Первая Книжная лавка писателей в Москве была открыта в сентябре 1918 г. по инициативе П. П. Муратова и просуществовала до 1922 г. В число ее пайщиков входили литераторы М. А. Осоргин, В. Ф. Ходасевич, Б. А. Грифцов, А. С. Яковлев, А. К. Дживелегов и др. До 1921 г. эта книжная лавка помещалась в доме № 16 по Леонтьевскому пер. (ныне ул. Станиславского), а последний год - на Большой Никитской (теперешней ул. Герцена), д. № 22. Через руки писателей-книгопродавцев прошло огромное множество книг, нередко редчайших. Так, один из участников Книжной лавки писателей, М. А. Осоргин позднее вспоминал: "Книги, выбрасываемые на рынок частными лицами, менявшими их на хлеб насущный, вообще потеряли всякую цену. И любопытно, что ниже всего ценилось то, что в обычное время разыскивалось как книжная редкость. Французские изящные томики восемнадцатого века, старинные кожаные томы книг старообрядческих, редчайшие собрания гравюр, русские уникумы времен Петра Первого, альды и эльзевиры, - все это шло по цене нескольких фунтов черного хлеба и покупалось только чудаками… В высокой цене (сравнительно, конечно) были только энциклопедические и всякие другие словари, справочники, полные собрания классиков и книги по искусству". "Что такое "высокая цена" будет ясно, - продолжает М. А. Осоргин, - если я поясню, что пять томов ("Истории русского искусства") Грабаря (книга постоянного и высокого спроса) стоили обычно до двух пудов ржаной муки, - меньше трех рублей мирного времени, - словарь Брокгауза (86 полутомов в переплетах) выше трех-пяти пудов не подымался. Дешевле полукопейки золотом я купил, в нашей же Лавке, одну старинную книжку ("Щеголеватая аптека"), которой нет ни в одной публичной библиотеке России, за копейку - "Грациана" времени Анны Иоанновны; за два-три рубля предприимчивый человек мог приобрести у нас все семь альбомов издания гравюр Ровинского. Такие покупатели-"чудаки" все же встречались и нельзя им не позавидовать" (125).
Действительно, в 1918–1921 гг., отчасти и позже, наряду с распылением старых библиотек, иногда переходивших из поколения в поколение с XVIII в., в большом числе возникали замечательные новые собрания. Не нужно думать, что в первые революционные годы все книги шли за бесценок ("полкопейки золотом", "копейка" и т. д.). Тот же автор отмечал: "Карандашные наши пометки цены гласили: сто рублей, тысяча рублей, миллион рублей книга, цены росли на 50-100 % в день, - но на проверку это значило: фунт муки, пуд муки, щепотка муки. И часто случалось, что вместо денег за книги мы так и брали: мукой, мылом, маслом, сахарным песком". Значит, чтобы приобресть облюбованную книгу, "покупатель-чудак" должен был отказывать себе в пище, в мыле; ведь все это выкраивалось из скудного пайка периода военного коммунизма.
Поэтому не следует принимать за чистую монету мнение А. Ф. Изюмова, писавшего в 1928 г. в статье "Судьба старой русской книги", с одной стороны, о гибели многочисленных библиотек, с другой, о причинах и способах сохранения некоторой части книжных ценностей: "Был и еще путь, по которому старая книга избегала уничтожения. Это образование новых частных библиотек. Библиофилу, коллекционеру, ученому за эти годы было очень легко подбирать нужные книги. Таким образом составлялись исключительные собрания по разным вопросам" (57).
С формальной стороны А. Ф. Изюмов прав: на книжном рынке в 1918–1921 гг. было как никогда много самых разнообразных изданий, и в этом смысле "было очень легко подбирать нужные книги"; верно, что в эти годы составлялись исключительные собрания по разным вопросам, но какой ценой, путем каких лишений достигалось это для большей части собирателей! Поэтому надо особенно оценить труды и самоотверженную любовь к книге библиофилов периода военного коммунизма, предпочитавших поголодать или отказаться от топки печурки-времянки и приобрести ту или иную книгу.
Примеру организаторов Московской книжной лавки писателей последовали и другие артели деятелей литературы и искусства. В.Г. Лидин вспоминает, что в 1920 г., кроме упомянутой книжной лавки в Леонтьевском переулке, существовала книжная лавка "Содружество писателей" (на Тверской, ныне ул. Горького, рядом с Моссоветом), организованная литературоведом Ю. И. Айхенвальдом, философом Г. Г. Шпетом и самим автором воспоминаний, В. Г. Лидиным; на Большой Никитской (теперь ул. Герцена) помещалась книжная лавка работников искусств (в состав артели входили историк искусства проф. Б. Р. Виппер и искусствовед П. Д. Эттингер); там же находилась Книжная лавка поэтов-имажинистов, руководимая поэтами С. Есениным и А. Мариенгофом, А. М. Кожебаткиным, в прошлом владельцем издательства "Альциона", и библиофилом Д. С. Айзенштадтом (83, с. 10–11).
