В статье "Происхождение норм из жизненного мира" Б. Вальденфельс обсуждает вопрос о соотношении традиции и инновации. Невозможно в точности воспроизвести традицию: следование ей всегда индивидуально и напоминает применение правила, где есть открытый, творческий элемент. Точно так же нет чистой инновации, которая была бы творением из ничего. Выход между этими крайностями и пытается найти Б. Вальденфельс.
Он исходит из действия, которое рассматривает как диалог (телесный) между Я и миром. К этому его вынуждают сложившиеся парадоксы чистой моральности: нормативности и практической опосредованности. Отталкиваясь от понятия продуктивного действия, наш автор определяет нормы как практические нормы, выступающие компасом и эталоном действия. Это позволяет ухватить нормативность, рациональность и моральность в состоянии их рождения или становления. Местом такого генезиса является жизненный мир, выступающий противовесом по отношению к гипостазированным институтам. Он акцентирует внимание на месте зарождения и функционирования норм и раскрывает важнейшее условие формирования повседневного сознания, которое было слабо разработано феноменологией, ориентированной на время.
Тот, кто действует, пытается реализовать свою цель, но при этом использует подходящие средства и материалы, приспосабливается к ситуации. Здесь надо провести различие между современным инженером и "трикстером" – умельцем, который пользуется подручными средствами. Действие характеризуется как удавшееся или неудавшееся и как правильное или неправильное. Благодаря ему мы тоже видим различие между должным и желаемым, реальным и воображаемым. Важным моментом деятельности является кооперация индивидов. Этим расхожим высказываниям Б. Вальденфельс противопоставляет понимание действия как телесного диалога с миром, с другим. "Продуктивное действие всегда имеет что-то от выторговывания", ибо в нем намеченные цели постоянно меняются в зависимости от ситуации. С точки зрения действующего, а не судьи, стирается резкое различие между действительным и должным. Действие всегда является ответом на вызов дела, времени. Б. Вальденфельс пытается отмежеваться от бихевиористской концепции действия и вводит респонзитивную точку зрения, согласно которой действие включает игру в вопросы и ответы, в ходе которой происходит "подгонка", и результат является продуктом некоего практического диалога. Диалог с миром может приобретать самые разные формы: "забота о…", "жизнь с…", кооперация, борьба, господство и т. п. Важно видеть, что, приступая к действию, мы опираемся не на жесткие нормы, не на сферу должного, а как будто заранее готовы принять компромисс. Таким образом, в жизни следует избегать противопоставления теоретических и моральных понятий.
Если бы действия были спонтанными, неселектироваными и не-артикулированными, они были бы подобны взрыву. Но даже революция или выкрик включают ритуал, технику, символ и правило. Действия осуществляются не в пустоте, а в определенном поле, и только благодаря этому могут быть поняты и истолкованы. Не бывает просто революций: они подразделяются на буржуазные и пролетарские и т. п. Таким образом, существуют пространственные сценарии, пространственные последовательности, временные взаимосвязи и т. п.
Действия бывают типичными и нетипичными, т. е. неожиданными, значимыми и второстепенными; они нормируются как правильные и неправильные, приличные и неприличные, тактичные и бестактные. Во всех случаях нормирования срабатывает целый комплекс правил, в чем-то подобных грамматике и логике языка. Важно то, что эти процессы нормирования и селекции оказываются одновременно процедурами исключения некоторых действий. В конечном итоге определяющим является представление о порядке. Именно на его основе происходит выбор того или иного действия.
Порядки тоже многообразны, и прежде всего следует различать порядок разума и позитивный порядок жизненного мира. Базисные порядки включают в себя формальные нормы, которые пригодны для оценки. Содержательные нормы опираются на практические поля действия и выступают нормативами среднего уровня, которые не сводятся к "затхлым привычкам".
По мнению Б. Вальденфельса, законность универсальных норм не подвергается отрицанию, изменяются лишь материальные нормы, включенные в рамки жизненного мира. Но настоящее значение вопроса об их соотношении раскрывается при анализе продуктивных и репродуктивных действий. Репродуктивное действие совершается внутри существующих порядков; оно всегда измеряется уже признанными масштабами. Наоборот, принципиально новое не позволяет измерять себя принятыми масштабами. Вопрос о правильности или неправильности такого действия решается ссылкой на "меру сущего".
