Костя Сомов и Дима Философов на гимназической скамье были совершенно влюблены друг в друга. Но их взаимные ласки, не лишенные, по меланхолическому признанию Бенуа, физической чувственности, вовсе не нравились соученикам. После шестого класса Сомов покинул гимназию, поступив, неожиданно для всех, в Академию художеств, не теряя, впрочем, связи с Философовым. Дима тогда прихварывал, и родители увезли его на годик на Ривьеру подлечиться. Таким образом, налаживающийся кружок мог распасться, но в восьмом классе двух друзей, Шуру и Валечку Нувеля, оставили на второй год, и они оказались опять с Димой в одном классе. Все втроем поступили на юридический факультет университета, куда, как мы помним, в том же году пришел Дягилев. Именно его недоставало нашим друзьям, чтобы их довольно бессмысленные и беспредметные влечения приобрели характер программы, преобразившей отечественное искусство.
Сомов был только художником - гениальным, но занимавшимся исключительно своими "радугами" и "маркизами", создавая несравненные по драгоценности живописи полотна. Бенуа - тоже живописец, весьма плодовитый, но более культурный, чем талантливый. Зато он блестяще владел пером, и первый в России стал настоящим историком и критиком искусства. Философов был, вероятно, наименее даровит, но склонен к политическим и религиозным размышлениям, в искусстве разбираясь слабо. Нувель увлекался музыкой, и хоть был любителем, но такого класса, что к советам его прислушивались Стравинский и Дебюсси.
Дягилев же… Он мог, конечно, писать статьи, и даже книгу целую как-то написал о Д. Г. Левицком. Сочинял романсы, пел баритоном. Но не в этом его значение для русской и мировой культуры.
Дягилева в буквальном смысле можно назвать гением русского искусства (гений - от латинских слова genius, gigno, "рождать" - бог мужской силы, олицетворение сил и способностей). Этот удивительный человек имел какие-то особенные флюиды, заставляющие художников под его воздействием раскрываться во всей полноте. Все, к чему он прикасался, приобретало небывалые до того блеск и новизну.
У Дягилева была маленькая слабость: он любил великих людей. Для начала перезнакомился со всеми современниками, в величии которых уже нельзя было усомниться. О Чайковском, "дяде Пете", уже вспоминали; но он и с Толстым беседовал в Хамовниках (ездили вместе с Димой на поклонение), и Чехова уговаривал стать редактором журнала "Мир искусства". Редко кто из русских людей мог похвастаться личным знакомством с Брамсом, Верди, Золя, Уайльдом, Бердсли, Беклином, Штуком, Уистлером… не успел, пожалуй, только с Вагнером, исключительно потому, что тот умер в 1883 году. Потом Дягилев сам стал делать великих: Бакст, Стравинский, Прокофьев, Гончарова с Ларионовым, Нижинский, Карсавина, Мясин, Лифарь, - да и такие иностранцы, как Пикассо, де Кирико, Кокто, многим ему обязаны.
Дитя, можно сказать, уральских гор, нежные годы проведший в раздолье родной природы, Дягилев двинул русское искусство в Европу. Видел он своеобразие нашего национального гения вовсе не в этнографических курьезах, собранных трудолюбивыми немцами, Далями да Гильфердингами. Главное - душа. Язык может быть общим для всех народов, но интонация неизбежно своя.
В 1897 году, когда друзья окончили университет, все - и Сомов с Бенуа, и Дягилев с Философовым - съездили за границу (тогда же не известный им Михаил Кузмин трепал по щеке своего Луиджино, где-нибудь на ступенях Испанской лестницы у Санта-Тринита)…
Для начала Дягилев решил организовать выставку современных европейских художников, и тут же созрела мысль об издании своего журнала. Друзья, вроде бы, увлеклись идеей, но делать ничего не хотели. Вся тяжесть организации легла на Дягилева. В ход пошел знаменитый дягилевский шарм, перед которым невозможно было устоять.
