Главной причиной этих жалоб были существенные задержки, увеличивавшие срок заключения и отодвигавшие сроки судебного заседания. Когда же обвиняемого оправдывали, это происходило после долгого тюремного заключения, без каких-либо компенсаций или возмещений. Если таковым оказывался человек большого влияния или высокого положения, то он, естественно, энергично протестовал против того обращения, какое применялось к нему, пока он был под подозрением. Но не медлительностью или инертностью инквизиторов были вызваны эти задержки. Напротив, чрезмерная поспешность трибунала стала предметом скандала, о котором не один раз упоминает Льоренте. излагая хронологию развития испанской инквизиции. Речь идет о следующем факте: в течение первого года своей деятельности в Толедо инквизиторы рассмотрели три тысячи триста дел, в результате чего двадцать семь обвиняемых были брошены в костер, а остальные подвергнуты иным наказаниям различной тяжести. Льоренте вполне резонно заявляет, что в подобной спешке абсолютно невозможно точно установить истину и вынести справедливое решение.
Задержки возникали лишь из-за нежелания представителей Святой палаты выпускать на свободу тех, в кого они уже вцепились своими когтями. И если им не удавалось вынести обвинительный приговор из-за недостаточности улик, они использовали различные отсрочки в надежде, что со временем либо неопровержимые улики появятся, либо многократные допросы запутают обвиняемого и принудят несчастного узника к противоречию в показаниях, которое дает право применить пытку.
Из-за недвусмысленного приказа папы Торквемада был вынужден изменить такое положение вещей – по крайней мере, на бумаге, – издав указ (параграф III) о недопустимости отсрочек. Если доказательства недостаточны, обвиняемого следовало немедленно выпустить на свободу (поскольку его можно будет арестовать вновь, как только появятся новые улики).
Кроме того, для ускорения расследований он распорядился (параграф IV) – в сложных случаях, требующих участия законоведов, пересылать материалы процесса ему лично (в судах инквизиции юристов не было) – чтобы он мог представить их на рассмотрение юристов Супремы.
Но наряду с пространными изречениями Торквемады в приведенных параграфах о смягчении жестких требований инквизиции, он еще более ужесточил некоторые положения, что нашло свое отражение в других параграфах "Наставлений" 1488 года.
Посчитав, что инквизиторы Арагона отклоняются от требований его указов 1484 года, что слабовольные руководители остаются приверженцами старой инквизиции своего королевства и выхолащивают суть его указов, Торквемада приказал всем инквизиторам производить расследования в строгом соответствии с последней редакцией "Наставлений".
Он предписал (параграф V) инквизиторам лично посещать узников каждую ночь и запретил всякую связь заключенного с посторонними, за исключением священников. Чтобы обеспечить тайну расследования, он распорядился (параграф VI) о следующем: при получении свидетельских показаний могут присутствовать только те, чье присутствие признано необходимым по закону; издано также предписание (параграф VII) о надежном и тайном хранении всех документов, относящихся к делам, которые рассматривает Святая палата.
Мы уже выяснили, что суровейшие из его уложений, касающиеся детей еретиков, не содержат ни грана естественной человеческой жалости – она оказалась несвойственна беспощадному Великому инквизитору. Мы вновь видим, что он требует (параграф XI) строжайшего исполнения установленных норм, запрещающих этим несчастным носить серебряные, золотые и прочие украшения, заниматься престижными профессиями и т. д.
Торквемада предписывает (параграф XII) все расходы Свитой палаты, неимоверно возросшие из-за огромных размеров этой организации, погашать из конфискованного имущества, прежде чем оно будет передано в королевскую казну. Он также указывает (параграф XV), что все назначенные нотариусы, финансовые инспекторы и альгвасилы должны выполнять свои обязанности сами, а не через своих заместителей.
Самым интересным из опубликованных в 1488 году положений является параграф XIV, в котором содержится информация о чудовищных масштабах деятельности инквизиции. Тюрьмы Испании были заполнены до отказа, и расходы на содержание узников ложились столь тяжким бременем на Святую палату, что возникла настоятельная необходимость найти новый источник поступлений, который облегчил бы эту ношу. В связи с этим, как гласит сей параграф, Торквемада предписал монархам отдать распоряжение о возведении в каждом районе страны огражденных четырехугольных участков с небольшими строениями (casillas) для содержания в них тех, кто приговорен к пожизненному заключению. Эти места заключения следовало устроить так, чтобы провинившиеся могли заниматься там своим делом или торговлей и зарабатывать себе на жизнь, тем самым снимая с инквизиции тяжкие расходы по их содержанию. В каждом из таких лагерей надлежало построить свою часовню.
