Предполагал ли мальчик до чтения стихотворения, что он может сочинить монолог, структурировать речь другого, неведомого ему человека, почувствовать и выразить его состояние. Эту способность открыл в нем Пушкин. И не понимая, что с ним происходит, "обливаясь сладкими слезами", Чик несколько раз перечитал стихотворение, удивляясь, что пушкинские слова начинают с каждым разом "все больше и больше светиться и зеленеть, как трава, на которой сидят Игорь и Ольга. В них стал приоткрываться какой-то милый дополнительный смысл". Последняя фраза очень важна. Самостоятельное открытие читателем "милого дополнительного смысла" в поэтическом слове, пожалуй, и есть ключ к разгадке эмоционального влияния художественного произведения, заставившего подростка еще и еще раз прочесть все стихотворение.
Давайте заглянем в размышление школьника над словом "неразумные", относящемся к хазарам. Он почувствовал в этом слове прощающий упрек, даже улыбку. По мнению Чика, Олег не хотел мстить хазарам, да пришлось, и потому так неохотно он сбирался. Князь как бы говорит: "Ну зачем вы, хазары, такие неразумные, зачем устроили буйный набег …А за это приходится ваши села и нивы обречь мечам и пожарам". Одно слово, приобретшее в сознании читающего ребенка приращенный смысл, потянуло за собой новые смыслы других слов: "сбирается", "буйный", "обрек". Открытие новых нюансов слова дает свежие ощущения, образы, чувства, способные уже сами по себе радовать читателя.
Если Чик не понял, что послужило причиной радостного волнения при чтении стихотворения Пушкина, то мы с вами, проследив шаг за шагом весь ход его восприятия, можем сделать определенный вывод. Именно творческий акт чтения, питаемый духовной энергией поэтического слова и собственным воображением читателя, и обусловил наслаждение от этого процесса. Он насладился открывшимся ему при чтении богатством собственных мыслей, способностью в чужой текст вкладывать свой подтекст, проживанием особой реальности, созданной его фантазией. Можно с уверенностью сказать, что прочитанное таким образом произведение, ставшее событием внутренней жизни, не погаснет в его памяти, как десятки других, изучаемых в школе, и "шлейф" впечатлений от встречи со стихотворением Пушкина протянется на долгие годы. То, что произошло с Чиком, эстетики назвали бы катарсисом – эмоциональным потрясением, вызванным встречей с искусством, когда художественное произведение рождает в душе читателя встречное движение души. Психологи такое состояние назовут скорее психоэлевацией – возвышением личности, а педагоги – самоактуализацией, обеспечивающей ее развитие. Мы же назовем происшедшее с Чиком просто счастьем. В целом, перед нами наглядная картина творческого состояния личности в момент чтения. И это далеко не придуманная и не приукрашенная картина. Она реальна, как реален Музей читательского творчества при Центральной городской детской библиотеке города Геленджика, собравший творческие отзывы, дневниковые записи, рисунки, поделки, и другие "продукты" читательской деятельности, подтверждающие душевную открытость их авторов. Л. Выготский когда-то писал: для ребенка творчество – правило, а нетворчество – исключение. Одно из условий любого творчества – свобода его проявления. Если еще раз всмотреться в ход размышлений юного героя Ф. Искандера в процессе чтения, то мы заметим – оно лишено какой-либо прагматической цели и не втиснуто ни в какие алгоритмы. Читательское творчество подчинено лишь воле автора и движению души самого читающего ребенка.
Так почему же чтение многих детей – это всего лишь простое физическое упражнение, не более? И почему "правило" для них стало "исключением"? Прежде чем ответить на этот вопрос зададимся другим, который поставил перед собой философ и психолог В. Розин в одной из своих статей: "Где мы находимся, когда читаем: перед текстом, внутри текста или за текстом?" Если мы находимся перед текстом, мы ищем в нем информацию, оперируем чужими словами и предложениями. Находясь внутри текста, мы включаемся всем существом в происходящее: сопереживаем, сожалеем, сорадуемся с его героями и авторами. Ребенок в этом случае говорит: "Я как будто жил среди ее героев", "Я как будто сам там был". Находясь за текстом, но под его влиянием, мы создаем новую реальность, в центре которой оказываемся мы сами. Читать можно в разных вариантах, но если мы говорим о радости этого процесса, его дают только два последних, обеспечивающие эмоциональную вовлеченность и подлинную свободу фантазии, т.е. – творчества. Именно таким и было состояние Чика.
