Я сказал: "слушатель", а не "слушатели", и неслучайно. На проповеди Бертольда стекались тысячи людей (Салимбене приводит фантастические цифры), но он, говоря перед толпами, всегда имеет в виду отдельную личность, с которой и завязывает доверительную беседу. Бертольд не видит перед собой безликой массы, его аудитория – собрание индивидов.
В одной из проповедей он дает классификацию грехов, к которым особенно склонны многие, но при этом он выделяет разные социальные и возрастные группы, ибо молодые скорее впадают в грех распутства, тогда как пожилые – в грех алчности; простолюдины попадаются, по его словам, в "сети неверности", так как бедны и неразумны, а богатые люди грешат тщеславием и суетностью. Склонность к индивидуализации, к конкретному, в противоположность абстрактным и максимально обобщенным типологиям схоластики, проявляется и в описании социального строя тогдашней Германии, которое Бертольд предпринимает в одной из своих проповедей, озаглавленной "О десяти хорах ангельских и христианстве". Образованный монах, Бертольд чужд всякому эзотеризму. Он смотрит на действительность глазами человека, не отрешенного от забот и интересов земного мира, но погруженного в них; диалог ученого с простецом происходит внутри его собственного сознания, и именно эта черта делает проповеди немецкого францисканца исключительно ценным историческим свидетельством.
Прочитаем же проповедь "О пяти талантах".
Ее темой избрана евангельская притча о талантах – деньгах, вверенных господином своим рабам (Мф 25: 14–30), однако Бертольд придает ей совершенно новое звучание и весьма свободно ее истолковывает. Что означают эти "таланты" ("фунты")? Бертольд оставляет в стороне ту часть притчи, в которой говорится об одном таланте, данном рабу, зарывшему его в землю, – в его понимании, этот раб олицетворяет детей, не получивших крещения. Не разбирает проповедник и случай с другим рабом, получившим два таланта: по Бертольду, этот раб олицетворяет крещеных детей. Речь у него идет исключительно о передаче господином пяти талантов третьему рабу, т. е. взрослым людям: проповедник разумеет лиц, достигших возраста, в котором они действуют сознательно и несут полную ответственность за свои поступки. Эта идея – об ответственности человека – особенно для него важна.
Сохранились обе версии проповеди, латинская и немецкая. Эти версии не вполне совпадают, и их сличение проливает свет на развитие и уточнение мысли проповедника.
В латинском "прототипе" перечисляются те же самые "таланты" – дары Божьи, что и в немецком, но в ином порядке. В "прототипе" их порядок такой: (1) res temporales, (2) ipse homo, (3) ternpus, (4) officium, (5) homo proximus. В немецком же тексте последовательность иная: (1) "наша собственная персона" (unser eigen lîp, unser eigeniu persône), (2) "твоя служба" (din amt), (3) "твое время" (dîn zît), (4) "твое земное имущество" (dîn irdentisch guot), (5) "твой ближний" (dîn naehster). Таким образом, если первоначально Бертольд, следуя букве Писания, предполагал начать анализ с имущества, богатства, лишь затем обратившись к "homo" и таким его признакам, как время и служение, то в окончательном варианте на первое место выдвигается персона, а затем уже следуют ее служба, время и только после этого – имущество и ближний.
Создается впечатление, что, продолжая работу над проповедью, Бертольд все более свободно обращается с текстом притчи. "Персона" заняла теперь подобающее ей место главы всего смыслового ряда и как бы "тянет" за собой службу и время; собственность, напротив, отодвигается ближе к концу перечня. Очевидно, такая последовательность казалась автору (или редакторам немецкой записи проповеди) более убедительной. Перестановка в перечне "талантов" привела к переосмыслению всего рассуждения: persone делается его концептуальным центром.
В другой проповеди на ту же тему – о том, как человеку нужно будет дать отчет на Страшном суде за полученные от Бога дары, – опять-таки речь идет о "пяти фунтах". Они написаны Творцом на нашем теле, говорит Бертольд, и всякий раз, когда ты вспоминаешь о пяти органах чувств или считаешь пальцы на руке, ты должен вспоминать об этих дарах. В этой проповеди сперва Божьи дары названы в такой последовательности: (1) мы сами, наше тело, персона, (2) наша служба, (3) наше имущество, (4) наше время, (5) наш ближний, христианин. Однако при дальнейшей экспликации этих даров последовательность несколько меняется: Богу надлежит дать отчет: (1) о нас самих, (2) о нашей службе, (3) о нашем времени, (4) о земном имуществе, (5) о нашем ближнем. По сравнению с первоначальным перечнем "время" и "богатство" поменялись местами. Для Бертольда, по-видимому, не так существенно, в каком порядке должны идти "время" и "имущество", как то, что все пять даров теснейшим образом между собой связаны, образуют единство. В этом единстве и обнаруживается, как мы сейчас увидим, понимание им природы человека.
