Инквизитор и сам мог присоединиться к ним (в соответствии с дальнейшими планами), обещая проявить милосердие (то есть даровать прощение) обвиняемому и проявляя его в действительности: ради обращения еретика все действия во благо, включая и наказания, которые сами по себе – средство излечения. Когда же обвиняемый, признавшись в своем преступлении, попросит обещанного помилования, следует в общих фразах ответствовать, что он получит даже больше, чем просит, если искренне обратился к христианской вере – "по крайней мере, душа его будет спасена".
Чтобы вполне оценить заложенное в таком поведении инквизиторов двуличие, необходимо принять в расчет двойственность или даже тройственность смысловых оттенков использованного Эймерико латинского слова "милосердие" – "gratia" – и перенести его смысловое значение на испанский эквивалент ("gracia").
В английском языке слово "grace" имеет те же различные значения, хотя это разнообразие не столь широко используется:
а) помилование в смысле полного прощения, амнистии;
б) помилование в смысле смягчения наложенного взыскания или отсрочки его;
в) обращение к Богу, молитва.
Обвиняемому умышленно позволяли полагать, что "gratia" употребляется в смысле полного прощения. Инквизитору оставалось успокоить свою совесть по поводу этого "suggestion falsi" ("ложный намек" (лат.)).
Пенья немало высказывался на эту тему, что представляется чрезвычайно интересным.
Он предлагал для рассмотрения и такие вопросы: "Может ли инквизитор пойти на хитрость, чтобы открыть истину? Если ему пришлось дать обещание, обязан ли он сдержать свое слово?" В последнем вопросе он, конечно, имеет в виду обещание о помиловании, данное узнику.
Далее он осведомляет нас, что правовед Качалон решил первую из предложенных проблем, одобрив обман, оправдывая его примером суда Соломона по делу между матерями .
Поистине кажется, будто нет ничего такого, чего теологи не смогли бы оправдать посредством искажений, подтасовок или упоминаний о тех или иных прецедентах (более или менее недостоверных) ради достижения своих целей.
Сам схолиаст соглашается с преподобным правоведом и считает (хотя юристы гражданского суда могли с неодобрением относиться к таким методам) вполне достойным и правильным применение обмана в расследованиях Святой палаты, поясняя, что инквизитор обладает более широкими правами, чем гражданский судья.
Таким образом, читаем мы в поучительном трактате Пеньи, инквизитор всегда может пообещать обвиняемому "милосердие" (которое узник всегда понимает как "абсолютное прошение") и сдержать свое обещание послаблением в отдельных наказаниях по своему усмотрению и в соответствии с каноническим правом.
В действительности это означало, что приговоренный к сожжению у позорного столба мог – в случае признания своих грехов – рассчитывать на отпущение их и обращение в веру перед сожжением. Если же, сознавшись, еретик потребует у инквизитора обещанное прощения, следовало ответить, что имелось в виду прощение грехов – и только, ибо его душа может быть спасена лишь в том случае, если сгорит плоть.
тосительно второго вопроса – "Если инквизитору пришлось дать обещание, обязан ли он сдержать свое слово?" – Пенья отвечает, что большинство теологов не считают выполнение обещания обязательным для инквизитора. Они оправдывают это тем, что подобное мошенничество – благо для общества; к тому же, если вырывать признания посредством пытки считается законным, то в еще большей степени приемлемо использование обмана и мошенничества.
Таково, безусловно, наиболее распространенное мнение. Но есть писатели, придерживающиеся другой точки зрения, по поводу чего схолиаст замечает:
"Расхождения во мнениях можно примирить, если обратиться к тому, что, собственно говоря, могли пообещать инквизиторы: их обещания не могли никоим образом выходить за пределы послаблений, которые инквизиция имела право осуществлять, то есть могли лишь изменять меру канонических епитимий".
Далее он пишет, что эти обещания понимались заключенным в совсем ином смысле, но раз уж ему так хочется – это его дело.
Нет причин ставить под сомнение честность Пеньи. Он не являлся ярым сторонником Святой палаты, но, за неимением лучшего, использовал столь отвратительные аргументы, ибо был вынужден оберегать себя от подозрений в "слабой" вере. Он пишет от лица наставника-инквизитора. Так что мы можем лишь догадываться о том, каковы на самом деле были казуисты, которые бросались в глубину умственных хитросплетений и следовали столь запутанными ходами, что фальшь никак не проявлялась в словах, хотя и пропитывала насквозь саму идею.
