Я была мала. Хочется купити мне что, а мама не пускает в мисто: кажет евреи тебя злапают, кинут в бочку, перекрутят тебе, заберут у тебя кровь. Це лякала меня мама так. Я совсем не ходила в мисто, бо я боялась (6).
У нас обечно лякали нэми<…> Пэрэд Пасхой цетрэбамацю там (маця була) и трэба крови людской. Ка, тильки вийдеш, а там у них бочка, они кидают у бочку, бочка набита гвоздями, и они котют ту бочку и бэруть кроў ў ту мацю. И ми так боялися, най и на двир не виходили. Так лякали, просто дитэй пугали (7).
Такая практика запугивания детей ритуальным убийством широко распространена и известна достаточно давно, а в Литве, в бывшей еврейской деревне Дягсне нам довелось наблюдать ее в действии – правда, в версии не совсем классической. Подвыпивший информант, отвечая на вопрос девушки-студентки: "А что такое маца?", сказал: "Возьмут такую, как ты, порежут на кусочки – вот и маца!" (8).
В г. Варена был записан рассказ о случае, якобы произошедшем однажды в Вильнюсе: евреи посадили девушку в бочку с гвоздями и пустили ее с горы. Возможно, упоминание Вильнюса указывает на связь этого нарратива с Вильнюсским делом 1900 года. В рассказе другого информанта отчетливо просматривается связь этого сюжета с книжными источниками:
Наша религия пишет, что обязательно добавляют [кровь в мацу]. Говорят, в бочке с гвоздями молодых… (9).
Однако убийство и мучения жертвы, составляющие основу "кровавого навета" и важные также для житийной литературы, не рассматриваются информантами как обязательные. Среди других способов добывания столь необходимого для мацы ингредиента упомянем использование донорской крови:
Информант: Обычно брали донорскую, там, если чистую, хорошую, было… Собиратель: А раньше тоже донорскую кровь брали?…Не рассказывал отец, как раньше-то было?
Информант: Кто-то откуда… откуда-то привозил им. Но они не… таких, чтобы… какой-то пакости, здесь такого не было. Кто-то приносил откуда-то. Кто-то привозил им (5).
Оны бралы с больницы, навэрно. Анализы берут крови, и сохраняеца упакоўка хороша, тые ампулы. И обязательно, кажуть, руская кроў мае бути в маци! (ю).
В Литве рассказывают также и о других способах получения крови для мацы: девушку-христианку просили замесить тесто, в которое предварительно помещали острые осколки стекла (из этого теста потом и готовили мацу), или другим способом добивались появления на ее руках как бы случайных порезов: например, посредством бритвы, вмонтированной в дверную ручку.
Как отметил Г. Штрак, о различных способах добывания христианской крови без убийства в конце XIX века писали австрийские и немецкие газеты. Дж. Трахтенберг также утверждает, на основании свидетельств XVI–XVII веков, что существовало "распространенное в народе поверье, согласно которому цирюльники и хирурги были для евреев вторичным источником пополнения запасов крови".
Белова называет это изменение "канонического" способа добывания крови "вторичной мифологизацией", связанной с "развенчанием традиционных сюжетов". Данные Трахтенберга и Штрака, однако, подтверждают, что эти "вторичные" версии легенды, в которых получение крови обходится без убийства, существовали достаточно давно и были широко известны. Тем не менее и Трахтенберг, и Белова без всяких на то оснований выделяют одну из этих версий – включающую мотив убийства – в качестве "первичной". Это происходит, очевидно, в результате отождествления легендарной традиции с кровавым наветом, где "факт" убийства является тем стержнем, на котором строится обвинение. Для других способов использования "легенды о ритуальном убийстве", вопреки ее названию, мотив убийства не является обязательным. Я полагаю, что замена этого мотива другим, менее "зловещим", не свидетельствует о "порче" легенды или о ее "развенчании". Рассказчикам знакомы и другие версии, и об использовании донорской крови они говорят как об обычае местных, "своих" евреев: "какой-то пакости, здесь такого не было".
Зафиксированные нами элементы легенды о ритуальном убийстве при желании можно сложить в связное повествование, в эту самую легенду. Однако в современном бытовании содержательным центром этих текстов является не преступление, совершаемое евреями, а маца.
