Эрлик – существо весьма древнее, но монгольские буддисты утверждают, что во вполне исторические времена он жил на земле в обличий монаха и лишь после смерти отправился в загробный мир. Впрочем, эта версия не слишком противоречива, поскольку, приняв буддизм, Эрлик вполне мог переродиться и из бога стать человеком, а затем опять богом. В бытность свою монахом Эрлик достиг святости и приобрел сверхъестественные способности, что не помешало ему окончить жизнь на плахе в результате ложного доноса. Но могущество, достигнутое праведной жизнью, выручило монаха: потеряв человеческую голову, он приставил на ее место бычью и стал судьей монгольско-бурятского отделения загробного мира буддистов, приобретя почетный титул "Чойджал" – "царь закона". Эрлик-Чойджал имеет синее тело, носит ожерелье из черепов и окружен языками пламени. Для ловли душ он пользуется арканом, который не выпускает из рук, а для судопроизводства – книгой судеб, весами и зеркалом, в котором отражаются прегрешения обвиняемых. Бычья голова не мешает царю управлять девятью подземными присутственными местами и девяноста девятью (по некоторым данным – восьмьюдесятью восмью) темницами. Впрочем, несмотря на то, что голова эта бычья, у нее открыт третий глаз.
Хотя места для терзания грешников-буддистов традиционно называют "адами", это слово не вполне точно передает их специфику. Точнее было бы назвать их "чистилищами", поскольку срок пребывания там ограничен совершенными в последнем воплощении грехами. Точно так же определяется кармой и срок пребывания среди людей, животных, богов, асуров или голодных духов. Искупив плоды своих прежних деяний, душа (этот термин условен) возрождается в любом другом мире и имеет все шансы рано или поздно достигнуть нирваны через воплощение в человеческом теле. К сожалению, для этого, как правило, требуется очень много времени. Обитатели адов, преты и животные не способны к духовной практике (кроме редких случаев, описанных в джатаках). Боги, даже "ревнивые", к ней способны, но достаточно приятная жизнь, которую они ведут в своих божественных мирах, отвлекает их от медитаций и размышлений о восьмеричном пути Будды. Лишь обитатели Брахмалоки уделяют должное внимание постижению "четырех благородных истин" и прочим премудростям восьмеричного пути.
Такова вкратце структура буддистской вселенной, которую с равным успехом можно назвать обителью живых и обителью умерших. Душа скитается по шести мирам, и ни один из них, собственно, не является более "загробным", чем остальные. Ни один, кроме Бардо – промежуточного состояния, в которое человек попадает сразу после смерти и которое, единственное, можно назвать действительно "загробным". Но именно это состояние буддисты (по крайней мере, образованные буддисты) объявили существующим лишь умозрительно. Конечно, с точки зрения последовательного буддиста, весь мир – это иллюзия, или майя, но загробный мир Бардо – майя "вдвойне". Ведь все ужасы буддистского Бардо лишь происходят в сознании умирающего и умершего, становясь "иллюзией иллюзии". А сторонники одной из основных ветвей буддизма, Тхеравады, и вовсе сомневаются в существовании Бардо. Впрочем, многие тхеравадины сомневаются и в существовании самой человеческой личности, которая могла бы в это Бардо попасть. Ведь человек – это не более чем соединение пяти групп дхарм (компонентов): дхарм тела, дхарм ощущений, дхарм восприятий, дхарм ментальных образований и, наконец, дхарм сознания. Элементы эти непрерывно уничтожаются и заменяются новыми, а значит, никакой постоянной души нет и быть не может. Это дало известному буддологу Е.А. Торчинову основание заявить: "Вопреки распространенному заблуждению, в буддизме вообще нет учения о перевоплощениях, или реинкарнациях. Человек в буддизме не есть воплощенная душа, как в индуизме. Он – поток состояний – дхарм, серия кадров – мгновений… Поэтому профессиональные буддологи стараются избегать таких слов, как "перерождение" или тем более "перевоплощение", и предпочитают говорить о циклическом существовании или чередовании рождений и смертей".
Но что бы там ни говорили профессиональные буддологи и теологи, а буддист попроще все-таки надеется после смерти переродиться в каком-нибудь более или менее приличном мире и в надлежащем теле. Тем более что места для такого перерождения во вселенной достаточно. Мир живых (назовем его так, хотя эти "живые" уже успели неоднократно умереть), несмотря на всю его иллюзорность, у буддистов огромен и бесконечен во времени и пространстве. Вселенная существует в течение махакальпы – космического цикла, который длится тысячи миллиардов лет. Количество обитаемых вселенных неисчерпаемо, они объединяются в системы (сахалоки), которых больше, чем песчинок в Ганге. Правда, каждая из этих вселенных не очень велика (для вселенной) и представляет собой плоский диск, лежащий на воде, напоминая скорее Землю в представлении древних греков. Но зато центральный океан этой Земли имеет глубину восемьдесят тысяч миль, а гора Меру возвышается над ним на такую же высоту.
