Определив, кем являлась Гелла в окружении Пилата, займемся остальными телохранителями прокуратора. Проще всего "найти" среди них Азазелло: его функции взял на себя Марк Крысобой. Маленький, коренастый, но физически очень сильный, "атлетически сложенный" "рыжий разбойник" Азазелло (с. 617) в Ершалаиме становится великаном центурионом (эту же аналогию предложил Б. Гаспаров). Общими остаются недюжинная физическая сила и внешнее уродство: у Азазелло – желтый клык, бельмо на левом глазу и периодически (как у Воланда) появляющаяся хромота, у Крысобоя лицо изуродовано ударом палицы – расплющен нос. И Крысобой, и Азазелло – рыжие, оба гнусавят. Голосовая характеристика Крысобоя упоминается однажды: в сцене допроса Иешуа (с. 437), о недостатке речи Азазелло говорится неоднократно (с. 639, 703, 761 и др.). "Карательная" роль московского Азазелло в Ершалаиме сохраняется: Крысобой бичует Иешуа, он же руководит кентурией, конвоирующей преступников к месту казни. Вполне возможно, что он принимал участие в убийстве Иуды: один из двух убийц был коренастым (явно не Крысобой), но второй никак не описан. Комически эта сцена дублируется в московском нападении на Варенуху, которого избили Бегемот и Азазелло. Если отталкиваться от инвариантности ситуаций, то в этом предположении нет ничего недопустимого, однако прямых доказательств участия Крысобоя в убийстве Иуды нет. Конечно, ему по силам изменить рост и облик: в Москве, где нечистая сила не скрывает своих возможностей и не особенно стремится скрыть свою сущность, происходит множество превращений. То Воланд хромает, то Азазелло; то кот важно вышагивает, то – вместо него – коренастый толстяк. В случае с профессором Кузьминым бесы до того распоясались, что попеременно принимали облик прихрамывающего воробья и фальшивой медсестры, у которой рот был "мужской, кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мертвые" (с. 631). В игре с Кузьминым, скорее всего, принимали участие Азазелло, Коровьев и Бегемот, но это не суть важно: так или иначе, изменить рост, внешность да и весь человеческий облик на звериный им не сложно, равно как и мгновенно перенестись в пространстве. Вполне допустимо, что один из убийц Иуды был Бегемот ("мужская коренастая фигура" (с. 732)), а второй – Крысобой.
Остается обнаружить среди свиты Пилата тех, кто в Москве появился под видом кота и отставного регента Коровьева.
В Москве Бегемот редко менял звериный облик на человечий; вероятно, и в Ершалаиме он не стремился "очеловечиться". В таком случае вывод прост: он скрывается под видом собаки Банги. Это "гигантский остроухий пес серой шерсти, в ошейнике с золочеными бляшками" (с. 725–726). Бегемоту нетрудно сменить кошачье обличье на собачье, сохранив при этом редкостные размеры. Правда, масть собаки серая, а не черная, как у кота. Но сатана появился на Патриарших в сером: "Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо" (с. 426). Есть и второстепенная деталь – паспорт "иностранца" тоже серый. Серый цвет – это разжиженный, разбавленный черный, цвет неуловимый, нейтральный, цвет сумерек, способствующий мимикрии, блуждающий от почти белого к почти черному. В характеристике Воланда серый цвет – знак неуловимости, способности выступать в разной степени теневой окрашенности.
Собаке прокуратора посвящен большой отрывок в главе 26 ("Погребение"), из которой явствует, что Банга играет в жизни Пилата важную роль. Именно ей прокуратор хочет пожаловаться на изнуряющую головную боль. В описании Булгакова Банга лишен какой-либо фантастичности, впрочем, как и все персонажи "апокрифа". Пилата пес "любил, уважал и считал самым могучим в мире, повелителем всех людей, благодаря которому и самого себя пес считал существом привилегированным, высшим и особенным" (с. 726). Исходя из человеческой характеристики Пилата ничего особенного в подобном отношении собаки не усматривается, но, приняв во внимание версию Пилат – Воланд, мы находим точную характеристику сатаны, данную через подчиненное ему демоническое начало. В результате на первый план выступает могущество сатаны и избранность тех, кто непосредственно с ним связан.