Тут на сцене появляется еще один дом на Галерной (вернее, главный фасад выходит на Английскую набережную, но участки здесь, как мы знаем, сквозные). Впрочем, флигель по Галерной, 13 тоже стоит отметить: здесь в рисовальной школе, устроенной княгиней М. К. Тенишевой, как-то преподавал И. Е. Репин. Но это решительно не наш герой. Адрес главного флигеля - Английская набережная, 12. Особняк и на вид весьма замечателен: невелик, но облицован камнем, с княжеским гербом во фронтоне. Дом Тенишевых.
О княгине Марии Клавдиевне скажем несколько слов. Точный год ее рождения неизвестен: биографы расходятся между 1857 и 1867; скорее, однако, 1864. Имя отца таинственно; существует версия, будто отцом был Александр II; при известном женолюбии государя, это весьма вероятно. В детстве Марию, как ей помнилось, называли по отчеству Георгиевной, а потом вдруг стали именовать Морицевной - по отчиму, фон-Дезену. Однако при замужестве записали Клавдиевной: по первому мужу матери, Пятковскому. Выдали ее замуж (шестнадцати лет? девятнадцати?) за некоего Рафаила Николаева. Муж был, по словам княгини, "белокурый, чистенький, 23-х лет, женственный, бывший правовед". Среди его старших друзей отмечен поэт Апухтин. Частые отлучки из дому, демонстративное увиливание от супружеского долга - с этим все ясно.
Вторично Мария Клавдиевна вышла замуж в 1892 году - за князя Вячеслава Николаевича Тенишева. Муж-миллионер, основатель коммерческого Тенишевского училища на Моховой, музыкант, этнограф, археолог - находился, тем не менее, в стороне от затей княгини, увлекавшейся пением и рисованием и любившей покровительствовать художникам. У нее на набережной был еще один особнячок (д. 6), в котором имелась квартирка, называвшаяся княгиней "конспиративной". Сюда вход мужу был запрещен, и здесь-то собирались у нее в гостях Врубель, Малютин, Серов, Коровин, Левитан… Впору вешать мемориальную доску. Забавно, что на этом доме доска, действительно, висит, посвященная какой-то стачке железнодорожников в 1905 году.
Многое в этой даме вызывает подозрения: холодность в отношениях с обоими мужьями, социальная активность - в женщинах всегда симптоматичная - и, больше всего, необыкновенная привязанность к подруге детства, княгине Екатерине Константиновне Святополк-Четвертинской. Даже Талашкино, известное теремками и крестьянскими школами, было, собственно, не тенишевским, а родовым имением княгини Киту, по-семейному уступившей его своей подруге.
Бывал у Тенишевых на Английской набережной П. И. Чайковский, знакомый с хозяином дома еще до его женитьбы. Вскоре после свадьбы решила княгиня пригласить на завтрак мужнина приятеля, пользуясь случаем (шли репетиции "Иоланты", и Чайковский был в Петербурге). Она училась пению, естественно, обожала романсы Чайковского. Петр Ильич вынужден был аккомпанировать, и княгиня так увлеклась, что автор опоздал на репетицию своей оперы.
Наверняка и об этом поговорили в бонбоньерке "конспиративной квартиры" Мария Клавдиевна с Сергеем Павловичем. В юности, еще Маша фон-Дезен, она была знакома с Павлом Павловичем Дягилевым, приезжавшим погостить в Любань, на дачу к сестре, бывшей замужем за Корибут-Кубитовичем. По соседству была дача фон-Дезенов, где Маша голосила, репетируя с тем же аккомпаниатором, который учил пению детей Корибутов. Так что Дягилеву было о чем вспомнить; да и сам он, со своим баритоном, певал с ней, должно быть, что-нибудь из "Онегина". Оказалось кстати и знакомство Марии Клавдиевны с Александром Бенуа, который, как человек к этому времени уже семейный и нуждавшийся в деньгах, за сто рублей в месяц помогал княгине в составлении ее коллекции рисунков.
