Исходя из идеологической установки, согласно которой американская республика была основана для того, чтобы оберегать свободу личности от власти навязчивого правительства, многие правые радикалы задаются вопросом о роли правительства в современных условиях. Если после окончания "холодной войны", задумываются они, правительству уже не приходится защищать своих граждан от какой-нибудь "империи зла" и если федеральное правительство предает свою роль защитника свободы своих граждан, подписывая соглашения о торговле в глобальном масштабе (которые расцениваются как предательство интересов Америки ради интересов всемирных организаций и мегакорпораций), тогда зачем вообще правительство? Несмотря на то, что могло бы показаться подсечно-огневой приватизацией и прекращением регулирования, наблюдаемым за последние двадцать лет, многие правые настаивают на том, что "большое правительство" своими, как у спрута, щупальцами проникло повсюду, влившись в надвигающийся заговор с целью лишить людей их прав. Конспирологические теории о варварстве правительственных агентств (начиная с того случая, когда агенты Бюро по контролю за продажей алкогольных напитков, табачных изделий и оружия спалили штаб филиала "Ветви Давидовой" в городе Уэйко, и закачивая убийством агентами ФБР Вики Уивер и ее сына в их хижине в Руби-Ридж, штат Айдахо) отражают нарастающее ощущение нелегитимности федеральной власти. Отсюда следует, что правительство может оправдать свое существование, лишь делая свое ежедневное присутствие более заметным (а значит, и более необходимым) с помощью назойливого наблюдения и вмешательства. В итоге, с одной стороны, мы имеем истории об имплантированных чипах, обеспечивающих наблюдение за человеком, и водительских правах, отражающие страх перед возросшим правительственным контролем. С другой стороны, конспирологические теории о захвате власти силами ООН или пришельцев отражают страхи по поводу недостаточного национального суверенитета перед лицом агрессивного мира, а другими словами - конкуренции.
Хорошо это или плохо, кейнсианское обещание того, что государство будет контролировать экономику, дабы оградить своих граждан от беспощадной логики рынка, для многих правительств становится все менее реальной возможностью. Конспирологи из числа радикальных правых не одиноки в своем беспокойстве в связи с тем, что даже американское правительство передает свой суверенитет всемирным организациям и корпорациям. Многие левые, а также представители широкой разноцветной коалиции неправительственных организаций, в декабре 1999 года развернувшие "сражение в Сиэтле" в знак протеста против переговоров Всемирной торговой организации, тоже выражают тревогу по поводу того, что отдельные правительства уже неспособны определять дальнейшую экономическую судьбу своих стран, хотя и приходят к разным выводам о том, почему эта ситуация важна и что в этой связи нужно предпринять. Отдаленно вторя паникерству правых, один склоняющийся к левым наблюдатель, к примеру, предупреждает, что "с учетом наблюдающихся в учреждениях ООН крупных сокращений бюджетных расходов на социальное и экономическое развитие и увеличение затрат на "поддержание мира", существует угроза того, что Организация Объединенных Наций сама превратится в военный инструмент власти корпораций".
Обе стороны сходятся на том, что глобализация породила сильную тревогу в некогда безопасной сердцевине "средней Америки". "Американская мечта среднего класса почти исчезла, - заметил один наблюдатель, - уступив место людям, напрягающимся лишь ради того, чтобы закупить продуктов на следующую неделю". Дальше он продолжает:
Что такого должно произойти, чтобы раскрыть глаза нашим избранникам? АМЕРИКА ПЕРЕЖИВАЕТ СЕРЬЕЗНЫЙ УПАДОК. У нас нет пресловутого чая, чтобы выбросить его за борт. Так что же, вместо этого мы должны потопить какое-нибудь судно, доверху забитое японскими товарами? Неужели гражданская война неизбежна? Неужели нам нужно пролить кровь, чтобы преобразовать существующую систему? Надеюсь, что до этого дело не дойдет, но это может случиться.