Полезно с этих позиций обратиться к системе школьной подготовки "полноценного и вдумчивого читателя". Начнем с азов, с начальной школы. Учителей в это время заботит преимущественно техническая сторона чтения: умение складывать из букв слова, из слов предложения, формирование и опознавание ребенком визуального образа слова, скорость озвучивания текста. Чуть позже, к концу начальной школы, акцент делается на выработке умения извлекать из текста информацию, различать виды текста, пересказывать прочитанное. Многочисленными вопросами "что", "где", "когда", "как" мысль ребенка вращается на поверхности текста на уровне элементарных задач, не затрагивающих его личности. Здесь нет места переживаниям, нет свободы для воображения и творчества. Знание детьми фактов, почерпнутых из литературных произведений, создает иллюзию читательского успеха, а по существу уводит от подлинного чтения.
Что касается средней школы, то здесь процесс еще больше рационализирован. На передний план выходит осмысление текста, умение его анализировать: выявлять тему, основные идеи, подтверждать их фактами, устанавливать причинно-следственные связи, знать азы теории литературы. Как и в начальной школе, здесь игнорируется субъективная сторона чтения, момент сопереживания и творчества, не учитывается уникальность восприятия каждого ученика. Как говорит Фазиль Искандер в том же рассказе о Чике: "Школа предлагала ему во время урока как бы заснуть от жизни". Заснуть на уроке литературы от жизни, можно только заснув от самой литературы, ибо она – литература – и есть жизнь в высшем ее проявлении. Какая бы разнообразная работа с текстом ни была, она не осчастливит читателя, если не касается его лично. Вспоминается одна запись в дневнике Корнея Чуковского по поводу чтения им стихотворений А.Фета. Он писал: "Я испытывал такое блаженство, что казалось, сердце не выдержит, и не мог представить себе, что есть где-то люди, для которых это мертво и ненужно…что эта лирика есть счастье, которое может доверху наполнить всего человека, этого почти никто не знает…" К сожалению, наша школа этого счастья не знает, поэтому не знают его и ученики.
Мы не случайно коснулись школьного изучения литературы, ибо есть опасность и для центров художественного развития детей, родителей, воспитателей идти тем же путем. Не мы ли, руководя чтением детей, занимаясь литературным воспитанием, на наших многочисленных викторинах, списанных с "Поля чудес" и других подобных шоу, держим читателя на поверхности текста, не стимулируя проникновения ни в глубину текста, ни в его внутренний мир. Все, чем сильна литература (в первую очередь трогать сердца людей), остается в этом случае за бортом внимания ребенка, не касается его личности, не взывает к ответному творчеству.
В сегодняшней ситуации кризиса детского чтения перед всеми, кто стоит у руля руководства литературно-художественным развитием, остро стоит задача поддержать ценность чтения, вызвать положительное отношение к нему. Поддержать - значит защищать, не дать погибнуть, служить опорой, заражать интересом. Иными словами, вооружать его опытом творческого чтения: возбуждать и усиливать читательское "эхо" в виде суждений, догадок, откровений, впечатлений, откликов.
По роду деятельности, мне часто приходится бывать в детской библиотеке. Наблюдая за ее посетителями, за их спросом, поведением, я замечаю, что они делятся на две группы. Одну я называю для себя "приговоренные к чтению", другую – "окрыленные чтением". Первые торопливы, им срочно нужна та или иная книга. Другие – более замедленные в поведении, они выбирают, делятся своими впечатлениями с библиотекарем, несут свои рисунки и отзывы о прочитанном. К сожалению, встретившись территориально, эти две группы расходятся в разные стороны. А жаль. Читательские открытия "окрыленных" остаются вещью в себе. Упускается заражающий эффект их радости для "приговоренных". Когда один талант талантливо прочитывает созданное другим талантом – это увлекает и заманивает.