Основная функция "легенды о маце" в современной культуре бывших еврейских местечек (в которых нет уже ни евреев, ни мацы) довольно очевидна: она является частью местного знания, демонстрируя владение которым информанты доказывают свою связь с еврейским местечком – штетлом. Демонстрация знания о "своих" евреях, некогда живших рядом или даже в тех самых домах, которые теперь принадлежат нашим информантам, является, как заметила А. Соколова, "способом адаптации в "чужом" пространстве". Она не требует от информанта какой-либо оценки, не требует даже веры в то, что он рассказывает. Это, если можно так выразиться, "бессмысленное знание", "бессмысленный текст", единственным прагматическим значением которого является поддержание местной идентичности. В то же время эти тексты готовы к любому другому использованию: они всегда под рукой и знакомы каждому. И если бы в местечке появился, например, какой-нибудь энтузиаст кровавого навета, ему было бы легко на них опереться. К счастью, подобных случаев мы не зафиксировали. Зато нам удалось записать пример весьма оригинального использования "легенды о маце", в котором она обретает смысл, прямо противоположный кровавому навету:
Собиратель: Так а каплю крови-то зачем кладут?
Информант: Потому что все-таки свершилось… распятие. Его кровь как бы… э-э… лечебная. И в мацу кладут… как лечение. Вы понимаете меня? Сама кровь. Вот… почему церковь православная дают проскур. Та же самая маца. Там тоже… соли нет, ничего. Одна вода и тесто. Только у нас называется проскур, а евреи… маца называется. Вот. Но кровь почему… Потому что произошло таки распятие. Да. Вот. А Исус Христос сказал: "И вкушайте Мою кровь и тело". "Сие есть тело Мое и крови Моя". Но в православии подают вино… кагор. И продают… Но кагор – это не кровь. А евреи таки делают по-настоящему. Именно таки кровь. Если ты так поступил… и считаешь, что твоя кровь есть лечебная… и целебная… "Вкусите, сие есть кровь Моя"… Ну, в общем они вкушают кровь. Именно вкушают кровь. Берут донорскую, я знаю с рассказов, вот… Ну… Вредного-то ничого не мает, это съешь – ничего не будет. Но все-таки это вера. Возможно, она и исцеляет по-настоящему… А знаете, почему это запрещено в православии? Если… еврей поищет донорскую, то православный пойдэ убье сосида, и наберет стики, стики ему треба! Я вам честно говорю… Больше жестокости. Вот, не дай Боже бы разрешили бы это, никто бы не искал никакой донорской. Еще бы да у… И всё. Вот такие… (5).
Это – еще одно свидетельство отсутствия в тексте имманентного, не зависящего от контекста смысла. Правда, в данном случае контекст, практики, для обоснования которых привлечена "легенда о ритуальном убийстве", весьма своеобразны и индивидуальны. Но, может быть, в недалеком прошлом существовали другие, более стереотипные практики, связанные с нашими текстами? В рассказах наших информантов отчетливо просматривается одна такая практика. Это – угощение мацой.
Практика угощения мацой
Делая акцент на изучении практик, подразумевающий их относительную самостоятельность по отношению к нормативным текстам, мы не должны исходить из априорного знания о том, какие практики к какой религии принадлежат. О возможности такого подхода писал еще Л. Карсавин, предлагавший изучать формы религиозности как относительно независимые от содержания веры. Мы можем допустить, например, существование таких практик, в которых участвуют, по-разному осмысляя их, представители разных конфессий. Одной из таких практик является угощение мацой.
Приготовление и ритуальное поедание мацы – важная для евреев религиозная практика, окруженная множеством строгих запретов и предписаний, – было заметным событием и для нееврейского населения местечка. В первую очередь в эту практику вовлекались дети – но отнюдь не в качестве пассивных жертв. Они становились любопытными свидетелями и даже активными участниками еврейских приготовлений к Пасхе:
Собиратель: А Вы не помните, как евреи свои праздники справляли?
Информант: Справляли очень хорошо: здесь у нас была пекарня (сейчас библиотека) – пекли мацю. Были машинки у них. И маца такая большая. То мы малы были… и несут в корзинах… Заказывали на пекарне и готовую в таких корзинах <несут> (10).
Тут было колысь дом стоял – дом вэликий был, долгий такый вэликий дом и было – пэкли мацю в цим доме. Да. Каждый год пекли, там была спецальна така печка и рабочий, и спецальна была така машина, там пекли мацю. Ну, уже роки прошли велики (11).