Так рассуждал Тимоти Маквей. Теперь, уже после того, что он совершил, от этих слов мороз идет по коже, но, несмотря на это, они вполне отвечают массовому ощущению предательства и разочарования. С откатом от найденного в рамках Нового курса компромисса между трудом и капиталом, начавшимся в середине 1970-х годов, и с учетом увеличивающейся приватизации общественных полномочий, утрата чувства безопасности и возникающее негодование стали повседневной реальностью для многих рядовых американцев, особенно для тех, кого обошел стороной наблюдающийся экономический бум. Под давлением глобализации гарантии сохранения рабочего места в корпорации и вытекавшие отсюда преимущества перестали существовать: если в 1950-х годах General Motors была крупнейшим в Америке работодателем, то в середине 1990-х это символическое место заняла компания Manpower Inc.* Сталкиваясь с международной конкуренцией, транснациональные корпорации (которые верны уже не своей нации, а рассредоточенной по всему свету группе акционеров) сокращают штаты, перебрасывают производство и переезжают без предупреждения. Рекламный слоган 1950-х годов утратил свою искренность: то, что хорошо для General Motors, уже необязательно хорошо для всей Америки.
Начиная с 1950-х годов обывательские представления о надежной и стабильной семье-ячейке общества стали постепенно меркнуть, чему способствовало уподобление внутренней экономики США странам третьего мира, сужение экономических горизонтов для многих и воображаемый "постиндустриальный" образ жизни для избранных. В процессе продолжительного экономического роста углубился разрыв между богатыми и бедными, что сопровождалось усилившейся поляризацией американского общества и снижением заработной платы в реальном исчислении, которое ощутили представители размывающегося среднего класса. Многие приверженцы прежде безопасного мейнстрима обратились к языку и логике экстремистской политики. Эта позиция ставшей привычной враждебности дает о себе знать в разных областях, начиная с возобновившейся тревоги по поводу иммигрантов и заканчивая кризисом маскулинности, о котором так много говорят последнее время. Возможно, прекращение регулирования и стимулирует гибкость, но только гибкость в понимании корпораций нередко означает отсутствие безопасности для рабочих (чем дальше, тем больше эта же гарантия исчезает и для среднего класса, который, в отличие от "синих воротничков", обычно не знал страха потерять работу). Более того, молчаливое признание структурной неполной занятости вместе с исчезновением отдельных базовых элементов государства всеобщего благосостояния усиливает ощущение отчуждения от политического процесса и американского идеала.
Роман Уильяма Пирса "Дневник Тернера" (1978)* является, пожалуй, самым известным культурным выражением этой ментальности, доведенной до самой кровавой и опасной грани. Многие полагают, что эпизод с подложенной в федеральное здание бомбой с удобрением и вдохновил Маквея. В романе речь идет о популистской революции, которую совершают недовольные белые, чтобы установить "арийскую" республику. Все это сопровождается убийствами черных и евреев. Автор торжествующе описывает "день веревки", когда происходят массовые повешения белых "предателей своей расы", до революции проявлявших либеральную терпимость к евреям, иммиграции, позитивной дискриминации - и лобби, выступавшему за введение контроля за оружием.
В связи с взрывом в Оклахоме в медиамейнстриме много говорилось о разжигающем расизм заговоре, описанном в "Дневнике Тернера". Но в поспешном стремлении осудить жестокое послание, заложенное в книге, мало кто заметил, о чем, в сущности, этот роман. У многих критиков центральная идея бурной революции практически тонет в беспорядочной массе механических деталей. Чаще всего в дневниках Тернера говорится о планировании, подготовке и осуществлении конкретных действий. Отвечая в "Организации" (название революционного движения белых, убежденных в превосходстве своей расы) за секретную аппаратуру связи, Тернер, помимо этого, изготавливает мины вместе с Биллом, "слесарем, механиком и печатником". На пару они изготовляют минометные мины для нападения на Капитолий, в результате которого "погиб лишь 61 человек" (TD, 62):
Вчера мы с Биллом закончили работать над специальным оружием. Мы переделали миномет 4,2 дюйма так, чтобы из него можно было стрелять 81-миллиметровыми минами. В нем пришлось поковыряться, потому что пока нам не удалось раздобыть миномет 81 мм, чтобы использовать мины, которыми мы разжились во время налета на испытательный полигон в Абердине в прошлом месяце. Зато у одного из наших ребят из ударной группы оказался исправный миномет 4.2, который он схоронил еще в конце 1940-х (TD, 56).