Глава XVI. ИНКВИЗИЦИЯ В ТОЛЕДО
Историк, знаток испанской инквизиции Льоренте и известный сотрудник "Бюллетеня Королевской академии истории" М. Фидель Фита оба имели доступ к архивам и оба воспользовались записями Себастьяна де Ороско – очевидца становления инквизиции в Толедо. М. Фидель Фита впоследствии дословно издал эти записи.
Описания Себастьяна де Ороско столь обстоятельны, что достаточно лишь строго придерживаться их, чтобы предоставить точную картину событий, разворачивающихся не только в этом городе, но и во всей Испании.
В мае 1485 года инквизиция впервые объявилась в Толедо – крупном, отстроенном из камня городе, гордо возвышающемся над бурными водами Тахо. В величественной панораме города господствовал королевский дворец, по унаследованному от мавров обычаю называемый алькасаром. Именно сюда по приказу Торквемады переместилась инквизиция из Вилья-Реаля, где она действовала на протяжении предыдущих нескольких месяцев.
"Во славу дел спасителя нашего Иисуса Христа и ради торжества Его святой католической веры да известно будет идущим за нами, что в мае 1485 года Святая Инквизиция, ведущая борьбу с пороком ереси, была направлена в славный город Толедо нашими просвещенными монархами – доном Фердинандом и доньей Изабеллой… Руководили ею администраторы Васко Рамирес де Рибера (архидьякон Талаверы) и Педро Диас де ла Костана (лиценциат теологии), а с ними один из капелланов королевы в качестве финансового инспектора и государственного обвинителя и Хуан де Альфаро, благородный господин из Севильи, в качестве начальника альгвасилов с двумя нотариусами".
На второй день после Троицы (во вторник, 24 мая) Педро Диас де ла Костана прочитал проповедь жителям Толедо, извещая их о папской булле, в соответствии с которой действовали инквизиторы, и о власти, которой наделены инквизиторы в делах, связанных с ересью, а также провозгласил анафему всем, кто словом, делом или советом посмеет препятствовать инквизиции в исполнении ею своего долга.
После его выступления были вынесены Евангелие и распятие, на которых всем предложили дать торжественную клятву в стремлении служить Богу и монархам, защищать католическую веру, а также оказывать поддержку руководителям инквизиции в Толедо.
В заключение проповедник зачитал обычный эдикт о помиловании самообличителей и призвал всех тех, кто вернулся к иудаизму, обратиться вновь к истинной вере и заслужить прощение церкви в течение сорока дней, отведенных эдиктом, который по его приказу укрепили на дверях кафедрального собора.
Неделя пролетела безо всякого отклика на это предложение. "Обращенные" из Толедо приготовились сопротивляться введению инквизиции в своем городе и под руководством де ла Торре и других уже выработали планы и придерживались избранной линии.
План заговора, согласно Ороско (он был пылким сторонником Святой палаты), состоял в следующем: на праздник тела Христова попавший в тот год на 2 июня, вооруженные заговорщики должны были дождаться хода процессии и, когда она двинется по улицам, перебить инквизиторов и их сторонников. Сделав это, они собирались закрыть ворота города и защищать Толедо от короля.
Прекрасное стратегическое положение города могло обеспечить успешное осуществление смелого плана. По-видимому, цель "новых христиан" состояла в том, чтобы упорно удерживать Толедо до достижения желаемых условий капитуляции, которые обеспечили бы повстанцам гарантии от каких бы то ни было наказаний, а городу – свободу от Святой палаты. В целом такой заговор, безусловно, был неразумным до такой степени, что вряд ли имел место в действительности.
"Спасителю нашему было угодно, – сообщает Ороско, – чтобы сей заговор раскрылся накануне праздника тела Христова".
Однако автор не удовлетворяет нашего любопытства относительно того, как был раскрыт заговор, а подобный пробел неизбежно рождает сомнения.