Праздничную ночь собака встречает на балконе вместе с хозяином – ситуация вполне обыденная. В облике Банги лишь одну деталь можно соотнести с Бегемотом – "ошейник с золочеными бляшками" (с. 726). Как и все второстепенные детали, ошейник служит для большей наглядности изображаемого, и вместе с тем он символичен. Золотой визуальный знак – принадлежность к миру Пилата сатаны. В московских событиях Бегемот золотит перед балом усы. Ошейник Банги коту заменяет то галстук-бабочка (на балу), то свисающий с шеи сантиметр (в Варьете). Одна емкая деталь "апокрифа" в московской части романа распадается на несколько мелких деталей, как и при описании Пилата и Воланда, хотя здесь писатель поступает наоборот, мозаично описывая прокуратора и целокупно – московский "грим" сатаны.
Имена собаки и кота начинаются на одну букву, в них есть фонетическая близость. Общие и размеры животных. Банга – "гигантский остроухий пес". Первое описание кота дает похожий эпитет: "громадный, как боров" (с. 466). В дальнейшем его размеры постоянно подчеркиваются. Превращение обычной собаки в ирреальное чудище имеет литературный аналог: метаморфозу, которую претерпел пудель Фауста, превращаясь в Мефистофеля.
Но что я вижу? Явь иль сон?
Растет мой пудель, страшен он,
Громаден! Что за чудеса!
В длину и в ширину растет.
Уж не походит он на пса!
Глаза горят; как бегемот,
Он на меня оскалил пасть.
У Булгакова превращение собаки в человека трехступенчато: собака – кот – человекообразный демон. В отличие от трансформации пуделя в "Фаусте", оно растянуто во времени, точнее во временах: ершалаимский пес появляется в Москве как кот и лишь потом как человек. Сравнение гётевского пуделя с бегемотом вполне могло послужить дополнительным стимулом при выборе имени кота.
Абсолютно никаких авторских намеков на то, что Банга в человеческом облике принимал участие в убийстве Иуды, равно как и на участие в этой операции Крысобоя, мы не имеем. Предположение может возникнуть только из логической схемы действий Воландовой свиты в Москве и переноса этой схемы в роман мастера. Однако именно после убийства Иуды Крысобой, Банга, Афраний и Пилат оказываются на страницах "апокрифа" вместе. При этом автор как бы подчеркивает их "алиби". До убийства хозяин позвал находившуюся в саду собаку, словно специально для того, чтобы представить ее читателю. Далее он оставался с Пилатом до тех пор, покуда читатель не последовал за Афранием в Нижний Город. И когда Афраний вернулся во дворец, чтобы сообщить Пилату, что "Иуда… несколько часов тому назад зарезан" (с. 737), пес находился рядом с прокуратором. Афраний приступил к разговору с Пилатом, "убедившись, что, кроме Банги, лишних на балконе нет" (с. 736).
Похоже, что и кентурион Крысобой после возвращения с казни никуда не отлучался. Когда явился Афраний, Крысобой лично доложил о его прибытии прокуратору: "К вам начальник тайной стражи, – спокойно сообщил Марк". Останавливает внимание интонация Крысобоя: он говорит подчеркнуто "спокойно". Определения Булгакова точны, так почему же он акцентирует спокойствие Крысобоя? Безмятежность кентуриона наводит на мысль, что за ней что-то кроется. Так или иначе, сведя впервые на страницах "апокрифа" Пилата и его подручных, автор имел в виду нечто значительное. И послужило поводом к этому свиданию убийство Иуды из Кириафа.
