Каждая фаза развития протекает диалектически; фазы складываются в циклы по диалектическому же принципу; и нетрудно видеть, что и самые циклы суть лишь отрезки какого-то гигантского диалектического процесса, охватить и осмыслить который мы пока, может быть, и не в силах. Если первый цикл истории искусства, пережитый в значительной мере еще животными, предками человека, прошел под знаком проблемы ритмических элементов, если в течение второго цикла разрабатывалась проблема формы, если в третьем цикле доминировала проблема композиции, если четвертый цикл разрешал все проблемы под углом зрения физического и психического движения, если пятый цикл ознаменовался одолением пространства, то ясно, что в шестом цикле будет проработана последняя проблема – проблема момента… и таким образом в общечеловеческом масштабе будет пройден путь все от того же тезиса все к тому же антитезису. О смысле всего этого "великого диалектического цикла" историк искусства не смеет даже догадываться – туту вступает в свои права социолог, который, впрочем, уже давно и с величайшим (и, надо сказать, вполне законным) нетерпением ожидает своей очереди.
VI. Социология искусства
§ 1
Если искусство родилось потому, что живые существа, в целях совместной борьбы за существование, нуждались в средстве общения между собою и в средстве эмоционального воздействия друг на друга, то совершенно ясно, что оно зависит от наличных потребностей общения, т. е. от уровня развития общественности. Это – одна сторона дела: каждое искусство не только для своего зарождения требует определенной высоты этого уровня, но и в готовом виде может быть воспринято только таким коллективом, который до него "дорос". В этом смысле искусство есть несомненная "надстройка" над общественностью.
Было бы, однако, совершеннейшим недоразумением, если бы мы стали слишком буквально понимать такие образные выражения, как "зависимость" или "надстройка": искусство вовсе не придаток к общественности, который может быть или не быть, по воле случая, искусство вовсе не простое проявление общественности – искусство есть организующий фактор общественности. Устанавливая взаимное понимание между членами коллектива, углубляя их взаимную спайку и согласуя их противоречиво-индивидуальные волевые импульсы, искусство воспитывает участников в общей борьбе за существование, повышает, так сказать, их "социальную квалификацию" – и, тем самым, двигает вперед общественность.
Другими словами, взаимоотношения между искусством и общественностью надо толковать не по старой – давно отжившей, но никак не могущей умереть – дуалистической формуле, которая всюду противопоставляла (даже в "точных науках") силу и материю, дух и тело, идею и вещь и т. д., а по единственно научной формуле монистической: нет имматериальной силы, но нет и "мертвой" материи – и то, и другое искусственные и вредные отвлеченности, ибо сила и материя везде и всегда неразрывно воедино связаны, нигде и никогда отдельно не существуют. Также точно неразрывно связаны искусство и общественность: нигде и никогда общественность без соответствующего ей искусства не наблюдается, нигде и никогда никакие формалисты не сыскали и искусства без соответствующей ему общественности, и спорить тут о первородстве – совершенно праздное занятие.
§ 2
Такова же точно и природа взаимоотношений между общественностью и "экономической базой". Тут очень полезно – именно вследствие того, что у нас сейчас общий принцип исторического материализма подвергается слишком часто совершенно нестерпимой "вульгаризации" или в корне извращается, – вспомнить слова Г. В. Плеханова, которые должен заучить всякий искусствовед: "Сторонникам диалектического материализма, сменившего собою диалектический идеализм Гегеля и его последователей, приписывают обыкновенно мысль, что развитие всех сторон народного сознания совершается под исключительным влиянием экономического фактора. Трудно было бы ошибочнее истолковывать их взгляды. Они говорят совсем другое: они говорят, что в литературе, искусстве, философии и т. д. выражается общественная психология, а характер общественной психологии определяется свойствами тех взаимных отношений, в которых находятся люди, составляющие данное общество. Эти отношения зависят в последнем счете от степени развития производительных сил; каждый значительный шаг в развитии этих сил ведет за собою изменение общественных отношений людей, а вследствие этого перемены, совершающиеся в общественной психологии, непременно отразятся также с большей или меньшей степенью яркости и на литературе, и на искусстве, и на философии, и т. д. Но изменения общественных отношений приводят в движение самые различные факторы, и какой из факторов сильнее других повлияет в данный момент на литературу, на искусство и т. д. – это зависит от множества второстепенных и третьестепенных причин, вовсе не имеющих прямого отношения к общественной экономике. Непосредственное влияние экономики на искусство и другие идеологии вообще замечается крайне редко".