Инновация – это не выдумка. Точкой перехода от старого к новому является аномалия, т. е. отклонение от нормального. Такое отклонение с точки зрения всеобъемлющего порядка выступает как проявление беспорядка, а с точки зрения гибкой, изменчивой рациональности – как переход к другому порядку. Аномалия амбивалентна: не ясно, то ли она есть нарушение порядка, то ли переход за его границы к чему-то новому. Следующая ступень инновации – конфликт, который возникает в условиях гетерогенности норм, когда одни нормы уже не правят, а другие еще не победили. Апелляция же к форуму общественности в этих условиях тоже не дает эффекта, ибо речь идет том, каких традиций следует придерживаться.
Инновации – это не некие шумные акции наподобие путчей и даже революций. Это всегда процессы, в которых происходит смещение границ и эрозия форм и стилей. Изменения могут начаться на разных уровнях, как проявление нетипичного, маргинального, как смена норм и отказ от жестких оценок их нарушения, как потеря почвы у старых норм, как изменение их в ходе осуществления продуктивного действия.
Что такое наши нормы? На самом деле они выступают ядром символического, которое подрезает крылья живому, способному летать, Нормы ведут к тому, что часть услышанного мы пропускаем мимо ушей и не видим того, что является. Уравнивание неравного, отождествление нетождественного, превращение многозначного в однозначное, неопределенного в определенное – вот расплата за жесткий нормативный порядок. Нормы, по сути дела, оказываются трансобъективными и транссубъективными, ибо они находятся за пределами как опыта, так и практического взаимодействия. Поэтому разделение инновационных притязаний на обоснованные и необоснованные оказывается недальновидным. Значимость инновационного опыта опирается, во-первых, на непреодолимость другого. Поэтому инновация – это ответ на вызов другого. Во-вторых, инновационный опыт является необратимым и несоизмеримым со старым; он исключает позицию третьего, который может занять место судьи и решить вопрос о правильном соотношении традиции и новации. В-третьих, инновационные притязания не могут быть универсализованы, ибо они не являются следствием, частным случаем закона.
Всякий порядок отстает от творческих потенций человека, который является не только аскетическим, но и продуктивным, экстатическим существом. Это необычное не лежит в некой сфере сокрытого или интимного, напротив, необычное есть обратная сторона обычного. Продуктивное действие наряду с открытием означает и закрытие, т. е. границу. Поскольку любой порядок питается и происходит из необычного, то он укоренен в жизненном мире, содержащем наряду с культурным – некультурное, наряду с утонченным – грубое, наряду с возвышенным – низменное.
Человек как домашнее существо
Человек, как слабое и неприспособленное к естественной окружающей среде животное, созревает в искусственной среде обитания. Вполне естественно, что выращенного в ней человека поджидают трудности эволюционного характера: его лабильность, психическая и эмоциональная чувствительность, его эндогенное беспокойство и неусидчивость при неограниченном развитии приобретают параноидальное выражение и переходят в насилие. На это обратил внимание А. Гелен, который, ссылаясь на И. Г. Гердера, в своей тенденциозной манере определил человека как неполноценное существо. Он полагал, что на лабильность и избалованность индивидов общество реагирует укреплением дисциплинарных институтов. На самом деле слабость и неполноценность человека не просто биологический недостаток, а важное условие цивилизации. По мере развития цивилизационного процесса человек дистанцируется от окружающей среды и вступает в мир.
Человек всегда стремился найти или создать вокруг себя интимное безопасное пространство. Поэтому он искал или выкапывал пещеру, строил хижину и огораживал поселение тыном. Он и Землю воспринимал как свою колыбель, а пространство – как космос, окруженный прочной скорлупой небосвода. Все эти пространства он воспринимал как шароообразные, а саму сферу расценивал как самую совершенную и одновременно прекрасную форму. Современная эпоха в отношении остатков этих форм близкого взаимодействия радикально деструктивна. Когда люди оказались выброшенными из обжитого ограниченного космоса, построенного по образцу "ойкоса", в бесконечную Вселенную, то и сами ученые испытали настоящий ужас, оттого что оказались беззащитными и слабыми, как былинка в поле. Укрытость и защищенность – важнейшие потребности человека.