Любопытна характеристика, которую дает прокуратор людям, приезжающим в Ершалаим на праздник: "Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы" (с. 439). Вторично к этой теме он возвращается после убийства Иуды: "Но эти праздники – маги, чародеи, волшебники…" (с. 719). В Москве, как мы знаем, в этих ролях выступает Воландова свита. Коровьев прямо определяется как "маг, чародей и черт знает кто", что позволяет сделать абсурдный, как поначалу кажется, вывод: Коровьев и Афраний, возможно, одно лицо. При первом взгляде на эту параллель видна только единственная общность: ни Афраний, ни Коровьев не имеют личного имени. Римлянин (судя по имени и должности) Афраний охарактеризован как человек, национальность которого трудно установить (с. 718). О Коровьеве этого не сказано. "Отставной регент" носит русскую фамилию. "Разгадывая" Коровьева, не следует этим пренебрегать. Литературный прообраз Коровьева был указан В. Лакшиным. Если "девственный" в смысле образованности Иван Бездомный не сумел узнать в Воланде сатану, то угадать в Коровьеве черта ничуть не проще. "С его усишками и треснувшим пенсне, с грязными носками и в клетчатых панталонах; таким он явился когда-то Ивану Карамазову и с тех пор не тревожил воображение читателей". Лакшин не совсем точно называет Воланда "традиционным литературным Мефистофелем", но что касается Коровьева, то он абсолютно прав.
Получается следующее: прямая родословная Азазелло, Бегемота и Воланда восходит к Ветхому Завету; Геллу мы обнаружили в греческой и германской мифологиях, не говоря уже о словаре Брокгауза и Ефрона, а литературная биография Коровьева имеет свои корни в русской литературе, более того, его фамилия варьируется Булгаковым: в эпилоге романа среди задержанных в связи с "делом Воланда" оказалось "девять Коровиных, четыре Коровкина и двое Караваевых" (с. 802). Фамилия Коровкин имеет прямое отношение к роману Достоевского "Братья Карамазовы": Иван Карамазов пересказывает свое юношеское сочинение "Легенда о рае" приятелю Коровкину. Можно предположить, что Булгаков использовал в своем романе не только облик черта из "Братьев Карамазовых", но и видоизмененную фамилию конфидента Ивана.
Наряд Коровьева упомянут Булгаковым и в другом произведении: "кошмар" в клетчатых брючках появляется в "Белой гвардии". Развернутый сон Алексея описан в 1-й картине II акта пьесы "Белая гвардия", опубликованной в книге "Неизданный Булгаков". "Кошмар" прямо говорит Алексею Турбину о своей "родословной": "Я к вам, Алексей Васильевич, с поклоном от Федора Михайловича Достоевского. Я бы его, ха, ха, повесил бы".
Сложнее обстоит дело с прозвищем Коровьева "Фагот". Во-первых, сошлемся на Б. Гаспарова, который предложил параллель: Кот Мурр Э.-Т.-А. Гофмана – капельдинер Крейслер. Крейслер, по мнению исследователя, является позитивом образа Коровьева. Дважды в романе Булгакова Коровьев и Бегемот названы "неразлучной парочкой", что укрепляет ассоциацию Мурр – Крейслер. Но возможна и другая ассоциация, связанная с Достоевским. В разговоре с Иваном Карамазовым черт вспоминает поэму Ивана "Геологический переворот", в которой предлагается новый вариант мироустройства – "антропофагия". Греческое фагос (fagoj) – пожирающий, таким образом Фагот – пожиратель. Все иностранные слова в "Мастере и Маргарите" даны в русской транскрипции, поэтому не следует исключать и такое предположение. Смысл этого прозвища углубляется тем, что в контексте "Геологического переворота" предлагается своеобразный вариант "фагии" – духовное пожирание, разрушение самой идеи Бога.
В связи с литературной родословной Коровьева его ответ "скучающей гражданке" у входа в Грибоедов исполнен особой иронии:
"Вы – не Достоевский, – сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
– Ну, почем знать, почем знать, – ответил тот.
– Достоевский умер, – сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
– Протестую! – горячо воскликнул Бегемот. – Достоевский бессмертен!" (с. 769).