Фазиль Искандер в книге "Литературное гнездо. Проза. Поэзия. Публицистика" (М.: Фортуна, 1999), где он немало говорит о чтении, дал такое определение таланта писателя: "Это количество контактных точек соприкосновения с читателем на единицу литературной площади". То же, но с обратной связью, можно сказать и о таланте читателя. Обеспечить наибольшее количество точек соприкосновения личности с "единицей литературной площади" - это и значит пробудить его интерес к чтению, ведь каждая точка способна вспыхнуть в сознании читающего искрой радости, счастья и самосозидания.
Часть первая
Читатель тоже художник
Раздел 1. Грани читательского творчества
Видеть невидимое
Создание творческой личности,
устремленной в будущее,
подготавливается творческим
воображением, воплощающимся
в настоящем.
Л. Выготский
Помните в сказке: "Покатилось яблочко по блюдечку, да по волшебному, наливное по серебряному, а на блюдечке все города видны, все леса видны, и полки на полях, и корабли на морях, и гор высота, и небес красота…". Всякий раз, когда я читаю эти строки, мне приходит в голову мысль, что они в иносказательной форме выражают сущность процесса чтения. Читая, человек смотрит на "блюдечко" текста, его глазное яблоко движется от строчки к строчке и … совершается сказочное: строчки исчезают и на их месте появляется, как сейчас бы сказали, виртуальная реальность, видимая ему одному.
Если в сказке новую реальность создают волшебные силы, то в жизни, наряду с компьютером, ее осуществляет читатель, погруженный в книгу. Стоит, например, прочесть: "Ночь. Улица. Фонарь. Аптека", как в мгновение ока, превосходящее во много раз скорость вхождения в Интернет, пред мысленным взором человека появляется живая, наполненная цветом и звуками картина – единственная и неповторимая ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Содержание ее подсказывается автором напечатанных строк и воображением читателя. В отличие от компьютерной реальности, которой могут пользоваться все, читательская, за редким исключением, остается достоянием читателя. Будучи скрытой для других и невостребованной, она гаснет, оставляя лишь след в памяти в виде ярких или смутных впечатлений. Исключение составляют те редкие случаи, когда творчески одаренные люди претворяют эту невидимую для постороннего взгляда реальность в видимую, создавая на ее основе иллюстрации к книге, музыкальные произведения, киноверсии, театральные действия и др. Дети, воодушевленные увиденными в своем внутреннем мире образами, воссоздают их порой спонтанно в рисунках, игре, театральной импровизации.
Толчок для преображения мертвых строк текста в живую реальность дает духовная энергия с л о в а . Слово, если говорить научным языком, принадлежит ко второй сигнальной системе, а не к первой, к какой относятся все другие виды искусства, непосредственно действующие на органы чувств. Слово – "сигнал сигналов" - действует опосредованно через деятельность нашего сознания. С.Я. Маршак в своей книге "Воспитание словом" говорил: "Слово и сочетание слов связаны в нашем сознании со множеством самых сложных ассоциаций и способны поднять со дна души целый мир воспоминаний, чувств, образов, представлений". Слово способно передать любые зрительные, слуховые и другие представления, трансформироваться в разные смыслы. Ему подвластны и музыка, и живопись, и внешний, и внутренний мир. Оно вбирает в себя свойства всех других видов искусства. "Слово, - писал К. Паустовский в книге "Золотая роза", - обладает светом и красками живописи, выпуклостью скульптуры, соразмерностью архитектуры, ритмом и мелодичностью музыки. Словом можно передать все – от ничтожнейшей пушинки до симфонии Бетховена". Особенно богат и многозначен литературный язык классики, где каждое слово более объемно, более значимо, чем простая информация. Гоголь, говоря о поэзии Пушкина, заметил: "Слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове бездна пространства: каждое слово необъятно как поэт". Эта бездна пространства и обуславливает неисчислимость образов в сознании читателей, рожденных пером талантливого писателя.
Известный детский писатель Джанни Родари в книге "Грамматика фантазии" обратил внимание на характер словосочетаний, особенно влияющий на воображение ребенка. "Надо, чтобы два слова, - говорил он, - разделяла известная дистанция, чтобы одно было достаточно чуждым другому, чтобы соседство их было сколько-нибудь необычным – только тогда воображение будет вынуждено активизироваться, стремясь установить между словами родство, создать единое, фантастическое целое, в котором оба чужеродных элемента могли бы сосуществовать".