Экономика – вовсе не то же самое, что материальные естественные условия, в которых живет коллектив: экономика получается в результате использования естественных материальных условий организованным коллективом. Никому не придет в голову утверждать, что при такой-то почве, при таком-то климате и т. д. возможна только такая-то экономика, которая породит именно и только такую-то общественность: мы сплошь наблюдаем, что в одной и той же стране, без сколько-нибудь существенного изменения материальных естественных условий, совершенно меняются и экономика, и общественность, или даже рядом существуют разные экономики и разные общественности, и что, наоборот, в совершенно разных странах и при совершенно разных природных условиях возникают чрезвычайно схожие и экономические, и общественные явления и процессы. Значит, и тут мы имеем отнюдь не одностороннее воздействие, а диалектическое взаимодействие, где следствие, в ходе развития, становится причиной, а причина следствием, где материальное бытие в борьбе за существование родит сознание, вся задача которого – изменить условия материального бытия.
§ 3
Но бывают случаи, когда мы можем установить и прямую связь (не непосредственную, конечно) между экономикой и искусством. Мы выше убедились, например, что, как правило, у народов, могущих, по условиям своего бытия, мирно довольствоваться собиранием пищи, развивается искусство конструктивно-неизобразительное, а у народов, добывающих свою пищу с боя, – искусство репродуктивно-изобразительное. Чисто (или почти чисто) изобразительным было искусство маделенских охотников на крупного зверя, и что (или почти чисто) неизобразительным было искусство европейских неолитических рыбаков, скотоводов, земледельцев. Столь элементарно-простые случаи сравнительно редки: шумеры, когда мы их застает в Месопотамии, уже – хотя и воинственные, по традиции, – земледельцы, но их искусство остается изобразительным, потому что сложились шумеры в народ где-то, по-видимому, в центральной Азии, где они были охотниками и воинами; изобразителями, хотя и очень близкими к неизобразительному геометризму, остаются египтяне еще через тысячелетия после перехода к земледельческому образу жизни, и лишь арабское нашествие позволило египтянам найти себя и создать коптское неизобразительное искусство; исконные скотоводы-земледельцы, предки греков, придя на Балканский полуостров и став моряками-пиратами, лишь с величайшими усилиями и по прошествии многих веков усваивают минойские изобразительные традиции; скотоводы-арабы, даже тогда, когда вся их история стала сплошной военной эпопеей, сохраняют чисто неизобразительное искусство, причем требование неизобразительности вносится даже в священный закон Кур’ана; в Персии же Ислам, распространяясь среди исконно охотничьего и воинственного населения, вынужден примириться с изображениями; в России земледельческая масса населения и по сейчас выражается средствами неизобразительного искусства, и только феодальное меньшинство усвоило сначала византийское, а потом европейское изобразительное искусство. То и дело мы присутствуем при том, как под влиянием экономического бытия репродуктивные формы превращаются в узор и как первоначально конструктивный узор переосмысливается изобразительно.
§ 4
Другой пример прямой зависимости искусства от экономики доставляет нам наблюдение над ритмикой песни и пляски. У народов, привыкших к мерной гребле, к организованным далеким пешим переходам, к мануфактуре, – песне и пляске свойственны четкие и простые ритмы, мелкая повторяемая ритмическая единица, "такт"; у пастухов, у охотников-бродяг, у земледельцев – повсюду, где нет машинной обрабатывающей промышленности, – нет мелкого "такта", и ритмы прихотливосложны, чисто эмоциональны. Мы сейчас присутствуем при том, как широкие ритмы русской земледельческой народной песни вытесняются "частушкой", самое название которой прекрасно характеризует и ее ритмическую природу, и ее фабрично-машинное происхождение.
