру в период упадка ее цивилизации, когда после двух тысячелетий блистательного и многостороннего культурного развития она на время утратила все, кроме памяти прошлого и своего пусть надолго подавленного и угнетенного, но вечно живого и ныне мощно возрождающегося религиозного духа.
Мне уже приходилось касаться вопроса о том, что означает это крушение и временный упадок. Возможно, мне придется еще раз вернуться к его более детальному рассмотрению, поскольку именно это обстоятельство стало поводом для осуждения индийской культуры и индийской духовности. Но пока достаточно заметить, что о культуре нельзя судить по ее материальным достижениям, еще меньше пригоден материальный критерий для оценки духовных ценностей. Философская, эстетическая, поэтическая, интеллектуальная Греция пала, а вымуштрованный милитаристский Рим восторжествовал и победил, но никому и в голову не придет по этой причине утверждать, что победоносная имперская нация обладала более развитой цивилизацией и более высокой культурой. Разрушение Еврейского государства не перечеркнуло и не умалило религиозную культуру Иудеи, точно так же, как не возвысила и не оправдала ее коммерческая сметка, выказываемая евреями в диаспоре. Я, разумеется, признаю, как всегда признавала это и индийская философская мысль, необходимость материального и экономического развития и процветания, однако не это составляет самую высокую и существенную часть общего движения человеческой цивилизации. В материальном отношении Индия на протяжении долгого развития своей культуры была равна другим государствам древности или средневековья. Можно сказать, что до нашего времени ни один другой народ не достигал подобного великолепия, богатства, коммерческого процветания, материального комфорта, социальной организации. Об этом свидетельствует история, древние документы, записи очевидцев – отрицание этого означало бы попытку сознательного искажения перспективы, попытку при помощи воображения – или при отсутствии воображения? – ошибочно перенести нынешнюю реальность на реальность прошлого. Великолепие Азии, и не в последнюю очередь Индии, богатства Ормузда и Инда, "варварские врата, окованные золотом" – barbaricae postes squalentes auro, были некогда осуждены менее богатым Западом как знаки варварства. Странно, как поменялись местами знаки – варварскую роскошь и не слишком изящную демонстрацию богатства можно сегодня найти в Лондоне, Нью-Йорке и Париже, а наготу Индии и мерзость ее нищеты нам тычут в нос, чтобы доказать никчемность индийской культуры.
В древности и в средние века Индия многого добилась в области организации политики, административного правления, обороны и экономики, существующие на сей счет документы могут рассеять незнание непосвященных и опровергнуть критику журналистов или политиков, преследующих собственные интересы. Несомненно, можно говорить также об упадке и слабости, но эти вещи почти неизбежны, если принять во внимание обилие и масштабность проблем, а также условия того времени. Но раздувать эти обстоятельства до обвинений индийской цивилизации в несостоятельности означало бы подвергать ее критике чрезмерно суровой, какую едва ли вынесли бы те немногие цивилизации, конец которых нам известен. Упадок в конце – да, но вследствие общего упадка культуры, а не ее наиболее ценных элементов. Конечное угасание даже наиболее ценных элементов цивилизации еще не доказывает отсутствия в них первоначальной ценности. Судить об индийской цивилизации следует в первую очередь по величественному развитию ее культуры на протяжении тысячелетий, а не по невежественности и слабости нескольких последних веков. О культуре следует судить прежде всего по ее духовной основе, затем – по ее лучшим достижениям и лишь в последнюю очередь – по способности выживать, обновляться и приспосабливаться к новым фазам развития расы и соответственно – к новым условиям. За нищетой, смятением и хаосом временного упадка недоброжелательный наблюдатель отказывается видеть или признать существование спасительной благородной души, благодаря которой цивилизация по-прежнему сохраняет жизнеспособность и может надеяться на могучее и яркое возрождение ее вечного идеала во всем своем величии. Но снова вступает в действие упрямая упругая сила, вековая сила приспособляемости; она не просто встает на защиту, но переходит в наступление. Будущее сулит нации не только выживание, но и победы и завоевания.