В отличие от "мира живых", промежуточный мир умерших, Бардо, весь умещается в сознании каждого человека и не может быть описан в терминах евклидовой геометрии, поэтому о географии его можно говорить лишь с некоторой натяжкой. Гораздо увереннее можно судить о населении Бардо – многочисленных бодхисаттвах и демонах – они подробно описаны в "Бардо Тхёдол", известной цивилизации Запада под не слишком удачным названием "тибетской "Книги мертвых"". Книга эта создана в рамках ламаизма – течения, соединившего черты крупнейших ветвей буддизма, Махаяны и Ваджраяны. Как и ее египетский аналог, тибетская "Книга мертвых" является руководством для умершего и подробно расписывает все те трудности, с которыми он столкнется на своем пути по Бардо. Но, в отличие от древних египтян, покойные буддисты не берут свою "Книгу мертвых" в загробный мир – эту книгу лама читает над телом.
Путь человека по Бардо длится обычно до сорока девяти дней. В течение этого срока покойному предстоит преодолеть немало испытаний: его будет бить в спину "лютый ветер кармы", злобные демоны, "вооруженные различным оружием", будут пугать его "ужасающим шумом и криками". Гонимый снегом, дождем, ураганами, хищниками, ревом огня и грохотом обрушивающихся гор, покойный "побежит от них, куда глаза глядят, не разбирая дороги". На пути его подстерегают три глубочайшие пропасти: белая, черная и красная – "они будут глубоки… и возникнет чувство, что вот-вот упадешь в них". На самом деле – "это не пропасти. Это Гнев, Похоть и Глупость". Но в столь экстремальных условиях не всякий может постигнуть разницу между пропастью психологической и топографической. Тем более что покойный будет испытывать естественную для своего положения растерянность: "Увы! Я мертв! Что же мне делать?" Ответ на этот исконный вопрос и должна предложить умершему тибетская "Книга мертвых".
Когда читаешь эту книгу, находясь в безопасном уголке мира людей, то в общем и целом понятно, что же делать. Тем более что на помощь умершему, согласно той же книге, приходят великие бодхисаттвы -существа, достигшие просветления, но оставшиеся в мире сансары, дабы просветлить всех остальных. Бодхисаттвы являются покойному в самом величественном виде и прельщают его исходящим от них светом и разнообразными видами мудрости. А лама, читающий над телом текст "Бардо Тхёдол", рекомендует своему подопечному довериться бодхисаттвам и однозначно объясняет всю пагубность соблазна, который исходит от шести сансарических миров. Тем не менее, несмотря на столь четкое руководство и на все величие бодхисаттв, большинство умерших не могут принять правильное решение. Они пугаются как бодхисаттв, так и многочисленных демонов и достаточно быстро оказываются либо в мире животных, либо в мире богов, а то и в мире голодных духов. В лучшем случае они выбирают себе более или менее подходящих родителей в мире живых (для этого в "Книге мертвых" тоже есть подобающие инструкции) и начинают все сначала.
Впрочем, это тоже не так уж и плохо, поскольку рано или поздно все живые существа достигнут просветления. Ведь именно за тем и возвращаются в мир людей бодхисаттвы, поклявшиеся не уходить в нирвану, пока не спасутся абсолютно все. Правда, хотя бодхисаттвы и готовы помогать абсолютно всем живым существам, независимо от их вероисповедания, но те, кто относит себя к Тхераваде, помощь бодхисаттв отвергают и предпочитают спасаться сами. Поэтому тхеравадинам предстоят многие тысячи смертей и перерождений: раз от раза улучшая свою карму, они наконец становятся в очередной жизни монахами и только из этого статуса могут достичь нирваны.