§ 5
Ярче всего, однако, зависимость искусства от экономики сказывается в классовом характере искусства: живя в одной и той же стране в одно и то же время, разные классы находятся в разных экономических условиях и имеют разное – и по содержанию, и по формам – искусство. Никаких общечеловеческих ценностей в искусстве не было и нет; пока существует классовое расслоение общества, пока борьба классов есть основной закон сожительства разных человеческих коллективов, общечеловеческих "непреходящих" ценностей в искусстве и не будет.
В каждом цикле развитие искусства шло до сих пор по такому пути: в течение первой фазы (созидания ритмических элементов) искусство имеет всенародный характер, потому что тут еще нет разграниченных экономически классов; по мере выделения и обособления господствующих классов искусство утрачивает свое единство, потому что классы, находящиеся в наиболее выгодных экономических условиях, продвигаются более быстро из фазы в фазу, а классы эксплуатируемые отстают в своем развитии, задерживаются в первых фазах; к концу цикла, когда между достигшим предела своего роста объединившимся капиталом и осознавшим себя и солидаризовавшимся пролетариатом открывается пропасть социальная, и искусство окончательно и резко раздваивается, и пролетариат, который до тех пор преклонялся перед художественными достижениями буржуазии и жадно тянулся к ним, вынужден от них отказаться, так как они ему совершенно непригодны; вместе с буржуазией гибнет и ее искусство в целом, и от него остается, как действенное наследие, лишь то, что может быть использовано, тот плюс, который может пойти на пользу новому циклу развития.
Что экономика влияет на темп развития искусства – это доказывается, впрочем, вовсе не только наблюдениями над классовым искусством. Можно чуть ли не математически точно формулировать следующее положение: чем ниже уровень экономического развития, тем более человеческий коллектив находится в зависимости от того, что он непосредственно находит в окружающей его природе, и тем медленнее развиваются и человеческая общественность, и человеческое искусство. Другое положение гласит: чем неизменнее объективная материальная обстановка, тем полнее человеческий коллектив приспособляет к ней свою экономику, тем устойчивее и его общественность, и его искусство. Этими двумя положениями достаточно объясняется не только задержка в развитии именно эксплуатируемых классов на первых ступенях эволюции, не только существование "неисторических" народов, точно застывших на определенный ступени развития, но и зависимость исторического продвижения от стихийных физических медленных (перемещения температурного полюса, поднятия или погружения материков, и т. д.) или внезапных (эпидемий, голода, и т. и.) катастроф, приводящих в движение этнические массы и совершенно меняющих материальную обстановку, а тем самым – обостряющих борьбу за существование, принуждающих людей к чрезвычайным усилиям и ускоряющих темп эволюции. Все это доказывается тысячами фактов, которых полна история человечества, – принцип исторического материализма может считаться бесспорно доказанным.
§ 6
Из принципа исторического материализма непосредственно выводится один исторический закон, который имеет величайшее значение для историка вообще и для историка искусства в частности, – именно: закон диапазона. Он гласит: у всякого человеческого коллектива, длительно подвергавшегося воздействию определенной неизменной среды, определенных неизменных экономических условий, вырабатывается более или менее устойчивый "характер", т. е. диапазон общественных и художественных потребностей и способностей. Поскольку речь идет о "народах", диапазон определяется "антропологическим типом", т. е. относится к области, в сущности, еще зоо-психологической, к области биологии; но закон диапазона предвидит и другие случаи, не антропологического характера, – у отдельных общественных классов может выработаться точно также свой (конечно, менее устойчивый) диапазон потребностей и способностей, передаваемая по наследству совокупность "сочетательных" ("сложных") рефлексов.
Выше (§ 3), говоря о возможности прямой связи между экономикой и искусством, мы привели ряд примеров, показывающих, как прочно держится пристрастие к изобразительности или неизобразительности у народов еще через много столетий и даже тысячелетий после того, как вызвавшие это пристрастие причины не только исчезли, но сменились прямо противоположными. Присматриваясь к ходу истории искусства, мы должны установить, что аналогичных фактов повсюду множество: у каждого народа есть свой излюбленный вид содержания и сюжетов, каждый народ имеет особое пристрастие к такому-то виду или к таким-то видам искусства, каждому народу свойственно особое увлечение такой-то художественной проблемой, преимущественно перед всеми другими. Другими словами, художественная жизнь выдвигает все искусства и все проблемы, а каждый исторически сложившийся коллектив способен творчески разрабатывать лишь более или менее незначительную часть этих искусств и этих проблем – диапазон его ограничен.