Подробности, о которых мы говорили, касаются нескольких заговорщиков, арестованных в тот день Гомесом Манрике, губернатором Толедо. Получив тревожные сведения, он распорядился схватить де ла Торре и четверых его друзей. Одного из арестованных, человека по имени Лопе Маурико, губернатор продемонстрировал публике в праздничное утро, пока процессия еще не вышла из кафедрального собора. Этот акт был совершен с целью устрашения тех, кто намеревался осуществить заговор.
Процессия прошла по улицам без происшествий, а Манрике, показав толпе еще одного арестованного, объявил о тяжелых штрафах остальным, если они попытаются воспрепятствовать действиям Святой палаты. К счастью для тех, кто был схвачен, их преступление попадало под юрисдикцию гражданских властей.
Вскоре вслед за этим, возможно, из-за того, что надеяться больше было не на что, самообличители потянулись к инквизиторам просить о прощении.
Но когда срок действия эдикта истек, обнаружилось, что неутомимый Торквемада заготовил еще один эдикт в дополнение к первому. Он приказал обнародовать новое распоряжение: все, кто знал что-нибудь о ком-либо из еретиков или вероотступников, обязаны были (под страхом отлучения или объявления их самих еретиками) выдать инквизиторам имена преступников в течение шестидесяти дней.
К тому времени уже существовал декрет инквизиции, который приговаривал тех, кто пренебрег добровольным исполнением работы судебного соглядатая, к штрафу в размере пятисот дукатов в дополнение к отлучению от церкви. Но новые меры, предпринятые Торквемадой, шли еще дальше. Они не исчерпывались упомянутым эдиктом. Когда истекли и эти шестьдесят дней, он приказал увеличить означенный срок еще на тридцать дней – не только в Толедо, но и в Севилье, где распорядился обнародовать аналогичный эдикт, – и перешел к жесточайшим мерам. Он приказал инквизиторам созвать раввинов и заставить их принести присягу в том, что они сообщат о всяком принявшем крещение еврее, который вновь обратится к иудейской вере. Торквемада объявил, что сокрытие таких вероотступников будет считаться для раввинов тяжелейшим преступлением.
Но и этого Торквемаде показалось мало. Он предписал раввинам обнародовать в своих синагогах эдикт об отлучении от иудейской(!) веры всех иудеев, которые не передадут инквизиторам сведений об известных им христианах-вероотступниках, вновь обратившихся к иудаизму.
В данном декрете мы усматриваем проблеск фанатичной, высокомерной ненависти, которую Торквемада испытывал к сынам израилевым. Лишь ненависть, соединенная с презрением, могла побудить его попирать чувства иудейских священников и заставлять их под страхом смерти следовать по тому пути, на котором они теряли самоуважение, совершали насилие над своей совестью и вызывали отвращение у всякого верующего иудея.
Этим гнусным постановлением иудеев заставляли выполнять работу тайных агентов инквизиции и под страхом религиозной и физической расправы доносить на своих же собратьев.
Ороско, без колебаний признававший эти меры похвальными и дьявольски хитрыми, пишет, что "многие мужчины и женщины добровольно явились для дачи свидетельских показаний".
Аресты начались незамедлительно и велись с беспрецедентной активностью, что видно из описаний аутодафе, приводимых в работе Ороско.
И вот уже в Толедо языки пламени лижут вязанки хвороста, сложенные у позорных столбов, ибо первые жертвы уже попали в руки нетерпеливых следователей веры.
То были трое мужчин и их жены – уроженцы Вилья-Реаля, бежавшие оттуда, когда инквизиторы развернули там деятельность своего трибунала. Они успешно добрались до Валенсии, купили там лодку с парусом, оборудовали ее надлежащим образом и отправились в плавание. Их носило по морю пять дней, и "Богу было угодно изменить направление ветра, который пригнал лодку обратно в тот же порт, из которого они отплыли". Здесь они угодили прямо в руки "милосердных" инквизиторов, столь заботящихся о спасении душ. Их арестовали в момент высадки на берег и отправили в Толедо, куда трибунал переехал из Вилья-Реаля. Беглецов пытали; они признали свою вину; и потому – "Christi nomini invocato" ("Именем Христа" (лат.)) – их сожгли по приказу инквизиторов.