В последнее время об этих книжных лавках стали появляться в печати воспоминания, преимущественно о Есенине и о Книжной лавке имажинистов, несколько расходящиеся в деталях, как всякие мемуары, но в целом дорисовывающие картину, набросанную М. А. Осоргиным и В. Г. Лидиным (140).
В Петрограде аналогичная книжная лавка была открыта еще в 1917 г. Единственным печатным следом ее существования является стихотворение поэта М. А. Кузмина "Стихи на открытие книжной лавки писателей (Акростих)", датированное 1917 г. Вот его текст:
Книга - лучшая подруга,
Не изменит в трудный час,
И займет в часы досуга
Животрепетный рассказ,
Небылица или быль,
А стряхни скорее пыль, -
Я - всегдашняя подруга.
Лишь устроить нам витрину,
А гравюры, книги есть!
Вторник - праздник магазину,
Коль окажете нам честь.
А до Перца как дойдешь,
По Морской чуть повернешь, -
И увидишь вдруг витрину.
Сами пишем и торгуем,
А гостям предложим чай.
Так просты, что не надуем…
Если… разве невзначай…
Лавка сможет процветать,
Если будут посещать, -
А на славу заторгуем!
1917
(78)
Более подробных сведений об этой Книжной лавке писателей, - возможно, если доверять дате стихотворения Кузмина, первой вообще лавке писателей в Советской стране, - найти не удалось.
Вторая книжная лавка, - правда, не под названием писательской, хотя она и была основана писателями, - возникла в начале января 1918 г. Это был книжный кооператив "Petropolis". О его основании и характере деятельности интересно рассказал один из учредителей Петрополиса литературовед Г. Л. Лозинский: "1917-ый год, - писал он, - ознаменовался непрестанным удорожанием русских и иностранных книг; приток последних к концу года прекратился. Петербургские библиофилы очутились в тяжелом положении, и у некоторых из них зародилась мысль попробовать применить к книжной торговле принцип кооперативный". Во главе организационного комитета кооператива стояли проф. Д. К. Петров, французский проф. Жюль Патуйе, проживавший тогда в Петрограде и Г. Л. Лозинский. Секретарем правления в течение всего времени существования "Петрополиса" был Я. Н. Блох. Одновременно с книжной торговлей, - в основном поэтическими новинками, среди которых, по указанию Г. Л. Лозинского, первое место занимали новые сборники стихов А. А. Ахматовой, "Петрополис" уже в 1918 г. занялся издательской деятельностью и выпустил одно из первых изданий советского периода по экслибрисам, - брошюру "Книжные знаки", содержащую библиографию русского экслибриса и подлинные книжные знаки членов кооператива, наклеенные на 24 листах. Всего было отпечатано 200 экземпляров брошюры, и она сразу же сделалась редкостью. "Книга редка и в этом отношении, - пишет Г. Л. Лозинский, - что только в половине экземпляров, если даже не в меньшем количестве, имеется знак В. Адарюкова, не доставившего обещанного количества репродукций своего красивого ex-libris'a, помещенного им впоследствии в книге собственного издания. "Книжные знаки" были выпущены в обложке двух цветов: рыжеватой и темно-зеленой" (92).
Издательство и магазин "Петрополиса" помещались в доме № 56 по Надеждинской ул. (ныне ул. Салтыкова-Щедрина). Они просуществовали до 1922 г.
В деятельности писательских книжных лавок следует отметить одну любопытную подробность - продажу автографов современных поэтов и прозаиков, рукописных "автоизданий", изготовлявшихся в одном-двух, самое большее в 7 экземплярах. М. А. Осоргин рассказывает об этом так: "Когда стало невозможно издавать свои произведения, мы надумали, с полной последовательностью, издавать коротенькие вещи в одном экземпляре, писанном от руки. Сделали опыт, - и любители автографов заинтересовались. Ряд писателей подхватили эту мысль, и в нашей витрине появились книжки-автографы поэтов, беллетристов, историков искусства, представлявшие самодельную маленькую тетрадочку, обычно с собственноручным рисунком на обложке. Книжки хорошо раскупались и расценивались довольно прилично, а у нас рождалась иллюзия, что продукты нашего писательского творчества все же публикуются и идут к читателю. Лавка приобретала для своей коллекции по одному автографу каждого писателя, дававшего нам свои произведения на комиссию: эта коллекция была нами позже подарена Всероссийскому Союзу писателей, где, думается, и посейчас находится. Остальные уники революционной поры разбрелись по рукам частных любителей, и только Исторический музей в Москве догадался приобрести несколько любопытных образцов" (125).
