Интеллектуалы
В мире не слишком много культур, в которых интеллектуалам принадлежит столь же заметная роль, как в культуре Латинской Америки. Возможно, причина кроется в сильном французском влиянии; во Франции наблюдается то же самое. Как только писатель или художник добивается широкой известности, он (или она) делается специалистом по всем вопросам, включая войну на Балканах, искусственное оплодотворение и негативные аспекты приватизации государственных предприятий.
Этой особенности нашей культуры не стоило бы придавать большого значения, если бы не ее деструктивные последствия. Подобная "тодология", то есть способность рассуждать на любую тему, не имея о ней ни малейшего представления, с безудержным энтузиазмом практикуемая нашими интеллектуалами, обходится недешево. Все произнесенное и повторяемое ими немедленно становится элементом латиноамериканского мировидения. Последствия данной характеристики нашей культуры весьма серьезны, поскольку по своим взглядам интеллигенция Латинской Америки остается антизападной, антиамериканской, антирыночной. Более того, убеждения такого типа популярны на континенте даже несмотря на то, что противоречат историческому опыту двадцати самых развитых и процветающих стран мира. Из-за интеллигентских проповедей демократия становится все слабее, а вера в светлое будущее тает. В ситуации, когда интеллектуалы пропагандируют пугающие видения "революционного завтра", утечка капиталов или хроническая нестабильность наших политических и экономических институтов отнюдь не кажется удивительной.
Скажу больше. Речи интеллектуалов, появляющиеся в газетах, книгах, журналах, на радио и телевидении, воспроизводятся в большинстве латиноамериканских университетов. Многие государственные и частные университеты континента по-прежнему остаются прибежищем архаичных марксистских представлений об экономике и обществе. В них говорят о нежелательности внешних инвестиций, опасностях глобализации, внутренней ущербности той модели, которая предоставляет распределение ресурсов силам рынка. Такая направленность мысли объясняет теснейшую взаимосвязь между "науками", осваиваемыми молодыми людьми на университетской скамье, и многочисленными подрывными группами - "Sendero Luminoso" в Перу, "Tupamaros" в Уругвае, "Movimiento de Izquierda Revolucionaria" в Венесуэле, М-19 в Колумбии или сапатистами в Мексике. Оружие, которое молодежь берет с собой в сельву, горы или на городские улицы, заряжают в лекционных аудиториях наших университетов.
Латиноамериканский университет так и не смог - за немногочисленными исключениями - стать независимым творческим центром, превратившись вместо этого в источник бесчисленных повторений набивших оскомину и безнадежно устаревших идей. Но что еще более поразительно, так это отсутствие какой бы то ни было связи между тем, чему обучают студентов, и реальными потребностями общества. Дело выглядит так, будто университеты гневно отвергают утвердившуюся модель общественного устройства и при этом нисколько не озабочены подготовкой квалифицированных профессионалов, способных работать на благо подлинного прогресса. Провалы нашей университетской системы делаются еще непростительнее, если принять во внимание тот факт, что большинство университетов в Латинской Америке финансируются из государственного бюджета, то есть за счет всех налогоплательщиков, но при этом 80 или 90 процентов студенчества составляют представители среднего и высшего класса. Сказанное означает, что в системе образования происходит перераспределение ресурсов от малоимущих слоев населения к обеспеченным слоям. И с помощью подобных жертв поддерживаются те самые идеи, из-за которых бедные становятся еще беднее.
Левые
Наконец, последнюю элитную группу составляют профсоюзы, выступающие против рыночной экономики и частной собственности, а также латиноамериканские революционеры.
В Латинской Америке, несомненно, есть ответственное рабочее движение, посвящающее себя борьбе за легитимные интересы и права рабочих. К несчастью, эта ветвь отнюдь не преобладает. Главную роль в профсоюзах континента играют люди, которые выступают против приватизации государственных предприятий, десятилетиями транжирящих деньги на некачественные товары или услуги; которые встречают забастовками попытки администрации ввести тестирование на проверку профессиональной пригодности (именно так поступают профсоюзы учителей); которые, подобно профсоюзной аристократии, расхищают пенсионные средства и используют программы социального страхования дня собственных нужд.