Результатом саморазоблачений стало первое великое аутодафе в Толедо, проведенное в первое воскресенье Великого поста (12 февраля) 1486 года. Прощеные грешники от семи приходов – семьсот пятьдесят мужчин и женщин – составили процессию и были приговорены к наказанию, известному как "verguenza" (позор, бесчестье (исп.)), которое, будучи унизительным для христиан, было столь пагубным для чести еврея (и мавра также), что он скорее предпочел бы умереть. Оно состояло в том, что как мужчины, так и женщины должны были пройти по улицам босыми, обнаженными до пояса, с непокрытыми головами.
Во главе процессии вслед за белым крестом шествовали по двое члены братства Святого Петра-мученика – соратники Святой палаты, – одетые в черное, с белыми крестами Святого Доминика поверх плащей. За ними следовало полчище полуобнаженных кающихся грешников, к чьим душевным мукам добавлялись и физические: погода стояла столь сырая и холодная, что им разрешили надеть сандалии, чтобы они были в состоянии идти.
В руках каждый держал незажженную свечу из зеленого воска, говорившую о том, что свет веры еще не озарил его душу. Вскоре, когда их допустят к прощению и отпущению грехов, эти свечи зажгутся в знак того, что свет веры вновь проник в их сердца – свет был символом веры, поскольку "свет" и "вера" стали почти идентичными терминами.
Ороско пишет, что среди кающихся грешников было много именитых горожан Толедо, много людей знаменитых и уважаемых, вынужденных подвергнуться глубочайшему позору, участвуя в этом шествии по улицам, заполненным толпами людей, которые приехали в Толедо со всех близлежащих районов страны. Напомним: объявления об аутодафе производились повсеместно в течение двух предшествовавших недель.
Свидетель событий сообщает, что стенания этих несчастных сливались в протяжный громкий вой. Но они, очевидно, не трогают его, ибо он считает, что их горе вызвано скорее позором шествия, чем раскаянием в преступлении против Господа.
Процессия проследовала по главным улицам города и, в конце концов, приблизилась к кафедральному собору. У главного входа стояли два капеллана, которые осеняли чело кающегося крестом, сопровождая это словами: "Прими знак креста, который ты отверг и который, впав в заблуждение, ты предал".
Внутри собора были сооружены два широких помоста. Кающиеся взошли на один из них, где их ожидали инквизиторы. На другом возвышался алтарь, увенчанный зеленым крестом инквизиции. Едва кающиеся вошли в собор, праздная толпа заполонила все пространство между помостами, началась месса и прозвучала проповедь.
В заключение выступил нотариус Святой палаты и зачитал длинный список кающихся. Каждый из них откликался на свое имя и выслушивал обвинение. Затем последовало объявление о назначенном наказании. Они обязаны были участвовать в процессиях каждую из шести последующих пятниц, обнаженные до пояса, босые, с непокрытыми головами; им надлежало поститься каждую из этих пятниц; их лишали до конца дней права занимать государственные должности, приходы, иметь почетные профессии, носить украшения из золота, серебра и драгоценных камней, а также ткани высокого качества.
Их предупредили, что, если они опять допустят ошибку или не выполнят какую-нибудь часть наказаний, их будут считать неисправимыми еретиками и передадут в руки гражданских властей. После этого страшного предостережения их отпустили.
В каждую из последующих шести пятниц великого поста они участвовали в процессиях, шедших от церкви Святого Петра-мученика до какой-либо из святынь, а когда, наконец, прошли через это унизительное наказание, последовало предписание сдать "милостыню" в размере пятой части от всего их имущества на нужды священной войны против неверных в Гранаде.
Едва жертвы этого аутодафе были распущены – последняя процессия прошла 23 марта, – как состоялось следующее.
Оно происходило во второе воскресенье апреля, и четыреста восемьдесят шесть мужчин и женщин были подвергнуты аналогичным наказаниям.
На троицын день в этот год проповедь читал инквизитор Костана, после чего эдикт был публично зачитан и вывешен на дверях кафедрального собора. Этим эдиктом вызывались в суд все, кто не явился в Святую палату в течение отведенных девяноста дней. В случае неявки их грозили осудить как не подчинившихся требованию суда. Среди перечисленных в этом списке граждан было несколько клириков, в том числе и три монаха.
В конце концов 11 июня – во второе воскресенье месяца – состоялось последнее аутодафе, укладывавшееся в сроки помилования. Кающимся грешникам из четырех приходов, общим числом около семисот пятидесяти человек даровали прощение на точно таких же условиях, как и в двух предыдущих случаях.