Часть денег на журнал дал известный своим меценатством московский железнодорожный король Савва Иванович Мамонтов. В конце 1898 года в тенишевском особняке был устроен торжественный ужин с шампанским - по случаю рождения нового журнала. Название ему дали - "Мир искусства". Мрачный орел на обложке, нарисованный Львом Бакстом, был подобен тому, легендарному, что невесть откуда слетел на Заячий остров в момент, когда Петр водружал там крест в знак основания Санкт-Петербурга (скучны историки, уверяющие, будто царь отсутствовал на закладке крепости).
Денег, данных Мамонтовым с Тенишевой (25 тысяч) хватило на год. Мамонтов разорился, княгиня рассорилась с Бенуа и Дягилевым, и в дальнейшем журнал субсидировал, по просьбе Валентина Серова, император Николай II. Журнал кончился в 1904 году, а позднее, уже в 1910–1924 годах, стали проходить выставки под тем же названием, но Дягилев ими не интересовался, у него появились иные задачи.
Галерная оставалась близка ему. Пересекает эту улицу небольшой Замятин переулок, ныне именуемый почему-то Леонова: от Конногвардейского бульвара до набережной. В угловом доме (Английская набережная, д. 22) была петербургская квартира Дягилева в те годы, когда он все чаще и надолго уезжал за границу. Квартира была солидная, как видно и по внешнему облику дома - добротному, основательному, без излишней помпезности. Никаких безделушек и всяких там пуфиков не было. Мебель красного дерева, несколько полотен старых мастеров на стенах. Посмертная маска Бетховена над дверью, дельфтская ваза с цветами на столе. Вид из просторных окон на Неву - именно в сторону сфинксов.
Здесь разрабатывалась стратегия проекта, который должен был потрясти "весь Париж". В 1906 году Дягилев начал "Русские сезоны", устроив в Гран-пале огромную выставку русского искусства: от икон до друзей-мирискусников. На следующий год - "исторические концерты" музыки от Глинки до Скрябина. Наконец, 17 мая 1908 года - дата историческая - в Гранд-опера состоялась генеральная репетиция "Бориса Годунова" с Шаляпиным.
Небывалый успех навел на счастливую мысль: показать Парижу наш балет. Но не постановки императорского Мариинского театра, а лишь солистов его, занятых в совершенно оригинальных, специально для этой антрепризы созданных спектаклях. Вот на Замятином это как раз обсуждалось. За большим овальным столом восседали седовласые законодатели петербургского балета Валерьян Светлов и генерал Безобразов, острил Бенуа, сиповато похохатывал Нувель, блестел пенсне рыжий Бакст, наигрывал на рояле Фокин. Нижинский, натурально, пробудившись, немедленно начинал отбивать батманы…
Есть какая-то загадка в том, как дома своим обликом подобны человеку, в них живущему. Понятно, если б это был особняк или дворец - но как удается это обычным доходным домам, трудно сказать. И все же: в адресах Достоевского есть обязательно какая-то неопрятность, запутанность, многоглаголанье, с неожиданными просветами; у Пушкина - любил поэт пожить на широкую ногу - все дома сходны с четырехстопным ямбом "Полтавы".
И вот, скажем, дом на Галерной, 12. Четырехэтажный, с гладкими, какими-то жалкими стенами, явно надстроенный на два этажа, без всяких украшений. Разве что в нижней части три окошка по центру, с треугольными лепными сандриками, необходимыми в эпоху классицизма. Но тогда являлись всякие такие фронтончики, портики часто пускались по фасаду, лепные панно между окнами. По крайней мере, карниз с модульонами. Здесь ничего такого нет. Сливающаяся с соседним, столь же безликим домом штукатуренная стена и нелепо торчащие над тремя окнами наличники. Как бы что-то было задумано и даже могло осуществиться, но нет, ничего не получилось. И квартал аристократический, и бульвар шикарный за углом, а дом… ну, просто никакой архитектуры, ничего удивительного было б увидеть такой домишко на Песках или на Охте.
Забрели мы сюда потому, что в доме этом жил Дмитрий Владимирович Философов. Поскольку матушка его была родная тетка Дягилеву, то и Сергей, когда сдавал экзамены в университет, жил на квартире у кузена.