"Столь мало,- продолжает Пенья, совершая пируэты казуистики, – может даровать в качестве прощения инквизитор, что этого вполне достаточно для выполнения им своего обещания".
И тут его охватывает беспокойство, в нем просыпается совесть: возможно, темную душу пронзил луч сомнения, что право в этом мире несправедливо, а справедливость попрана. И потому, как нам представляется, чтобы успокоить угрызения совести, он пишет заключительный абзац этого раздела:
"Однако для успокоения совести инквизиторам не следует обещать полного прощения и никогда не следует обещать больше, чем можно выполнить".
Вот еще одна из уловок Эймерико для преодоления хитростей упрямых еретиков.
Инквизитору следует использовать сообщника обвиняемого или же уважаемого им человека, который должен добиться его доверия к себе, для чего может часто беседовать с подследственным, пытаясь выудить у него тайное. Если понадобится, этот человек может выдать себя за члена той же еретической секты, чтобы уговорить узника отречься от заблуждений и во всем признаться инквизитору.
Затем однажды вечером, когда обвиняемый будет вести доверительную беседу с гостем, позволить последнему задержаться настолько, чтобы можно было предложить ему заночевать в здании тюрьмы. Следует разместить своих людей так, чтобы они могли подслушать откровения обвиняемого, а писарь должен письменно оформить его признания.
В связи с этим Пенья распространяется в своих поучениях о пользе сих методов, указывая, что возможность склонить постороннего человека к шпионству позволяет не очернять ложью нежную и трепетную душу, которая, безусловно, присуща инквизитору.
"Необходимо объяснить шпиону, разыгрывающему дружеское расположение к обвиняемому, что он может выдать себя за члена секты подследственного, но ему не следует утверждать этого прямо, ибо тем самым он, по меньшей мере, совершит грех, чего не следует делать ни при каких обстоятельствах".
Таков схоласт. Он признает вполне допустимым, чтобы один человек демонстрировал свое дружеское расположение к другому с целью предать его, обрекая его на смерть, и ради этого предательства выдавая себя за сторонника тех же религиозных взглядов – но это не считалось грехом (даже грехом простительным) до тех пор, пока об этом не объявит инквизитор. Как ценит казуист слова!
Такой же точно аргумент в Иерусалиме однажды вечером мог использовать Каиафа в разговоре с Иудой Искариотом .
Святая палата взлелеяла тезис о том, что в своих судебных процессах она использовала – ни больше ни меньше – лишь методы, принятые в ту эпоху в гражданских судах; и если эти методы являются варварскими – а они шокируют нас и теперь – то якобы не инквизиция за них в ответе: они были совершенно обычными для своего времени.
Но в пятнадцатом веке не было гражданского суда в Европе, погрязшей в лицемерии и неверии, который не отвергал бы с презрением такие недостойные, бесчестные методы! Пенья и сам обнаруживает сей факт, когда тщится найти в существующей практике подтверждение своим словам.
Когда признание удалось заполучить, было бы бесполезно – указывает Эймерико – защищать правонарушителя, "потому что, хотя в гражданском суде признание в совершении преступления не является еще достаточным доказательством, здесь оно вполне достаточно".
Выдвигаемое по этому поводу обоснование столь же специфично, как и любое другое, приводимое в "Directorium":
"Ересь представляет собой преступление духовное, потому признания обвиняемого достаточно, даже если является единственной уликой".
Если же адвокат решился взяться за защиту подозреваемого, то, согласно параграфу XVI "Наставлений" Торквемады, он обязан был отказаться от этой затеи, когда убедится в виновности своего клиента. Еретику же канонические законы вообще запрещали приглашать адвоката в любом суде, гражданском или духовном, касалось дело непосредственно самой ереси или любых других нарушений.
В отношении свидетельских показаний необходимо добавить к уже сказанному в предыдущей главе, что инквизиция принимала заявления всякого человека, будь он даже отлученным или еретиком, если сие заявление свидетельствовало против обвиняемого, и отказывалась принимать свидетельства в защиту последнего от тех, кто сам был поражен ересью.
Поскольку предоставление свидетельских показаний в защиту лица, которому предъявлено обвинение в ереси, могло навлечь подозрение на самого свидетеля, то обеспечить показания в свою защиту обвиняемому было непросто.