"Жилищный вопрос", как любовь и голод, извечно сопровождает человека. И это вопрос не только о "квадратных метрах", но прежде всего, о качестве. Даже у нас на фоне нехватки жилья есть огромное количество брошенных домов и квартир. Молодежь бежит из деревень и маленьких городов в мегаполисы, где жизнь бьет ключом, но окружающая среда явно не способствует ни здоровью, ни самопознанию. И именно в больших городах происходит то, что называют утратой дома. Когда философы и поэты говорят об этом, они имеют в виду не бездомных. Конечно, необходимо знать, где и сколько еще людей не имеют отдельного жилья, ибо это важнейшая социальная проблема. Но и у тех, кто имеет собственное и даже комфортабельное жилье, есть немало проблем.
Хотя проблема жилища подробно изучается в науках об искусстве и архитектуре, а также в психологии и социологии, она еще не обсуждалась достаточно подробно и основательно в философской антропологии. Между тем исследования феномена городской жизни историками, архитекторами, психологами и другими представителями специальных наук все чаще сталкиваются с общими вопросами, относящимися к человеку и явно нуждающимися в философском освещении. Жилище, так или иначе, должно быть рассчитано на человека и отвечать его экзистенциальным потребностям. Вместе с тем городская среда имеет значительную автономность. Ее создатели склонны скорее рассчитывать на вынужденное приспособление к ней жителей городов, чем на удовлетворение потребности людей в комфортабельных условиях обитания. Очевидно, что приоритетным должен быть принцип гуманизации домостроительства, и находится немало авторов, которые придерживались и придерживаются этой точки зрения. Однако и такой подход не бесспорен, так как понятие "человеческого" не является чем-то заданным и вечным, а само меняется, в том числе и под воздействием архитектурных новаций. Поэтому правомерен другой подход, согласно которому искусственно созданная окружающая среда сама оказывает активное, в том числе и цивилизующее воздействие на обитающих в ней людей.
Если открыть известный трактат Витрувия об архитектуре, то оказывается, что в основе строительства лежит некая не совсем понятная и потому часто упускаемая из виду философия. Началом цивилизации является приручение огня. Фундаментальная противоположность теплого и холодного отчетливо сохраняется в философии досократиков, и она же соответствует закаливанию, лежащему в основе античного воспитания. Производство тепла являлось, так сказать, космологической задачей мужской половины полиса, в то время как женское тело считалось холодным. Эмпирически это легко опровержимо, ибо мужчины мерзнут сильнее женщин. Но противоположность теплого и холодного имеет не эмпирический, а метафизический характер.
Согласно Витрувию, дом – это стены, возведенные вокруг очага. В центральном храме города горел вечный огонь, который поддерживали специальные служители (храм Гесты в Афинах и Весты в Риме). Что символизирует собой очаг, почему именно он был центром культуры, почему он стал символом города и даже империи? Причем настолько устойчивым, что Константину, который ввел христианство в качестве государственной религии, не приходило в голову тушить огонь, горевший на Форуме. Чтобы понять символику огня, представим себе костер, вокруг которого собираются люди. Огонь – это прежде всего тепло и свет, и его хватает всем. На этой основе образуется общность, которую П. Слотердайк назвал термальной коммуной. Костер – это еще и пища, которая делится между собравшимися. И это еще одно условие единства людей. Именно эта "политическая" функция огня и является причиной того, что даже с появлением семейных домов на центральной площадке поселения остается место для священного огня, вокруг которого, как когда-то в древности, снова собираются люди, чтобы объединяться не только идеями, но и телами.
Дом
Если попытаться кратко описать суть того, что в ХХ в. понимали под бытием в мире, то можно сказать, что человеческая экзистенция – это расположение, пребывание в доме, точнее, в жилище. Дом и город являются дополнением природы, которую разделяют на элементы и заново компонуют вокруг жилища. Аналитическая революция затронула и архитектуру, которая выступает как грамматика производства искусственного пространства. К. Шмитт писал о покорении воздуха посредством газовых атак, кондиционеров, аэрофотосъемки и авиации. Продолжая эту метафору, можно говорить о покорении эфира электронными медиумами. Парадоксальным образом средства передвижения людей и информационные медиумы приводят к утрате чувства пространства. Оно перестает восприниматься как простор, сокращается и как будто сплющивается. Модерн выдвинул на первый план ощущение времени. Наоборот, мы заговорили о возвращении пространства. В этой связи М. Хайдеггер писал о необходимости обретения человеческой основы бытия в мире. Дом должен располагаться не в вакууме, а в окружающей среде. Архитектура модерна – это медиум, посредством которого артикулируется экспликация человеческого расположения в очеловеченном интерьере. Строительное искусство ХХ в. становится тем, что можно назвать "осуществлением философии", которая стремится к территориализации Dasein.