Свежеприготовленной мацой угощали, прежде всего – детей:
Я помню, как привез дядя Костэцкий, привиз мацу в великих ящиках, но нам давали, давали. А его старший сын вылез туда, кричит до нас, что гевей-гевей… ну, кличе нас, и вынимает и нам тие моцале кидает, кидает. Як его батько побачил, то было уже… (12).
Детям, однако, интереснее было украсть мацу:
А ў нас тут была цэрква дэ и високий мур. То мэнэ наўчылы, и взяла, ну, тычку такую и гвоздь в тую тычку прибила. И на той мур встанут, а воны, еўрэи, на плэчах корзины большие! и нэсли коло цэркви. По дорози машин, подводы йидут, так вони [коло] цэркви. Я стану на той мур и том тычком цвяком… цыяк – таки гвоздь – и раз, маця! И выкидаю, выкидаю! Приносит [еврей корзину] до дому жинке: "Дэ ж ты, – кажэ, нэполна корзина! Шось нэдодалы? Чо нэполна корзина е?" А мы – мэнэ наўчылы – а я така хитра була и всих снабжала. Потом нэ, кажу, то грих вэликий. Когда принэсут, попросыты – то дасть, а так уже самому… то шось доўго, интересно, и вин нечуе, нэсэ корзину поўну, а ми (мур високий!) гвоздь прибьймо, но, раз! возьмэш оно на гвоздь и всё, уже маця е! Принэсэмо стильки, йемо, пробуем тоже с бульоном. А потом уже билыпи булы, нэ, то, кажэ, нэ можно; батькэ кричалы – кажэ, дэ можно? Так, говорить, можут злапаты, то неприемно и батькам. Ну а так придумали – пацаны булы (10).
В г. Куты нам рассказали еще об одной молодежной забаве: дети подбрасывали в мацу свиной жир (13).
Иногда евреи пекли мацу в своих домах, "каждый себе", но и в этом случае дети могли попросить угощения – особенно если знали идишскую формулу "гиб мир моцалэ" ("дай мне мацы!"):
Собиратель: А вот угощали, например..?
Информант: А как же, моця. Гибер моцалэ! Гибер моцалэ! (12)
Информанты высоко оценивают кулинарные качества мацы:
И дуже вкусны – з бульоном тая маця! (10)
Они готовят прекрасно с цей мацы, все. Я ж прожила коло них, я ж роки прожила… Вона баба Фаня говорила, если хочешь фаршировати репу – кидай нашей мацы, то маца вже скрепит. Ну, так онаучила (4).
Угощение мацой часто фигурирует в рассказах о прежней "дружной" и "веселой" жизни и описывается как норма:
Пасху – это я всегда с ними. На мацю – это закон. Всегда (14).
Геня Ароновна (соседка. – А.Л.) она всегда готовила на праздники… мацу, вот она всегда мне приносила, всегда угощала. Жили душа в душу (15).
В этих свидетельствах, казалось бы, нет и следа религиозного осмысления угощений, речь идет всего лишь о практиках соседских отношений. Однако в других случаях угощение мацой вызывает у информантов настороженное отношение:
Собиратель: А угощали людей, украинцев?
Информант: Скажу, что угощали. Я скажу правду. Я не можу ховати (6).
В Литве, где также рассказывают об угощении, страх перед мацой выражен более отчетливо. Житель г. Варена, бывший до войны учеником у еврея-кузнеца, рассказал, как в 1937 г., когда католическая пасха совпала с еврейской, он задержался вечером на работе. Хозяин подозвал его и предложил кусок мацы. "Раньше никогда не угощал, – замечает рассказчик, – а тут дал булочку… мацу". Он отказался от угощения; хозяин рассердился и закричал жене: "Он не хочет!" Отказ от угощения, как стало понятно из дальнейших слов информанта, был вызван подозрением, что в маце есть кровь: "…наша религия пишет, что обязательно добавляют" (9). В Литве рассказывают также о том, что евреи делают два вида мацы: с кровью, для себя, и чистую, чтобы угощать соседей-христиан.
Еще одна причина недоверия к маце выясняется из рассказа Натальи Ивановны Б. из с. Жванец о сомнениях своей сестры, работавшей в Москве, в "доме ребеночка". Врач-еврейка угостила ее мацой:
Она говорит: Наташа, это я правильно сделала, что… Пасха вперед идет еврейская, потом католическая. А потом идет православная. Я, говорит, еще своей не дождалась и ела мацу. Я говорю: Надя, ты попробовала. Тоби было плохо? Нет (5).