В рядах некоторых объединений не понимают, что современное, конкурентоспособное предприятие должно быть гибким, готовым приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. В тех ситуациях, когда профсоюзы затрудняют или делают слишком дорогостоящими увольнения сотрудников или когда они настаивают на "жестких" контрактах, производственные показатели падают, а безработица возрастает, поскольку нанимать людей на таких условиях бизнесу не слишком выгодно.
Революционеры - это радикалы, которые считают себя обладателями "индульгенций", позволяющих попирать закон во имя социальной справедливости. Некоторые ограничиваются лишь проповедью революции, избегая насилия. Другие, боготворящие Че Гевару, считают политическое насилие вполне допустимым и не задумываются о его последствиях. В их глазах само государство нелегитимно и должно быть ниспровергнуто любыми средствами. Их оружие - студенческие стачки, уличные беспорядки, саботаж, похищения людей, бомбы и партизанские вылазки.
Во что обходятся акции "несгибаемого" племени революционеров народам Латинской Америки? Подсчитать наносимый ими ущерб невозможно, но вполне очевидно, что воинствующие левые являются одной из главных причин отсталости нашего континента. Происходит это не просто из-за того, что они уничтожают уже созданное богатство; революционеры разрушают сложную и крайне хрупкую цепочку "сбережение - инвестирование - прибыль - реинвестирование", на которой и держится благосостояние наций.
В заключение отмечу, что список тех, кто несет ответственность за бедность и угнетение в Латинской Америке, не исчерпывается перечисленными элитными группами. Но они играют в данном деле главенствующую роль. Надеюсь, что описав исповедуемые ими традиционные культурные ценности, рассмотрев особенности их поведения и подвергнув критике их аргументацию, я смогу внести вклад в преобразование континента. В этом процессе элиты должны стать силой, содействующей социальному прогрессу, работающей на благо всех нуждающихся. В такой Латинской Америке обездоленные с полным основанием смогут надеяться на обретение свободы, достоинства, справедливости и процветания.
II. Культура и политическое развитие
Рональд Инглхарт
Культура и демократия
Основываясь на веберовском наследии, Фрэнсис Фукуяма (Fukuyama, 1995), Лоуренс Харрисон (Harrison, 1985, 1992, 1997), Самюэль Хантингтон (Huntington, 1996) и Роберт Патнэм (Putnam, 1993) заявляют, что культурные традиции необычайно устойчивы и благодаря этому формируют политическое и экономическое поведение современных обществ. Но, по мнению теоретиков модернизации, начиная с Карла Маркса и заканчивая Даниэлем Беллом (Bell, 1973, 1976), в том числе и автора этих строк (Inglehart, 1977, 1990, 1997), подъем индустриального общества влечет за собой сопутствующие культурные сдвиги, расшатывающие традиционную систему ценностей. В этой статье приводятся доказательства того, что в равной степени верны оба тезиса:
• Развитие влечет за собой синдром предсказуемого отхода от абсолютных социальных норм в пользу все более рациональных, гибких, пользующихся доверием ценностей.
• Однако культуры довольно самостоятельны. Протестантское, православное, исламское или конфуцианское прошлое того или иного общества способствует формированию культурных зон, которые отличаются самобытной системой ценностей и способны противостоять натиску экономического развития.
Существование четко выраженных культурных зон имеет целый ряд социальных и политических последствий. Они оказывают влияние на важнейшие стороны жизни общества, от уровня рождаемости до экономического поведения, затрагивая, - как доказывается в настоящей статье, - и демократические институты. Одна из граней этой межкультурной вариативности особенно важна для демократии. Как мы увидим ниже, общества существенно разнятся друг от друга в зависимости от того, что они выдвигают на первый план - "ценности выживания" или "ценности самовыражения". Социум, опирающийся на ценности последнего типа, имеет гораздо больше шансов стать демократическим.