В личности Философова та же двойственность, что в доме, где провел он свою юность. Задатки превосходные, образован, красавец. Высок, строен, с русалочьими глазами, породистым носом, чувственными губами, с несколько брюзгливой складкой в уголке, метко схваченной В. А. Серовым в портрете двадцатисемилетнего Дмитрия. И, в сущности, неудачник, стремившийся всю жизнь играть какую-то самостоятельную роль, но остающийся в памяти лишь как спутник нескольких выдающихся людей.
Происхождение его отмечено чисто русской парадоксальностью. Род Философовых восходит к временам Святого Князя Владимира. Отец Дмитрия - сенатор, член Государственного Совета. В 1860-1870-е годы, когда начинали нигилисты охоту за царем, занимал должность прокурора Военного суда. Мать, Анна Павловна, рожденная Дягилева - та самая, которую под именем Анны Вревской воспел Блок в поэме "Возмездие". "Кто с Анной Павловной был связан, - всяк помянет ее добром… Вмещал немало молодежи ее общественный салон: иные - в убежденьях схожи, тот попросту в нее влюблен, иной - с конспиративным делом… И всем нужна она была". Красавица, эмансипэ, деятельница женского образования ("бестужевские" курсы, плодившие нигилисток и акушерок, - ее детище). Рассказывали анекдот, будто, пока Владимир Дмитриевич, скрипя пером в прокурорском кабинете, подписывал смертные приговоры государственным преступникам, жена его в той же квартире прятала шифры и передавала посылки политическим каторжникам.
Демократизм Анны Павловны, кажется, не пробуждал в ней сапфических наклонностей. Детей была куча. Дима (предпоследний ребенок) - на двадцать лет младше старшего брата. Выясняя, чем бы были сходны столь разные по общественному положению, способностям и талантам интересующие нас люди, нельзя не заметить, что чаще они походят внешне на мать, чем на отца, - а по воспитанию едва ли не всегда находятся под сильнейшим влиянием своих матерей. Возможно, в таких случаях, как Философов или Кузмин, это объясняется слишком большой разницей в возрасте с отцом. Но есть исключения из правил. Сомов тоже отцу во внуки годился, а дружбу с ним высоко ценил.
Высокий, гибкий Дима и медлительный Костя, с пухлыми щеками и карими глазками-щелками, представляли, должно быть, неплохую парочку. Заманчиво выглядел рядом с ними и высоколобый Валичка Нувель, с бархатисто-томными глазами. В гимназии он не проявлял себя столь откровенно, да в одном с ним классе учился еще и старший брат, Эдичка - отчаянный сорванец, в отличие от кроткого Валички. Одноклассники вообще были разного возраста: Костя тоже старше Димы на три года (но всегда выглядел моложе своих лет, как многие люди с подобными вкусами).
Все здесь было по-семейному и по-соседски. Нувели жили в том же доме на Галерной, над Философовыми. Последние, правда, занимали целый этаж, тогда как квартира, в которой поселилась Матильда Андреевна Нувель с четырьмя сыновьями и дочерью, была поскромнее. Потеряв мужа, процветающего финансиста, вдова вынуждена была сокращать расходы.
Юношеская дружба, имеющая даже терминологическое обозначение, как "подростковая гомосексуальность", редко бывает прочной. Дружба Димы с Костей была разбита Сережей Дягилевым. Окончательный разрыв произошел лишь в 1900 году, но изменил Дима Косте со своим кузеном, наверное, сразу, как тот появился на горизонте. Крепкий, задорный, звонко смеющийся, способный играючи потузить приятеля или легонько придушить, его облапив, - Сергей, во всем обаянии провинциальной свежести, завладел сердцем Дмитрия.
С кем утешился Сомов, трудно сказать. Он и вообще был человеком мало откровенным, а возможно, далеко не сразу себя осознал. Нравилось ему кокетничать с дамами: Лиза Званцева, Анна Остроумова… Художница Елизавета Мартынова, рано умершая от чахотки, была фатально влюблена в него. Это с нее написал Сомов свой шедевр - "Даму в голубом", где на заднем плане художник изобразил и себя.