Пространственная революция произошла в результате поселения человека между двумя нечеловеческими мирами – космическим и виртуальным. Жилище превратилось в машину для жилья. Техника не ограничивается удовлетворением потребности человека в создании искусственной среды, которая эволюционировала от пещеры и хижины до дома. Она переформулировала само представление о "месте" как поселении, в котором формировались солидарность и прочие моральные и социальные добродетели людей. Старое место понималось как "ойкумена", имевшая четкий вид и границы. Сегодня наши дома расположены не на склоне горы и не на берегу речки. На зачумленный воздух мегаполисов, отравленную химикатами воду, чудовищный шум инженеры отвечают изобретением изоляционных и реагентных материалов для фильтров и кондиционеров. Жилище превращается в антропогенный остров, апартамент изолированного индивида.
Прежде человек, подобно растению, укоренялся в доме и городе, которые и были его родиной. Дом был местом ожидания, где человек отдыхал от поля или леса и согревался от холода, а также ждал сообщений извне. С онтологической точки зрения оседлость, полагает П. Слотердайк, есть не что иное, как вторжение времени в пространство. Строительство дома как приюта для странствующего человека основывается на том, что в антропологии оседлость – это главный экзистенциал, порожденный аграрной культурой. Наоборот, экономически детерминированная мобильность современного индивида потребовала постоянной смены жилья, и это привело к его стандартизации. Раньше жилище привязывало человека к месту, облагораживанием которого становились дом, деревня и город. Люди жили ритмом, задаваемым устройством коллективной среды обитания. Их габитус определялся искусственно созданным ландшафтом и хозяйственными сооружениями, полями, дорогами, каналами и средствами передвижения. Наоборот, сегодня происходит детерриториализация человека, он превращается в кочевника. В условиях телемобильности нарастает скепсис относительно "почвы". Жилище превращается в своеобразный "зал ожидания", обеспечивающий минимальный комфорт для туриста.
Жилье с его внутренним климатом, привычным запахом, спокойствием и тишиной хотя и ввергает человека в определенную скуку, но такую, от которой он вряд ли захочет отказаться.
Представление о бытии, которое есть и не может быть иным, несомненно, связано с домом. Недаром в русском языке быт, т. е. домашний порядок, и бытие, т. е. порядок мира, – это однокоренные слова. Дом – это нечто большее, чем жилище, и тем более квартира. В русском языке, возможно, более емким понятием, охватывающим не только избу, но и хозяйственные постройки (амбары, овины, сеновалы, хлевы), дороги, скот, а также подвалы, чердаки и даже могилы предков, является двор, подворье, или усадьба. Дом как изба – это название жилого пространства. Слово "двор" стало названием общества, коммуницирующего на территории царского дворца, а "усадьба" – названием барского поместья, хотя это слово сохранилось и в языке крестьян для обозначения индивидуального земельного надела. Есть еще слово "посад", весьма выразительно характеризующее особенность российских поселений, возникающих путем специфической колонизации: войско оставляло за собой поселения (возможно, называвшиеся городищами или даже погостами). Посад – это городское поселение или часть города, где живут посадские, а посадником является царский чиновник, наместник, управляющий областью или волостью (от слова "владение").
Окружающие нас вещи являются источником представлений об объектах, которые отличаются от фантазий. Первичным является различие габитуального и эксцептуального, т. е. обычного и необычного. И сегодня дом там, где чувствуешь себя как дома, т. е. среди привычных вещей. Именно на это "обычное" и наступает современная домашняя техника. Жилье, в котором живет современный человек, всего лишь одно из многих. Если раньше дом формировал человека, то современное жилье, наоборот, является выражением самого себя. Гоголь описал обстановку комнаты помещицы Коробочки по аналогии с незатейливым строением ее души. Философское удивление тем, что есть нечто, и вопрос, почему оно есть, отражают отрыв от привычного порядка повседневности. Когда проблематизируется повторение, приходит мудрость. Но нельзя забывать, что образ мира как дома опирается на доинтеллектуальные резервы.