По-видимому, экономический прогресс влечет за собой постепенный переход от "ценностей выживания" к "ценностям самовыражения", и это позволяет понять, почему богатые общества в большей мере тяготеют к демократии. Как мы убедимся ниже, корреляция между ценностными доминантами ("выживание" или "самовыражение") и демократией весьма прочна. Можно ли объяснить данный факт тем, что "ценности самовыражения" (включающие межличностное доверие, терпимость, участие в принятии решений) благоприятствуют демократии? Или же демократические институты сами стимулируют появление таких ценностей? Причинно-следственную связь установить нелегко, но имеющиеся у нас данные говорят о том, что скорее культура содействует становлению демократии, а не наоборот.
Модернизация и культурные зоны
По мнению Хантингтона (Huntington, 1993, 1996), в мире существуют восемь или девять основных цивилизаций, которые базируются на глубоких культурных различиях, сохраняющихся на протяжении многих веков. Он полагает также, что конфликтам будущего предстоит развиваться по линиям культурных разломов, разделяющих эти цивилизации.
Самобытность цивилизаций, прежде всего, обусловлена религиозными традициями, сохраняющими свою силу несмотря на модернизацию. Западное христианство, православный мир, исламский мир, конфуцианский, японский, индуистский, буддийский, африканский и латиноамериканский регионы представляют собой главные культурные зоны. С окончанием "холодной войны", продолжает Хантингтон, политические конфликты развиваются не по идеологическим или экономическим, а по цивилизационным линиям размежевания.
Придерживаясь сходной линии рассуждений, Патнэм {Putnam, 1993) доказывает, что наиболее эффективно демократические институты действуют сегодня в тех регионах Италии, где уже несколько веков назад было развито гражданское общество. Харрисон (Harrison, 1985, 1992, 1997) утверждает, что на процесс развития серьезно влияют культурные ценности того или иного социума. А Фукуяма (Fukuyama, 1995) добавляет, что готовность общества к конкуренции на мировых рынках обусловлена степенью утвердившегося в нем межличностного доверия: системы, в которых доверие не в почете, отстают, поскольку неспособны к созданию крупных и сложных социальных институтов. В основе всех подобных построений лежит общая предпосылка: считается, что современным обществам присущи ярко выраженные культурные особенности, сохраняющиеся в течение длительного времени и оказывающие заметное влияние на их политическое и экономическое функционирование.
Насколько основательно такое предположение?
Другой пласт научной литературы представляет позицию, внешне несовместимую с изложенной. По мнению теоретиков модернизации, включая автора настоящей главы, мир меняется таким образом, что традиционные ценности в результате подвергаются эрозии. Экономический прогресс с неизбежностью влечет за собой размывание религии, местных особенностей, культурных различий.
Опираясь на данные, которые были получены в ходе трех этапов всемирных опросов по изучению ценностей (WVS - WorldValuesSurvey), охватывающих сегодня 65 государств и 75 процентов населения планеты, настоящая статья доказывает правоту обеих посыпок. Экономическое развитие, как представляется, действительно связано с синдромом предсказуемого отхода от абсолютных социальных норм в пользу все более рациональных, гибких, пользующихся доверием постмодернистских ценностей. Но культуры на самом деле довольно самостоятельны. Протестантское, православное, исламское или конфуцианское прошлое того или иного региона формирует культурные зоны, которые отличаются самобытной системой ценностей и способны противостоять натиску экономического развития.
Эти культурные различия теснейшим образом связаны с целым рядом важных социальных феноменов. Мы сосредоточимся лишь на одном из них: они обуславливают степень готовности общества к созиданию и поддержанию демократических институтов, которая с 1972 по 1997 годы фиксировалась с помощью разработанного организацией "Freedom House" рейтинга политических прав и гражданских свобод. Прежде чем приступить к доказательству данного тезиса, давайте убедимся в том, что стойкие межкультурные различия и вправду имеют место, несмотря на размывание культурных ценностей в ходе экономического развития.
Традиционные/рационально-правовые ценности и ценности "выживания"/"самовыражения": два ключевых измерения межкультурной вариативности
Для того, чтобы эффективно сравнивать культуры, необходимо произвести решительную сортировку имеющихся у нас данных. Сопоставление восьми или девяти цивилизаций по каждому критерию из многих сотен, внесенных в опросы в рамках WVS (а также по тысячам других, этими опросами не затрагиваемых), будет бесконечным. Но любой осмысленный процесс "отсева" лишних данных требует опоры на относительно простую базовую структуру межкультурной вариативности. К счастью, в нашем распоряжении, видимо, есть такая структура.