Отмечу попутно, что рассматриваемое нами рассуждение о "пяти фунтах" лишь сравнительно недавно возбудило интерес исследователей; однако главное внимание они уделяют не указанному единству, а "труду" и "должности", "призванию". Такой подход при всей его несомненной существенности представляется мне все же не вполне адекватным мысли Бертольда, поскольку вычленяет лишь одну тему проповеди, которая имела для него скорее подчиненное значение. Тему "труда" и "призвания" надлежит рассматривать в более широком антропологическом контексте, в контексте анализа Бертольдом проблемы личности.
Итак, "первый талант" ("фунт"), говорит проповедник, – это "наша собственная персона", которую Господь сотворил по своему образу и подобию и облагородил, даровав ей свободу воли. "Мы должны ответить за нее перед Богом и по своей воле привязаться к добру". Первое и, очевидно, самое важное, что приходит в голову проповеднику, когда он говорит о лучшем и наиболее ценном в человеке, о том, что и делает его человеком и образом Божьим, заключается в том, что он – "персона".
Разумеется, термины "lîp" и "persone" имели в ту эпоху иные значения, нежели те, какие мы ныне вкладываем в понятие "личность". Не пройдем мимо того, что Бертольд употребляет вместе оба термина, "lîp" и "persone": личность он явно понимает не как чисто духовную или рациональную сущность (вспомним ученые дефиниции – "разумная неделимая субстанция"), а как единство души и тела. Мы уже видели, что латинским эквивалентом этих терминов в проповеди Бертольда служит homo ("ipse homo"). Видимо, его не устраивает латинский термин "persona": он отягощен традиционным теологическим смыслом ("persona divina"), с трудом доступным массе слушателей проповеди, да и вовсе не о божественных ипостасях в ней идет речь. Нельзя ли предположить, что в немецком языке этот термин, перешедший из латыни богословов, начинал насыщаться иным содержанием?
Вопреки утверждениям тех ученых, которые полагают, что в Средние века "понятие "личности" никогда не было вербализовано", я не нахожу иного эквивалента для перевода термина "persone", помимо "личности". Основанием для такой интерпретации служит анализ контекста, в котором это понятие употреблено. Не нужно лишь упускать из виду, что перед нами – средневековая личность, и интересующий нас контекст проповеди конкретизирует это понятие. Разумеется, средневековая личность не обладает той степенью автономности и суверенности, которые сделаются ее основными характеристиками столетия спустя. Это персона, сотворенная Богом и долженствующая к Нему возвратиться. Дальнейшее истолкование Бертольдом притчи о "талантах" немедленно проливает свет на его концепцию "персоны", ибо, по моему убеждению, другие дары Господа представляют собой, с точки зрения проповедника, не что иное, как развертывание содержания этого ключевого понятия.
Второй "фунт", второй "талант" – "это твое призвание (amt, должность, служба), к которому тебя предназначил Бог. Каждому человеку Он даровал службу", ибо никто не должен оставаться праздным. Общество состоит из лиц, каждое из коих выполняет отведенную ему социальную функцию. В своеобразной форме Бертольд развивает учение о функциональном разделении труда и обязанностей, не подчиняя, однако, картины многоразличных "должностей" или "призваний" жесткой тройственной схеме, которую выдвинули в начале XI века французские епископы Адальберон Ланский и Герар Камбрейский, схеме трех "ordines": "те, кто молятся" (oratores), "те, кто сражаются" (bellatores), и "те, кто трудятся" или "пашут землю" (laboratores, aratores).
Трехфункциональная схема оставляла без внимания действительную сложность социального строя, вычленяя лишь принципиальные основы феодального общества (духовенство с монашеством, рыцарство и крестьянство). Главное же, на что необходимо обратить внимание, заключается в следующем: эта схема, преимуществом коей были логическая стройность и простота (как и соответствие ее сакральному числу 3), предполагала обезличенные и массовидные "ordines" ("сословия", "разряды"). Напротив, Бертольд имеет в виду индивидов, исполняющих те или иные службы. Исходный пункт его рассуждений – именно индивид, persona, a не сословие, класс, социальный или правовой разряд. Таков неизменный принцип проповедей Бертольда. Мы уже знаем, что, выступая перед толпами верующих, проповедник тем не менее постоянно обращается к отдельным лицам, стараясь завязать с ними прямой диалог; его адресат – индивид, о душе которого он печется. Характер обращений Бертольда к аудитории выражается, в частности, в том, что он включает в беседу личный момент.
"И у меня есть должность, – продолжает проповедник, – проповедь – мое служение". Должности распределены мудро, не так, как нам хотелось бы, но по воле Господа. Многие желали бы сделаться судьями, между тем как вынуждены быть сапожниками. Кто-то предпочел бы быть рыцарем, а принужден оставаться крестьянином. "Кто же будет пахать для нас землю, коль все вы сделались бы господами?" Или: "Кто станет тачать сапоги, если бы ты стал тем, кем захотел? Ты должен быть тем, кем желает видеть тебя Бог". Один сотворен быть папой, другой – императором или королем, или епископом, или рыцарем, или графом и т. д. "И если ты имеешь низкую должность (niderez amt), ты не должен сетовать в сердце своем и ворчать устами твоими: "Ах, Господи, почему ты даровал мне такую тяжелую жизнь, а другим дал великую честь и богатство?" Ты должен говорить: "Господи, хвала Тебе за все Твои милости, кои Ты явил мне и еще явишь"".