Мы предложили детям нарисовать картину, которая видится им при чтении фразы: "Море смеялось" (первая строчка рассказа Горького "Мальва"). Обнаружилось, что разнообразие рисуемых картин так велико, что порой доходит по цвету и звукам до полярных. У одних море солнечное, у других темное, у кого-то бурливое, у кого-то бесшумное, кто-то называет его ласкающим, кто-то напротив, злым, один видит его розовую гладь, другой представляет брызжущим. Звуковая и цветовая палитра, наполненная разным настроением, легко объяснима. Ведь смеяться можно и от веселья, и сквозь слезы, громко хохотать и тихо хихикать, смех может быть добрым и злым, ободряющим и язвительным. В зависимости от возникших вместе со словами "море смеялось" ассоциаций возникают в сознании юного читателя разные образы моря. Ни одна из кажущихся ребенку картин, если она не противоречит тексту, не может быть оценена как более правильная или неправильная, каждая имеет право на существование, обусловленное полифоничностью слова.
Но не только могуществом слова определяется чудодейственность чтения. Она во многом зависит от способности читателя к восприятию даруемого ему богатства. Художник-писатель, создавая словесный ряд, дает лишь отправной пункт для работы воображения художника-читателя, а какой будет эта работа, зависит от последнего. Николай Рыленков писал:
Горят как жар слова
Иль стынут, словно камни,
Зависит от того,
Чем наделил их ты,
Какими к ним в свой час
Притронулся руками
И сколько отдал им
Душевной теплоты.
Л. Выготский, крупнейший психолог детского чтения, сравнил чтение с евангельским чудом превращения воды в вино: волнение, вызываемое литературными образами, заключает в себе "нечто сверх того, что в них содержится". Наглядным примером этого "сверх того" может служить восприятие Дениской – героем рассказов Виктора Драгунского, пушкинских строк: "Тиха украинская ночь". Строки Пушкина в сознании мальчика постепенно пропали, и он увидел себя в одной рубашке, босоногим, стоящим на крылечке родного дома и созерцающим удивительную картину: спящий городок с его серебристыми тополями, белую церковку, "как она спит и плывет на кудрявом облачке", звезды, "которые стрекочут и насвистывают", а рядом дедушка, который погиб на войне и которого Дениска ни разу не видел живым, но очень любил. Мы видим, как скупые строчки поэта в восприятии ребенка обросли деталями, которых у Пушкина нет. Они породили в сознании читателя новую реальность, в которую органично вписался он сам. Эта картина создана из опыта жизненных впечатлений ребенка, их своеобразной комбинации. Образы поэта превратились в образы подростка, и без него они бы не возникли. В свою очередь, без Дениски строки Пушкина лишились бы оригинального прочтения. Сходную по неожиданности и самобытности картину восприятия мы можем наблюдать и у реального читателя – маленькой Марины Цветаевой. Вот она читает: "Сквозь волнистые туманы пробирается луна", и тут же луна в ее сознании превращается в крадущуюся кошку, потом в воровку, потом в огромную волчицу, которая крадется к стаду баранов.
Опыт анализа детских рисунков по следам прочитанного, показывает, что и многим современным детям свойственны парадоксы восприятия, подобные тем, что проявились у Дениски и Марины Цветаевой. Прочитанный текст, они используют как площадку для своего воображения, добавляя в рисунках детали, которых в произведении нет.
Например, рисуя самую волнительную сцену из повести Л.Чарской "Сибирочка", одна питерская школьница сделала рисунок к самой трагической сцене, когда маленькую Сибирочку, спасая от волков, подвесили высоко на дерево. Она нарисовала снег, сани, дерево с привязанным свертком и … поляну красивых крупных цветов. Представляя свою иллюстрацию школьница сказала, что цветы – это радость жизни, пусть произошла трагедия, но Сибирочка осталась жива. Ребенок волшебными цветами среди зимы утвердил торжество жизни над всеми невзгодами. Так, ребенок расширяет границы произведения, помещая туда все, что родилось в его воображении и чувствах.
Приведенные примеры показывают, что превращение слов в образы – уникальные и неповторимые – есть проявление творчества читателя.