Закон диапазона применим не только в истории целых больших коллективов – народов, классов и т. д. Диапазон способностей и потребностей коллектива свойствен (хотя, конечно, и не в одинаковой мере) всем его членам и сохраняется часто даже тогда, когда данный коллектив как будто давно перестал существовать именно как коллектив, давно растворился в окружающей его среде, давно забылся. Менделируют не только антропологические типы, но и психологические. Когда феллахи, рабочие Мариэтта, выкопали портретную статую Ка-апера, пять тысяч лет пролежавшую в земле, они узнали в портрете своего старосту – и статуя, хранимая теперь в Каирском музее, так и осталась известной под названием "шейх-эль-белед" (="сельский староста"); это есть случай физического менделирования. Когда итальянец историк искусства узнает в художественном творчестве Микеланджело все существенные черты этрусской психики – это есть случай психического менделирования. Такое менделирование замечается как массовое явление во всех тех странах с долгой и бурной историей, где разные народности неоднократно наслаивались одна на другую, – особенно ярко во Франции, в Испании, в Италии: каждая провинция имеет свой национальный тип, свой диапазон общественных и художественных потребностей, вкусов, способностей, и мы, в массе (объединенного и государственно, и лингвистически, и во всех прочих отношениях) народа явственно узнаем, по физическому и моральному облику, то германца времен Великого переселения народов, то кельта эпохи покорения Галлии римлянами, то этруска, современника Порсены, то араба, пришедшего огнем и мечем распространять славу Пророка, то еврея, сподвижника Иисуса Навина…
§ 7
Для того чтобы должным образом использовать закон диапазона при объяснении исторических фактов, его надо рассматривать в комбинации с двумя другими законами – преемственности и перемещения центра.
Каждый человеческий коллектив – народ, класс и т. д. – всегда не только не может избежать, но и желает общения с другими такими же коллективами, и при этом общении происходит обмен культурными достижениями: коллективы учатся друг у друга, заимствуют каждый то, что ему уже нужно, но чего он еще сам не выработал. Вся история искусства полна примеров таких явных перекрестных заимствований, причем очень часто бывает, что перенимают один у другого коллективы очень отдаленные один от другого в пространстве (пример: Франция XVIII века, увлекавшаяся "китайщиной") или во времени (пример: Италия XV–XVI веков, подражавшая античным греко-римским формам).
Между соседями, достигшими приблизительно одного уровня развития или, в искусстве, ставящими одни и те же проблемы (хотя бы и в разных циклах), взаимное обучение принимает постоянный характер. Нет ничего удивительного в том, что русский народ пошел учиться сначала к византийцам, а потом к европейцам, так как переживал те же фазы развития, как и они, хотя, конечно, никоим образом не дорос до пространственного, иллюзионистского разрешения очередных проблем; нет ничего удивительного в том, что молодые европейские импрессионисты захотели учиться у старых японских импрессионистов, несмотря на то, что Европа кончала V цикл, а Япония кончила только III цикл; нет ничего удивительного в том, что сейчас в Европе увлекаются всевозможными негритянскими и иными "примитивами", т. е. учатся у народов, давно – с незапамятных времен! – застывших на разработке именно первых проблем, стоящих сейчас на очереди в Европе, хотя для Европы эти проблемы стоят на очереди в аспекте уже VI, а не II или III циклов; нет ничего удивительного в том, что совершенно по тем же причинам именно самые передовые русские художники недавно вдруг открыли русское народное искусство и т. д.
Преемственность сближает разные коллективы и создает из них коллективы более крупного характера: племена или классы объединяются в народы, народы объединяются в "культурно-исторические миры". Речь тут идет, разумеется, не о формальном государственном или международно-политическом объединении: объединенные общей культурной жизнью – как показывает вся история Европы – народы могут между собою враждовать и воевать без нарушения культурного единства; и, наоборот, пример любой европейской "империи" показывает, что в одно политическое целое могут быть включены народы, отнюдь общей культурной жизнью не живущие, могут быть включены классы, борющиеся между собою не только за свое материальное, но и за свое культурное благополучие.