Прощаясь с Галерной (много, кстати, распространилось здесь в 1990-е годы различных баров, ресторанов и бистро), дадим небольшую справку о Вальтере Федоровиче Нувеле; он еще не раз нам встретится.
Нувель служил чиновником по особым поручениям при Министерстве императорского двора - завидная должность, не требующая никаких усилий, кроме того, чтоб не забывать расписываться за жалование. Основным увлечением его была музыка. Он неплохо играл на рояле, бегло читал с листа. Знакомил друзей с новейшими европейскими достижениями, и в журнале "Мир искусства" вел музыкальный отдел. Напарником Нувеля в этом деле был Альфред Павлович Нурок, лет на десять его старше. Лысый, сухощавый, с саркастическим взглядом из-под очков, он писал под псевдонимом "Силен", не столько соответствовавшим внешности, сколько призванным создать репутацию циника и имморалиста, к чему он стремился. Таилась за этим вполне добродушная натура и едва ли не добродетельная семейная связь с Валичкой. Вместе они организовали "Вечера современной музыки", проходившие в разных залах: консерватории, Тенишевском училище…
С этих "вечеров" началось восхождение к мировой славе Игоря Стравинского, о чем вспоминал он в автобиографической "Хронике моей жизни" (на самом деле написал ее за Стравинского именно Нувель - уже в эмиграции, когда и Петербурга-то не было).
Укажем, наконец, для симметрии, что не кто иной, как Вальтер Нувель в 1904 году ввел Михаила Кузмина в артистический круг: прежде, чем публика смогла прочесть стихи Кузмина, он пел и играл на "Вечерах современной музыки".
Глава 5
Старо-Калинкин мост.
Екатерингофский проспект
(Римского-Корсакова).
Никольский собор
Признание в любви к Коломне. - Виды с Калинкина моста. - М. И. Глинка в Благородном пансионе. - Гибель Лидочки Ивановой. - Дом, где жила Т. П. Карсавина. - "Князь-пожарник" А. Д. Львов. - Анонимный донос 1889 года. - Загадки петербургской топонимики. - Древность рода Сомовых. - Акварель "Спящая молодая женщина". - Образ жизни К. А. Сомова. - Что нагадала цыганка Мише Кузмину. - Мифетта Лукьянов, Хью Уолпол и Боря Снежковский. - Мечты К. А. Сомова и В. Ф. Нувеля. - Акварель "Спящий кадет". - "Потемкинские" курьезы. - Что Библия говорит о Содоме. - Дом Бенуа
Любовь не терпит вопросов "почему" и "за что". Вряд ли можно с уверенностью сказать, что пленяет нас в любимом человеке: губы, нос, изгиб ушной раковины, хрупкая шея с тонко вибрирующим кадыком. Однако все же где-то внутри себя приятнее одно, нежели другое: целовать, допустим, любимому мизинец на ноге, чем щекотать за ухом.
То же с Петербургом. Есть, разумеется, прекрасные места и на Петроградской, и на Васильевском. Уж на что бездарны районы новостроек, но и там какая-нибудь Сосновка с лесопарком или, с другой стороны, Сосновая поляна - вид на залив с кромки холма. Это все, конечно, так. Но место, где мы оказались: с Галерной на площадь и, кружа каналами вдоль "Новой Голландии", через Храповицкий мост к Аларчину, откуда видна уже каланча у Старо-Калинкина моста… выйти к Покрову, глянуть издали на синие глыбы куполов Троицко-Измайловского собора, короче, гулять по Коломне есть одно из сильнейших ощущений Петербурга.
Завещано, так сказать, Пушкиным: дом адмирала Клокачева на Фонтанке - первый послелицейский адрес; "Домик в Коломне"; "Медный всадник" (Евгений "живет в Коломне…"). Гоголь тонко чувствовал и понимал Коломну, не любя ее, но что такое ненависть, как не обратная сторона любви. Помните, в "Портрете": "тут все непохоже на другие части Петербурга; тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, переходя в коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желания и порывы"…