В другой проповеди читаем то же самое: "Ах, брат Бертольд, если б Господь дал мне немного!" – восклицает его собеседник. "Нет, нет, – возражает проповедник. – И знаешь почему? Ты хотел бы быть господином, а должен пахать землю; ты хотел бы быть графом, а ты – сапожник; то же самое говорю я и всем работникам. Если бы Бог всех сделал господами, то мир был бы неустроен и в стране не было бы спокойствия и порядка". Иерархия и распределение общественных функций, рангов и богатств – признак благоустройства мира, они угодны Богу – создателю космического и социального порядка.
Далее в проповеди "О пяти фунтах" идет речь о новых и незаконных поборах и пошлинах. Бертольд призывает не взимать их, под угрозой гибели души тех, кто их установил. Судьи обязаны справедливо отправлять свою должность, одинаково, по праву судить бедных и богатых, своих и чужих, соотечественников и родственников, не взыскивая ничего сверх законного штрафа. Вслед за предостережениями против взяток и иных поборов следует совет: те, кто не судит справедливо, пусть лучше откажутся от своих должностей, ибо, по Божьему слову, "лучше тебе с одним глазом войти в Царство Небесное, нежели с обоими глазами – в ад". Многие тысячи брошены Господом в ад, ибо не возвратили Ему дарованного им "таланта".
Но существуют занятия, которые "должностью", т. е. Богом установленным призванием, не являются, – это ростовщичество, перекупка, обман и воровство. Бертольд рисует широкую панораму лжи, мошенничества, вымогательств, недобросовестного отношения к труду и исполняемой должности. Наряду с общей установкой, характерной для всякого моралиста, – видеть в жизни преимущественно изнанку и бичевать пороки – здесь можно предположить и выражение кризиса, усугубившегося в период "междуцарствия" в Империи, когда произвол и беззаконие действительно получили широкий размах.
Итак, если первый дар Бога человеку – его персона, обладающая свободой воли, то второй дар есть не что иное, как социальная функция индивида, его сословное и профессиональное призвание. Человек не выбирает служения по собственной воле и не должен помышлять о перемене профессии или о переходе из своего социального разряда в другой, ибо в каждой "должности" он обязан выполнять предначертание Бога. Персона, в понимании Бертольда Регенсбургского, представляет собой социально определенную личность. Качества личности теснейшим образом координированы с ее принадлежностью к классу, сословию, общественной группе. Нет "абстрактного человека", как он предполагался термином "persona" в богословских и юридических текстах, но существует множество социальных типов – господа, государи, рыцари, крестьяне, ремесленники, купцы. Структура личности купца не совсем такова, как структура личности рыцаря, структура личности монаха – иная, нежели структура личности крестьянина. Нужно признать: мысль Бертольда неплохо выражает специфику самосознания средневекового человека, жившего в сословно-корпоративном иерархическом обществе.
Понятиями "должность", "призвание", "служение" охватываются самые различные общественные функции – от управленческих, церковных и политических (судьи, мирские правители, прелаты, священники) до чисто трудовых и профессиональных (Бертольд, с его тягой к конкретному, упоминает землепашцев, портных, сапожников, мельников, торговцев, поденщиков). Категория amt предполагает, следовательно, и труд. Но труд – подчеркну это – не выделен специально из более обширного разряда "служения" – ведь в системе анализа, предпринятого в проповеди "О пяти фунтах", наиболее существенной является не "производственная" деятельность, а служение целому – обществу, включенность в систему многоразличных функций, которые выступают одновременно и в качестве социальных, и в качестве этических и религиозных. Человек трудится для удовлетворения собственных потребностей, как и потребностей других людей, но осуществляется его труд пред лицом высшего Творца, и именно в этом состоит его конечное обоснование.
Понятие "труд" (arbeit), наряду со значением "работа", имело в тот период и ряд других значений – "нужда", "наказание", "мука", "забота" – всеми этими оттенками слово "arbeit" обладает и в проповедях Бертольда. При этом существенно не забывать о том, что "труд" не является абстракцией; если и подразумевалась хозяйственная активность, то как труд конкретного индивида. В текстах XIII века "труд" имеет коннотации – "служба", "подчинение", "господство", "верность".
Итак, францисканский проповедник настаивает не на аскетической пассивности и уходе от мира, а на необходимости труда – социально полезной деятельности как основы существования общества. Последнее состоит, в его глазах, прежде всего из производящих субъектов, создателей материальных благ. Исследователи в этой связи указывают на зарождение в средневековом городе новой "этики труда". Если все должности установлены Творцом, то вместе с тем они необходимы и для общества; своим трудом каждый помогает другим, обмениваясь с ними его произведениями. Но этот обмен должен быть честным и свободным от мошенничества. Моральная сторона хозяйства ("братские отношения" между христианами) стоит в центре внимания Бертольда.