Глава XII. ЮРИСПРУДЕНЦИЯ СВЯТОЙ ПАЛАТЫ – ДОПРОС С ПРИМЕНЕНИЕМ ПЫТКИ
Рекомендации Эймерико тем, кто ведет дела лиц, упорно отказывающихся признать свою вину, уже обсуждались.
Инквизиторы не могли использовать "экзамен" – так мягко называли пытку – за исключением некоторых случаев, предусмотренных законом; а строгое исполнение требований закона, как мы уже видели и увидим в дальнейшем, оставалось непреложным правилом для этих поистине искусных судей.
Таковыми обстоятельствами, как указал Эймерико в "Directorium", являются: (а) противоречивость ответов обвиняемого; (б) неполная доказанность его преступления.
Далее приводится перечень случаев "неполной" доказанности:
"а) Когда обвиняемый "считается" еретиком и против него имеется лишь одно свидетельское показание человека, под присягой заявившего, что видел или слышал, как обвиняемый совершал или говорил нечто против веры (по закону, двух свидетелей было достаточно, чтобы признать виновным).
б) Когда при отсутствии свидетелей имеются основания для сильного или тяжелейшего подозрения.
в) Когда обвиняемый не пользуется репутацией злонамеренного человека, но имеются свидетельствующий против него и основания для сильного или тяжелейшего подозрения. (То есть собственно подозрения нет, но имеется показание, представляющее собой подозрение в подозрении)".
Пенья добавляет в своих комментариях, что в некоторых случаях наличие "испорченной репутации" (когда есть основания для подозрения) и показаний одного свидетеля позволяет вынести обвинительный приговор, не прибегая к пытке, а именно:
"а) Когда дурная репутация дополняется дурной моралью, неизбежно приводящей к ереси, – так те, кто чрезмерно увлекается женщинами, успокаивают себя тем, что подобная невоздержанность сама по себе не является грехом. (Если такое мнение прозвучит открыто, оно равнозначно ереси, и потому на всякого, придерживающегося такой точки зрения, падает подозрение в ереси.)
б) Когда обвиняемый, имеющий дурную репутацию, спасается бегством. (Факт побега следует понимать как доказательство злонамеренности.)".
Далее Эймерико предписывает: "экзамен" следует использовать только тогда, когда все прочие способы добиться правды потерпели неудачу, и рекомендует применять прежде всего увещевания, мягкость и хитрость, чтобы вытянуть из узника признание.
Более того, он отмечает, что пытки не всегда позволяют раскрыть истину. Бывают слабые люди, которые при первых муках признают даже то, чего они не совершали; есть другие, столь упрямые и стойкие, что могут стерпеть сильнейшие боли; есть и такие, кто уже перенес пытку и способен выдержать ее с величайшим мужеством, умея настроиться перед ней; а есть и такие, кто посредством колдовства остается почти бесчувственным к боли и скорее умрет, чем что-нибудь выдаст.
Последние, предупреждает Пенья инквизиторов, точно пересказывают Евангелие наизусть, но заменяют при этом имена ангелов неизвестными именами, рисуют круги и прочие магические фигуры. К тому же, они носят нательные амулеты.
"Я даже не знаю, – признается он, – какие средства действенны против такого колдовства, но хорошо бы раздеть и тщательно осмотреть подозреваемого, прежде чем приступать к экзамену".
Эймерико рекомендует инквизиторам постараться склонить подследственного к признанию, пока в присутствии приговоренного к пытке экзекуторы готовят свои инструменты. Палачи должны резко сорвать с него одежды, причем им следует делать вид, будто они делают это с сожалением и сочувствуют ему. Раздетого, его следует отвести в сторону и решительно призвать к признанию. Ему можно пообещать сохранить жизнь, убеждая, что совершенный им проступок не повлечет жестокой расплаты.
Если все доводы напрасны, инквизитору следует приступить к допросу, начиная с более простых дел из числа тех, в которых обвиняется подозреваемый, ибо он, естественно, сознается в них с большей готовностью (после чего можно переходить к более тяжелым преступлениям). Необходимо иметь под рукой писаря, чтобы зафиксировать все вопросы и ответы.
Если обвиняемый упорствует в своих опровержениях, рекомендуется продемонстрировать ему орудия пытки, которой его подвергнут, если не услышат всей правды.
Если он по-прежнему отрицает свою вину, "экзамен" может быть продолжен в течение второго или третьего дня, но недопустимо устраивать повторную пытку.