Приверженцам Махаяны приходится в колесе сансары гораздо легче, чем тхеравадинам: бодхисаттвы не только помогают им в Бардо, но и предлагают самые разнообразные варианты обустройства загробного мира. Существует предание, что бодхисаттва Кшитигарбха пообещал заполнить своим телом все пространство ада, с тем чтобы там не осталось места для грешников. А будда Амида (он же Амитабха, или Авалокитешвара) учел пожелания тех буддистов, которые не хотят крутиться в колесе сансары, но в то же время не слишком торопятся поменять его на бесстрастное и бестелесное пребывание в не слишком понятной нирване. Для них Амида создал специальный рай под названием "Счастливая страна" (Сукхавати), "Чистая земля", или "Поле Будды". Раньше этот рай носил название Потала и был, по некоторым данным, расположен на вершине горы, стоящей на берегу Индийского океана, или же на острове в Восточно-Китайском море. Но сегодня Счастливая страна находится неизмеримо далеко от нашего мира. Те, кто попадают туда, возрождаются в виде людей или богов, для них выстроены дворцы из драгоценных металлов и камней. Все остальные виды живых существ в Чистой земле отсутствуют. Живут обитатели Сукхавати "неизмеримо долго" и всю свою жизнь наслаждаются беспредельным счастьем. После смерти им уже не грозит повторное перерождение, и они сразу попадают в нирвану, но случается это очень нескоро.
Попасть в рай Амитабхи несложно. Есть версия, что для этого достаточно вести более или менее безгрешную жизнь, а главное – регулярно повторять мантру "Слава будде Амиде". С помощью этих нехитрых правил можно попасть в рай уже после ближайшей смерти.
Впрочем, загробный мир буддистов, несмотря на все старания Амитабхи, не так прост. Легендарный основоположник Махаяны Нагарджуна писал:
Нет разницы вообще
Между нирваной и сансарой.
Нет разницы вообще
Между сансарой и нирваной.
Что является пределом нирваны.
Есть также и предел сансары.
Между этими двумя мы не можем найти
Даже слабейшей тени различия.
Представители школы Чань (или Дзен) тоже не торопятся внести ясность в ситуацию. Когда знаменитого Чжао-чжоу спросили, какова будет судьба души после того, как тело сгниет в могиле, он ответил: "Сегодня опять ветрено". Не подумайте только, что великий учитель Дзена хотел уйти от ответа на вопрос. Он дал исчерпывающий ответ вполне в духе своего учения. А от того, как поймут его ученики, зависит их дальнейшая судьба, в том числе посмертная.
Под властью Нефритового императора (Китай)
Приток китайских переселенцев в загробный мир во все времена был весьма велик. Уже двадцать пять тысяч лет тому назад туда направлялись усопшие, ритуально посыпанные охрой. Как там устраивались их души, мы не знаем, но археологи находят останки тел, увешанные ракушками и обработанными камнями. На рубеже эр ежегодный прирост населения в китайском потустороннем мире составлял примерно треть от общеазиатского. В восемнадцатом веке эта цифра увеличилась до половины. А если к тому же учесть, что в древности у каждого китайца, кроме детей, было по нескольку душ (в некоторых регионах до десяти, а у даосов даже до двенадцати), то, казалось бы, китайскому загробному миру грозит перенаселение. Однако этого, судя по всему, не случилось. Ведь, как известно любому китайцу, далеко не всякая душа обладает бессмертием.
Уже во втором тысячелетии до н. э., в эпоху Шан-Инь и тем более в сменившем ее на рубеже первого тысячелетия царстве Чжоу, выяснилось, что у большинства китайцев как минимум две души: материальная, "по", и духовная, "хунь". Позднее многие считали, что душ типа "по" может быть до семи, а типа "хунь" – до трех; были и другие варианты. Но так или иначе, души "по", сколько бы их ни было, вместе со смертью человека превращались в дух, называемый "гуй", и уходили в землю вместе с телом. Именно этой душе предназначались все те предметы и пища, которые родственники укладывали в могилу. Но душа эта, хотя и принадлежала покойному, относилась более к его телу, нежели к личности. Она обитала в могиле, пока тело хоть в какой-то мере сохранялось, и, если ей в положенные сроки продолжали приносить жертвы, "гуй" не вмешивался в дела живых.
Китайский писатель восемнадцатого века Юань Мэй в рассказе "Ученый из Наньчина" дает яркую иллюстрацию различия между душами "хунь" и "по". Он описывает, как к молодому ученому пришел его умерший друг и попросил выполнить ряд его последних поручений. Юноша охотно взялся исполнить просьбы покойного, а когда тот поблагодарил и собрался уйти, молодой человек предложил ему задержаться и немного поболтать. Друзья мирно беседовали, но постепенно внешность усопшего начала меняться, он стал агрессивен и в конце концов напал на своего бывшего друга. Люди, узнавшие об этой истории, объяснили ее очень просто:
""Хунь" в человеке добрая, а "по" – злая; "хунь" – мудрая, а "по"– глупая. Когда он только пришел, духовное начало в нем еще не погибло, но вскоре "по" начала вытеснять "хунь". Когда он исчерпал свои сокровенные заботы, "хунь" испарилась, а "по" – сгустилась. Пока в нем сохранялась "хунь", он был тем самым человеком, что прежде; с уходом же "хунь" уже не был тем человеком. Трупы, что свободно двигаются, ходят, а также бродячие тени – все это создания "по"".