Французское слово fagot имеет несколько значений, в частности: подозрительный (в смысле внушающий подозрение), несущий околесицу (ср. у А. С. Грибоедова в "Горе от ума" характеристику Скалозуба: "хрипун, удавленник, фагот…"), плохо одетый. Все эти значения могут быть адресованы Коровьеву. Естественно, и музыкальный инструмент фагот так же "долговяз", как и Коровьев.
В данном случае важно установить взаимосвязь Коровьева и Афрания на основании общего литературного источника, возможного прототипа их образов. Протягивая нить от Коровьева, который "черт знает кто такой", к черту Достоевского из "Братьев Карамазовых", воспользуемся описанием Иванова искусителя в качестве ключа для раскрытия последней параллели: Афраний – Коровьев.
Булгаков подробно описывает Афрания: "Основное, что определяло его лицо, это было, пожалуй, выражение добродушия, которое нарушали, впрочем, глаза, или, вернее, не глаза, а манера пришедшего глядеть на собеседника" (с. 718).
Читаем у Достоевского: "Физиономия неожиданного гостя была не то чтобы добродушная, а опять-таки складная и готовая, судя по обстоятельствам, на всякое любезное выражение". Добродушие – черта, связующая обоих персонажей, и в обоих случаях эта черта относительна.
На пальце карамазовского черта красуется "массивный золотой перстень с недорогим опалом". Перстень, подаренный Пилатом за убийство Иуды, появляется и у Афрания: "…тут прокуратор вынул из кармана пояса, лежащего на столе, перстень и подал его начальнику тайной службы" (с. 742).
Если Коровьев унаследовал у своего собрата из романа Достоевского клетчатые брючки, лорнет-пенсне и общий фиглярско-шутовской вид "приживальщика", то Афраний – лишь добродушие (в лице карамазовского черта лишь намеченное, а в лице Афрания – относительное). В целом все три персонажа взаимодополняют друг друга, и Коровьев – очевидное продолжение намеченной Достоевским линии.
Имеется и еще один "общебиографический факт" у карамазовского черта и Афрания – тема смерти. Афраний присутствует при казни Иешуа, свидетельствуя его смерть. Ночной гость Ивана Карамазова признается в том, что был свидетелем крестной смерти Христа. Возможно, Булгаков переселил черта из романа Достоевского в свое произведение, разделив его приметы между двумя персонажами. Объединяет Коровьева и Афрания и склонность к шутке, хотя юмор у них различной природы. "Надо полагать, что гость прокуратора был наклонен к юмору" (с. 718). Шутовская натура Коровьева сквозит уже в первой авторской характеристике: "Физиономия, прошу заметить, глумливая" (с. 424). Что касается внешности "отставного регента", то она соответствует его характеру: у него "глазки маленькие, иронические, полупьяные" (с. 462).
Афраний "маленькие глаза свои… держал под прикрытыми, немного странноватыми, как будто припухшими, веками. Тогда в щелочках этих глаз светилось незлобное лукавство" (с. 718). Как видим, в описании глаз обоих персонажей есть несомненное сходство.
Свиту Воланда со свитой Пилата объединяет умение добывать любые печати. Афраний срывает храмовую печать с пакета, в котором лежат деньги, выданные Иуде Синедрионом, а затем возвращенные убийцами Каифе. Показав деньги Пилату, он опять запечатывает пакет, поскольку все печати хранятся у Афрания, как уверяет он и читателя, и самого прокуратора.
Аналогично поступает в Москве Бегемот: он лихо ставит "откуда-то добытую печать" на удостоверение Николая Ивановича – борова, в котором сообщается, что последний был на балу у сатаны. Шутовская печать скрепляет справку словом "уплочено" (с. 707). Мошеннические действия обеих свит – Пилата и Воланда – свидетельствуют об их неподсудности человеческим законам, всевластности, недоступной в реальности даже такому лицу, как "начальник тайной стражи".