Однако наш критик не ограничивается отрицанием высоких целей и величия духа индийской цивилизации, слишком возвышенных, чтобы пострадать от невежественных и предубежденных нападок. Он ставит под вопрос ее доминирующие идеи, отказывает ей в практическом значении для жизни, порочит ее плоды, действенность, характер. Присутствует ли в этом огульном поношении некая критическая ценность или же мы имеем дело с разнузданным выражением непонимания, естественно присущим во многом отличающемуся подходу к жизни и диаметрально противоположной оценке высочайших идеалов и реальностей, свойственных нам? Анализ характера нападок и способа их выражения показывает, что речь идет не более чем об осуждении позитивистским умом, привязанным к заурядным жизненным ценностям, совершенно иных стандартов культуры, кругозор которой простирается за пределы ординарной человеческой жизни, указуя на нечто более великое, соединяя человека с вечным, нетленным и бесконечным. В Индии, говорят нам, нет духовности – весьма удивительное открытие; она, напротив, сумела убить в зародыше всю здравую и жизнеспособную духовность. Мистер Арчер очевидно вкладывает в это понятие собственный смысл, новый, интересный и чрезвычайно западный. До сих пор под духовностью понималось признание чего-то более великого, нежели ум и жизнь – устремленность к чистому, великому, божественному сознанию вне пределов нашей нормальной ментальной и витальной натуры, взлет души человека из ничтожности и порабощенности, тяготение к тому великому, что таится в самом человеке. Такова, по меньшей мере, идея, опыт, которые составляют самую суть индийского образа мысли. Однако рационалист не верит в дух, в этом смысле его величайшие боги – это жизнь, сила человеческой воли и разум. В таком случае духовность – было бы проще и логичнее отказаться от самого этого слова, если отрицается то, на чем оно зиждется, – должна получить другой смысл: тогда ее следует понимать как высокую страсть, как усилие чувств, воли и разума, направленное к конечной цели, но отнюдь не к бесконечному, к тленной цели, но отнюдь не к вечному, к бренной жизни, но отнюдь не к более великой реальности, которая и превосходит, и питает собой внешние проявления жизни. Нам говорят, что здравая и мужественная духовность заключена в тех мыслях и страданиях, которые избороздили идеальное чело Гомера. Отрешенность и сострадание Будды, восторжествовавшего над невежеством и страданием, медитация мыслителя, погруженного в транс созерцанием Вечности, возвысившегося над исканиями мысли до отождествления с высшим Светом, экстаз святого, соединенного любовью чистого сердца с трансцендентной и универсальной Любовью, воля карма-йогина, ставшего выше эгоистических желаний и страстей, достигшего внеличностности божественной, универсальной Воли, – все эти вещи, которые Индия оценила превыше всего, к которым устремлялись самые великие ее души, ни здравыми, ни мужественными не являются. Такова, с позволения сказать, чрезвычайно западная и современная идея духовности. Гомер, Шекспир, Рафаэль, Спиноза, Кант, Карл Великий, Авраам Линкольн, Ленин, Муссолини – вот кто, по всей вероятности, будет фигурировать отныне не только в качестве великих поэтов, художников, героев мысли и поступка, но и в качестве героических типов и примеров духовности. Не Будда, не Христос, не Чайтанья, не Франциск Ассизский или Рамакришна – это все либо восточные полуварвары, либо те, кого коснулось женское безумие восточной религии. Впечатление, которое производят подобные высказывания на индийца, похоже на реакцию интеллектуала, услышавшего, что сытная еда, добротная одежда, надежное строительство, качественное преподавание в школе заключают в себе подлинную красоту, и достигаемые этим цели составляют правильный, здравый, мужественный эстетический культ, а литература, архитектура, скульптура и живопись есть просто бессмысленное марание бумаги, безумное вырубание чего-то из камня или женская мазня по полотну; Вобан, Песталоцци, д-р Парр, Ваталь и Бо Брюммель – вот подлинные герои художественного творчества, а не Леонардо да Винчи, Микеланджело, Софокл, Данте, Шекспир или Роден. Пускай здравомыслящие рассудят, уместны ли в сравнении эпитеты и обвинения мистера Арчера против индийской духовности. Мы же наблюдаем здесь противоположность исходных позиций и начинаем осознавать глубину различий между Западом и Индией.