Но к счастью, "по" редко является к живым. Онаживет в могиле, а через некоторое время отправляется к некоему "Желтому источнику", или "Девяти истокам", там пребывает, влача призрачное существование и, по некоторым данным, в конце концов полностью растворяется в пневме – универсальной энергии Вселенной…
Про сам источник в "Истории династии Хань" написано, что он "под землей, мрачен в глубине" и что "уж если умер, некого вместо себя туда послать". Но острой необходимости кого-то посылать к Желтому источнику вместо себя, видимо, никогда и не возникало, потому что собственно личность человека издревле сосредотачивалась в другой его душе (или душах) – "хунь", которая возносилась к небу и превращалась в дух – "шэнь". Именно душа "шэнь", попадая на небо и сохраняя память и привязанность к оставшимся на земле родственникам, становилась посредником между людьми и сверхъестественными силами. Но в древности "шэнь" имели не все. Простолюдину она не полагалась вообще, а если она у него каким-то образом и оказывалась, то очень быстро исчезала. Люди познатнее, в зависимости от ранга, могли иметь более долгосрочную "шэнь", но и она была не вечна. И только император имел бессмертную "шэнь", которая, попав на небо, могла оказывать бессрочную помощь оставшимся в живых. Во главе небожителей издревле стоял могущественный бог-первопредок Шанди. Ему повиновались многочисленные духи, ведавшие громами и дождями, воинскими победами и разрешением женщин от бремени. Его власть над миром была безграничной. Но при этом Шанди в компании покойных императоров был если не "первым среди равных", то, во всяком случае, первым среди близких родственников. И вся чреда пребывавших на небе властителей переадресовывала ему просьбы своих земных потомков. Поэтому о "шэнь" покойных императоров следовало заботиться ради благополучия всех живущих. А поскольку жертвоприношения духам предков могли совершать только их прямые потомки мужского пола, то и роль ныне здравствующего императора трудно было переоценить: ведь он был единственным, чьи молитвы и приношения помогали удерживать мир в равновесии.
Постепенно Шанди стал устраняться от своих обязанностей, но роль императора от этого не умалилась: теперь он обращался напрямую к Небу, сыном которого являлся, и к духам своих непосредственных предков.
Для того чтобы покойный император пребывал на небесах в полном здравии и довольстве, хоронили его обычно очень пышно. В могилу укладывалиутварь, оружие, запряженные лошадьми боевые колесницы, тела животных… Сопровождала властителя и приличествующая ему свита. В основном это были военнопленные, но иногда в свиту попадали и приближенные. Так, вместе с владыкой царства Цинь в 621 году до н. э. отправились на небо еще 177 человек, в том числе три знатных сановника. Человеческие жертвоприношения на похоронах случались до конца эпохи Чжоу (III век до н. э.).
Потом обычай отправлять на небо вместе с покойным императором его свиту вышел из моды. Возможно, китайцы сообразили, что "шэнь" императора вечна, а духи его сановников, и тем более безродных пленников, очень скоро растворятся, оставив властителя в полном одиночестве. Эту проблему по-своему решил правивший в третьем веке до н. э. император Цинь Ши-хуанди: он приказал создать для своего загробного сопровождения глиняную армию. Точное количество воинов ее неизвестно, на настоящий момент археологи раскопали около восьми тысяч "солдат", изваянных из глины в полный рост, причем черты каждого лица – индивидуальны. В пятьдесят бронзовых колесниц впряжены глиняные лошади. Сегодня реставраторы восстанавливают поврежденные фигуры, и настанет день, когда пребывающий на небе император сможет вновь принимать парады. Но к сожалению, его армия навеки утратила боеспособность. Спустя всего четыре года после вознесения Цинь Ши-хуанди на небо в стране вспыхнуло восстание. Бунтовщики вскрыли захоронение и изъялиу "небесной стражи" ее оружие. Оно, кстати, оказалось достаточно "земным" и действенным: вскоре в стране воцарилась новая династия, Хань.