Информанты
Информанты часто сопоставляют мацу с разными видами христианской ритуальной пищи: с пасхой или с просфорой. Можно предположить, что с этим сопоставлением и связана идея запрета есть мацу раньше православной пасхи. Возможно, что о том же запрете пыталась сказать, несколько бессвязно, другая информантка:
В свою паску, в чужую не можно. Часом сходится так, что у евреев раньше, у нас позднише (4).
Более отчетливо эту идею выразила жительница г. Тульчина:
Информант: У них такой обряд, у евреев, что они обязаны свое дать… они обязаны свое дать… и именно на праздник. Это паска. И вот эту мацу воны раздают. Наши, христиане, вначале сопротивлялись, кричали…
Собиратель: Почему?
Информант: Нельзя потому что…
Собиратель: То есть евреи угощали, а вы не ели?
Информант: Да, воны не ели. Не принимали. А воны старалися им дать… все же… быстрее, чтобы воны покушали быстрее ихняя паска, чем наша (16).
Интересно, однако, что Наталья Ивановна, повторив чуть позже свой рассказ о сомнениях сестры, назвала другую причину недоверия к предложенной маце:
Она говорит так: я ее спросила: Белла, эта маца… Обычно в мацу давали… Э-э… Всегда давали капельку крови человеческой. Как бы крови Иисуса Христа. Понимаете? Она говорит: там есть кровь? Обычно брали донорскую, там если чистую, хорошую, было… Она ей говорит: Надечка, поверь мне! Там ничего нет! Там просто… вот. Но сказала она ей правду или неправду… Потому что если бы она ей сказала: там есть капля чего-то, то она бы этого не укусила. Я точно знаю. Побоялась бы. По-видимому, там была капля крови (5).
Итак, попытаемся на основании наших немногочисленных данных выстроить более или менее гипотетическую картину практики угощения мацой. Она складывается из следующих элементов:
1. Выпечка мацы и доставка ее в еврейские дома привлекала детей из предместий, которые собирались в местечке для всевозможных шалостей и в надежде получить угощение.
2. Родители неодобрительно относились к шалостям детей и запрещали им ходить в местечко. При этом детей часто пугали "бочкой с гвоздями".
3. Дети охотно ели добытую мацу и не видели в ней ничего, кроме лакомства.
4. Евреи также охотно и даже настойчиво угощали всех – и детей, и взрослых – мацой.
5. Некоторые взрослые, в отличие от детей, отказывались от угощения, другие же его принимали.
6. Возможными причинами отказа от угощения являлись: а) подозрение, что в мацу добавляется кровь, и б) нежелание есть "еврейскую пасху" (т. е. мацу) раньше своей, христианской.
Эта реконструкция, несмотря на свою схематичность и обобщенность, смазывающую региональные особенности, представляет все же некоторую ценность для понимания еще одного прагматического значения рассматриваемой фольклорной традиции. Она оказалась связанной с практикой угощения мацой, использовалась христианами – соседями евреев для осмысления этой практики.
Принятие угощения иногда воспринималось христианами как участие в религиозной практике. Об этом свидетельствует сопоставление мацы с христианской пасхой и запрет на вкушение мацы прежде пасхи. Об этом же, видимо, свидетельствует и представление о крови, добавляемой в мацу.
Израильский историк Яков Кац выделял два фактора, влиявшие на отношения между евреями и христианами в Средние века. Это, с одной стороны, частичное сходство религиозных текстов (прежде всего – Библии), определявшее общность иудеохристианской традиции и делавшее возможной рациональную дискуссию по вопросам веры, и, с другой стороны, различие религиозных символов, вызывавших взаимное отторжение и страх. В этом, вероятно, проявляется фундаментальное различие между текстами, которые сами по себе лишены смысла и, в зависимости от прагматики, могут получать различные значения, и символами, наделяемыми имманентным смыслом. Если общение посредством текстов позволяет каждой из сторон использовать их по-своему, наполнять своим смыслом, то столкновение с инородным символом является также встречей с чужим, враждебным смыслом. Маца является одновременно и обычной едой, которую, как и лишенный собственного смысла текст, может использовать каждый, и ритуальной пищей, имеющей символическое значение для евреев и потому страшной и непонятной для христиан. Можно предположить, что легенда о крови в маце оказалась удобным текстом для "рационального" объяснения собственного страха перед мацой как чужим символом.