В другой статье "Рукописные книги Московской лавки писателей. 1919–1921" М. А. Осоргин привел несколько дополнительных подробностей об обстоятельствах возникновения "автографического издательства" и о ценах на такие "издания". Он писал, что в 1919–1921 гг. печатание книг было для писателей почти недоступно. Из-за "великой нашей бедности"… "Сначала это издание, - продолжает М. А. Осоргин, - носило характер шутки, как бы озорства, но потом оказалось, что такая книжка может подкармливать автора, и многие занялись этим делом серьезно. Книжек выпускали мало, но продавали их очень дорого, в расчете на любителей автографов. "Издано" было около 250 книжек (33 авторов) и все до одной были проданы… Цены книжек зависели от постоянного падения цены рубля, так что нужно смотреть, в каком году (месяцы не везде помечены) книжка издана".
Далее М. А. Осоргин перечисляет "материал, из которого книжки фабриковались, простая серая бумага, бристольский картон, оберточная, пергамент, береста, обои, неразрезанные листы советских денег - вплоть до тысячного билета, мешочный холст, даже осиновое поленце и пр.". Любопытно указание на "обменную торговлю, когда цена книги обозначалась в фунтах масла и муки (так мы и продавали)" (126).
К словам автора: "Мне известно, что петербургские писатели также продавали "автографические" издания", редакция (то есть Г. Л. Лозинский) сделала примечание: "В Петербурге инициатива продажи автографических изданий принадлежала книжному кооперативу "Petropolis". Из других источников нам известно, что автографические издания А. Ремизова в форме свитков продавались в магазине "Книжный угол", помещавшемся напротив Госцирка (Караванная, 2, уг. Фонтанки, 5) и принадлежавшем писателю В. P. Xовину, близкому к футуристам."
Кто же были покупателями книг в этот трудный период? Любопытный ответ на наш вопрос находится в воспоминаниях одного из организаторов первой московской Книжной лавки писателей, писателя В. Ф. Ходасевича. Прежде всего он отмечает характер покупательских интересов: "В те дни непомерный спрос был на философию, на стихи и на художественные издания. В особенности на последние. Новый человек кинулся на них жадно. Шел за "искусством" сознательный рабочий, шел молодой пролеткультовец, шел партиец всякого ранга. И - что греха таить? - шел попросту спекулянт" (169).
В заключение о книжных лавках писателей приведем характерный штрих, содержащийся в статье "По книжным лавкам Москвы", датированной 7 декабря 1921 г. Автор, американский журналист Ю. Ф. Геккер, находился в Книжной лавке писателей и был свидетелем такой сцены: "Покупатель - маленький, съежившийся старикашка, в потертом пальтишке, в изношенных валенках, через дыры которых проглядывают грязные портянки. Требует он, если правильно вспоминаю, физику Дрентельна. - "Да, имеется, - отвечает торговец-писатель, - но только подержанная, без обложки". Покупатель любовно смотрит на ценный экземпляр, разглаживает задранные уголки листков, как будто ласкает книгу… Он охотно платит требуемую цену и осторожно всовывает книгу в свой рваный мешочек, сшитый из холста наподобие портфеля. Я не выдержал: "Простите, Вы преподаватель физики," - "Нет, только так, любитель", - улыбнулся он мне в ответ" (31).
Сейчас почти невозможно проследить даже основные моменты деятельности различных писательских и не писательских кооперативов и артелей. Возможно, каждая из них имела свои индивидуальные черты, но они существовали недолго и значительного следа не оставили - не было у них печатных каталогов, марки-экслибрисы были, кажется, у одной только московской Книжной лавки писателей (два - один работы В. Фалилеева, другой - В Фаворского) (102). И все же надо быть благодарными им - они и людей спасали, покупая у них книги, и книги спасали, продавая их "покупателям-чудакам".
Почти полное исчезновение старых антикварных и букинистических магазинов в 1917-1918-х годах и все-таки значительная дороговизна книг в книжных лавках писателей повлекли за собой то, что большую роль в покупках библиофилов вновь приобрели толкучки, в свое время, в середине XIX в., имевшие большое значение для тогдашних коллекционеров, не располагавших значительными средствами.
В заметке "Сухаревская книжная торговля" журнал "Библиографические известия" писал во второй половине 1920 г.: "Сухаревка когда-то удовлетворяла потребность в книге малосостоятельных слоев московского населения, доставляя им и учебник, и "книгу для чтения", а также питала библиотеки коллекционеров и любителей книжных редкостей. После монополизации книжной торговли Сухаревка на время опустела, но теперь мало-помалу исчезнувшие торговцы начали появляться вновь, и теперь книжный ряд раскинулся на своем обычном месте" (158).