Здесь мы вновь сталкиваемся с тем, как инквизиторы соблюдали буквы и ужасающе свирепый дух закона. Пытку нельзя повторять, потому что закон запрещает делать это более одного раза, если после первой пытки не появились новые улики; но не запрещено продолжать ее. По-видимому, тем, кто издавал сей закон, и во сне не снились изощренные уловки инквизиторов.
Представляется почти невероятным, чтобы люди жонглировали словами с подобной целью. Но вот отрывок из "Directorium":
"Продолжать, но не повторять, поскольку повторение недопустимо, если вдруг не обнаружились новые сведения; однако продолжение не запрещено".
Чтобы не оказаться перед проблемой повторения пытки, они "временно приостанавливали" ее, едва выносливость допрашиваемого оказывалась на пределе, и переносили продолжение "экзамена" на второй или третий день, прерывая и возобновляя его вновь и вновь по своему усмотрению.
Несчастный, конечно, не чувствовал разницы между одним словом и другим, ибо для него не формулировка закона определяла переносимые им мучения. Но разница существовала – важная разница с точки зрения буквы закона.
По этому поводу апологет инквизиции Гарсиа Родриго в своей "Historia Verdadera de la Inquisicion" очень смело заявляет о снисходительности суда инквизиции в сравнении с гражданскими трибуналами. Он сравнивает методы тех и других, отдает предпочтение первым и, чтобы доказать нам, что опирающийся на учение милосердия знает также способы проявления истинного милосердия на практике, указывает с очевидной неискренностью на тот факт, что в гражданских судах дозволено трижды возобновлять пытку, если ее по каким-то причинам пришлось прервать, тогда как суд инквизиции (формально!) может употребить ее лишь единожды, "ибо правила запрещают повторение".
Он забывает добавить, что сформулированное в "Directorium" уложение, как мы убедились, не составляет труда обойти.
Проще взглянуть на проблему с другой стороны. В гражданских судах, например, людей благородного происхождения вообще не подвергали пыткам. Ничего подобного не было в судопроизводстве инквизиции, которая исходила из того, что перед Богом все равны. Исключения не делалось ни для кого. А в Арагоне, где пытки вообще никогда не использовались гражданским судом, к ним прибегали только трибуналы Святой палаты. Так какой суд – гражданский или инквизиции – более милосердный?
Если обвиняемый пройдет испытание пыткой и не сделает признания, инквизитор может распорядиться об отмене приговора, констатируя, что в результате тщательного расследования не удалось обнаружить никаких доказательств причастности подследственного к преступлению, вменяемому ему в вину. Сие, безусловно, не являлось оправдательным вердиктом, и человека можно было в любой момент вновь арестовать и подвергнуть испытанию.
В своих комментариях Пенья сообщает, что пытка разделяется на пять этапов. Он не вдается в детали, утверждая, что они в достаточной степени известны всем. Эти пять этапов перечисляет Лимборк.
Первые четыре не являются мучением физическим, а представляют собой психологическое воздействие; лишь на пятом этапе применяется физическая пытка. Концепция разработана с дьявольской изощренностью. Тем не менее, нам внушают, что цель ее милосердна, поскольку церковь считает более милосердным мучить и вселять ужас в души людей, чем кромсать их тела.
На этом построены и другие директивы Эймерико, хотя сам он не вводит разделения на этапы. А они таковы:
1) Угроза пытки.
2) Посещение комнаты пыток, демонстрация инструментов и объяснение их назначения.
3) Раздевание и подготовка к испытанию,
4) Укладывание и привязывание к устройству.
5) Собственно пытка.
Собственно пытка проводилась различными способами, и инквизитор мог использовать любой из них, какой считал наиболее подходящим и действенным, но Пенья не советовал обращаться к чему-то необычному. Комментатор Марсилий сообщает, что в основном применялись четырнадцать вариаций, и добавляет, что одобряет и другие – например, лишение сна. Его поддержал ряд других авторов, чего нельзя сказать о Пенье. Даже он был шокирован изобретательностью церковников в этой области и признал, что подобные изыскания больше к лицу палачам, чем теологам.
Необходимо согласиться, что протоколы не отражают всей дьявольской изобретательности, слухи о которой получили столь широкое распространение. Жестокая изощренность инквизиторов проявлялась скорее в психологическом плане, нежели в плане физических мучений. И мы видим, что Пенья осуждает инквизиторов, уделяющих основное внимание изобретению новых устройств для варварских издевательств.