В своем предыдущем исследовании (Inglehart, 1997, chap. 3) автор настоящей главы в поисках значительных и когерентных межкультурных различий проанализировал, включая данные WVS за 1990–1991 годы, совокупную статистику 43 государств. Мировоззрение людей, живущих в богатых обществах, стабильно отличается от мировоззрения "бедняков" по широкому кругу политических, социальных и религиозных норм и представлений. Факторный анализ раскрыл наличие двух главных измерений, упорядочивающих показатели переменных и объясняющих большую часть межкультурной вариативности. В этих измерениях отражается межнациональная поляризация, разделяющая, с одной стороны, традиционное и секулярно-рациональное отношение к власти, а с другой стороны - ценности "выживания" и "самовыражения". С помощью названной системы координат каждое общество удалось разместить на культурной карте мира.
Данная статья основывается на этих изысканиях. В ней разрабатываются сравнительные критерии межкультурных вариаций, применимые ко всем трем "волнам" WVS как на индивидуальном, так и на национальном уровне. Тем самым мы можем проследить временную эволюцию интересующих нас измерений. В предыдущих разработках (Inglehart, 1997) использовались факторные оценки, основанные на двадцати двух переменных из опросов 1990–1991 годов. Мы отобрали подгруппу из десяти переменных, которые не только играют принципиальную роль в своих измерениях, но и рассматривались именно в таком качестве в ходе трех этапов WVS. С помощью такой методики удалось свести к минимуму проблему пропавших данных (когда одна из переменных уходит, вся страна "выпадает" из анализа).
Факторные оценки, извлеченные из сокращенной таким образом совокупности данных, находятся в тесной корреляции с факторными оценками, выведенными на основании использовавшихся ранее двадцати двух показателей (Inglehart; 1997, pp. 334–335, 388). Применяемое здесь противопоставление "традиционного" и "секулярно-рационального" практически полностью соответствует факторным оценкам, полученным на основе анализа одиннадцати переменных, причем то же самое верно в отношении ценностей и "выживания", и "самовыражения". Мы обнаруживаем здесь интересный аспект межкультурной вариативности.
Каждое из двух упомянутых измерений намечает центральную ось межкультурных вариаций, вокруг которой упорядочиваются десятки ценностей и установок. Прежде всего, противопоставление "традиционного" и "секулярно-рационального" отражает контраст между теми обществами, в которых религия играет существенную роль, и теми, в которых ничего подобного нет; но дело не ограничивается только этим. Главными темами, наряду со стремлением избежать политических конфликтов и подчеркиванием приоритета консенсуса над конфронтацией, являются также уважение к семейным узам и почтение по отношению к власти (включая военные режимы). Общества, пребывающие на традиционалистском полюсе, поощряют религию, абсолютные стандарты и устоявшиеся семейные ценности; они благоприятствуют многодетным семьям; отвергают разводы; выступают в защиту жизни в таких вопросах, как аборты, эвтаназия, самоубийства. Они предпочитают социальный конформизм индивидуальным достижениям, согласие - открытому политическому конфликту, поддерживают уважение к власти и отличаются высоким уровнем национальной гордости и патриотизма. По всем этим пунктам общества, разделяющие "секулярно-рациональные" ценности, занимают прямо противоположные позиции.
Отмеченные закономерности постоянно воспроизводят себя в 60 странах, изученных нами. Эту истину не отменяет даже то обстоятельство, что показатели для сопоставления были отобраны в произвольном порядке: если бы мы выбрали всего пять позиций, имеющих отношение к религии, корреляция была бы еще очевиднее, но наша цель заключалась в том, чтобы охватить межкультурную вариативность более широко.
Ценностные ориентации оказывают важное влияние на социальную жизнь. Например, в обществах, которые опираются на традиционные ценности, уровень рождаемости значительно выше.