По-видимому, дело обстояло несколько сложнее, чем это изображено в "Библиографических известиях". Так, например, в более сатирических чертах изобразил Сухаревку В. Г. Лидин в очерке "Лавка древностей", напечатанном в 1918–1919 гг. в одной из московских газет и написанном, несомненно, под свежим впечатлением посещения лавок букинистов и антикваров Москвы: "Букинисты перестали искать покупателя; какие-то многодетные дамы стали вдруг интересоваться старыми мастерами, бритые юноши - с женскими задами - фарфором и русской иконой, фабриканты, набивавшие все годы чудовищное брюхо войны костылями и манерками, стали собирать для своих новых старинных кабинетов из красного дерева с поповским или Императорского завода фарфором библиотеки четыре на восемь аршин. И веселый червь наживы, добрых аппетитов развратил в полгода Сухаревку, букинисты стали назначать гомерические цены, книги стали предметом роскоши и поползли в красные кабинеты…" (84).
Аналогичные процессы наблюдались в те же годы и в Петрограде.
Заслуживающие внимания зарисовки книжной торговли на толкучках Петрограда сохранились в газетах и журналах тех лет. В статье, характеризующей толкучку в Александровском рынке Петрограда, несколько строк уделено специально книжной торговле, при этом в период до муниципализации ее. "Вы можете спрашивать все, - пишет фельетонист "Современного слова". - Иногда на все перечисленные вами названия вы получите угрюмый ответ: "ничего такого нет", но иногда появится на свет божий запыленный томик Карлейля, лондонское издание Герцена, давно изъятое из продажи, "Философия истории" Вольтера, растрепанные страницы забытой "Истории Соединенных Штатов" Лабурэ.
Профессора, ученые, студенты, художники, любители частенько наведываются сюда, чтобы найти то, что не найдешь больше нигде" (93).
Однако, кроме "культурных покупателей", и на толкучки, и в книжно-антикварные магазины, - и в последние еще чаще, - наведывались разбогатевшие во время войны и при Временном правительстве спекулянты.
Некий автор, скрывшийся под псевдонимом "Книголюб", пишет в петроградской "Новой газете" 1918 г. в статье "На книжном рынке" о том, как набросились на покупку книг некультурные спекулянты, и приводит анекдот, якобы взятый из действительности:
"Один такой покупатель недавно звонил по телефону в большой книжный магазин и просил: "Нельзя ли прислать 49 аршин книг. Все чтобы были в хороших переплетах". И был настолько культурен, что не забыл прибавить: - "Только, пожалуйста, чтобы были разные…" Накануне он еще не думал обзаводиться библиотекой, но приобрел по случаю великолепный кабинет резного дерева и, решив заполнить книгами, подсчитал, что потребуется ровно 49 аршин" (67).
Возможно, это - выдумка фельетониста, либо анекдот, сложенный книгопродавцами-антикварами. Но что подобные покупатели были, можно заключить из другого газетного материала того же времени.
В очерке "Букинист" некий Арион писал в газете "Современное слово" в том же 1918 г., как не любят старые книжники таких новообъявившихся "коллекционеров" и какие огромные цены ставят они при продаже книг этим ничего не смыслящим покупателям (6).
И хотя в период нэпа подобные коллекционеры-"мародеры" появились вновь, в истории советского библиофильства они должны упоминаться как уродливое явление прошлого.
До сих пор мы в основном характеризовали историческую обстановку, в которой развивалось русское библиофильство в годы революции и военного коммунизма.
Теперь мы перейдем к рассмотрению собственно библиофильства этого периода. В первую очередь нам придется познакомиться с тем новым явлением, которое представляет специфическую особенность советского библиофильства. Мы имеем в виду возникновение в Москве, Петрограде и других городах нашей страны библиофильских организаций.
В то время как в Петербурге еще в 1903 г. возник и стал действовать Кружок любителей русских изящных изданий, в Москве, если не считать не собственно библиофильского и к тому же недолговечного Московского общества любителей книжных знаков (1905–1907), никаких организаций книголюбов не было. Здесь в 1889 г. был создан Московский библиографический кружок, с 1900 г. превратившийся в Русское библиографическое общество при Московском университете. Хотя в составе этого общества находились многие видные московские библиофилы, во главе с Д. В. Ульянинским, У. Г. Иваском и Б. С. Боднарским, однако правление Русского библиографического общества строго соблюдало свой библиографический характер и библиофильской тематике не уделяло места в своих занятиях (21).