В какой-то момент Тернер начинает писать о трудностях с радиопередатчиком у какой-то другой подпольной группы. Он с удивлением обнаруживает, что они запороли простое задание:
Я сразу понял, в чем загвоздка, как только они проводили меня на кухню. Там на столе лежал передатчик, аккумулятор от автомобиля и еще какой-то хлам. Несмотря на подробные инструкции, которые я написал для каждого передатчика, и на отчетливую маркировку рядом с контактами на корпусе передатчика, они умудрились перепутать полярность, когда подсоединяли аккумулятор к передатчику (TD, 25).
Вскоре Тернер понимает, что эти люди просто никуда не годятся (явно намекая на то, что они не просто ошиблись с полярностью, а вообще занялись не своим делом): это сборище писателей и мыслителей, не привыкших решать проблемы самостоятельно и с немудреной изобретательностью. Тернеру быстро удается во всем разобраться, что сопровождается подробным описанием всяких диодов, сигналов и транзисторов.
Насколько "Дневник Тернера" является планом заговора с целью развязывания расовой войны и наступления на мульти-культурализм, в такой же степени здесь отдается должное ценности профессионализма. Во многих отношениях дотошное описание всех изобретений главного героя (электротехника по образованию) - это плач автора, сокрушающегося из-за того, что в послевоенной Америке от профессионалов стали отказываться. Немаловажно, что вымышленная история Пирса о том, как "рядовой" член Организации начинает управлять своей судьбой в процессе технического соревнования, была написана в середине 1970-х годов. Этот роман во многом стал символическим результатом ухода США из Вьетнама и нефтяного кризиса, вызванного появлением ОПЕК, что все вместе привело к началу конца господства Америки на международной арене, а также явного превосходства типично американского рабочего (читай гетеросексуальных белых мужчин) во внутренней экономике Соединенных Штатов. Поэтому не удивительно, что интерес к роману вновь обострился в середине 1990-х, когда в результате нового этапа глобализации эта социальная группа стала утрачивать последние остатки своей уверенности в завтрашнем дне.
То обстоятельство, что выполнение Америкой ее предназначения с окончательным утверждением во всем мире свободного рыночного капитализма в американском духе привело к размыванию и постепенному исчезновению традиционного для американцев ощущения собственной идентичности, многие склонные верить в заговоры правые не считают ни иронией судьбы, ни совпадением. Неудивительно, что многих волнует, что значит быть американцем, когда "американские" рабочие места вывозятся к югу от границы и когда они вынуждены конкурировать с иммигрантами, меньшинствами и женщинами в борьбе за социальные привилегии и денежное вознаграждение, которые прежде казались их неотъемлемым правом. (В "Дневнике Тернера" белые женщины в составе Организации превращены в верных помощников мужчин, выступающих в более эффектной и героической роли.) Исходя из этой логики, глобализация и мульти-культурализм - это неотделимые друг от друга элементы заговора против нормального мужчины. С другой стороны, в условиях постфордистской экономики, которой не хватает ни финансовой свободы, ни политической воли для поддержания программ позитивной дискриминации, усиливающееся соперничество за сокращающиеся социальные ресурсы среди так называемых меньшинств порождает взаимное недоверие в среде обделенных. По иронии судьбы, теперь даже белый мужской англо-американский истэблишмент пытается позиционировать себя иначе - как защищенное и объединенное общими интересами меньшинство, сплотившееся перед лицом более крупного заговора.
Как мы уже видели, Хофштадтер убеждал себя и своих читателей в том, что параноидальный стиль - это не что иное, как последнее средство представителей крайних флангов американской политики, неспособных или не желающих участвовать в "сделках и компромиссах", ставших сутью либерально-демократической политики. Однако "обычные методы политической тактики взаимных уступок" могут оказаться эффективными лишь в условиях общественного благосостояния и широкого процветания, необходимых для того, чтобы смягчить реальное столкновение интересов и оградить распространенную веру в то, что политический процесс работает на благо каждого. Хофштадтер успокаивал читателей тем, что, коль скоро параноидальный стиль ограничивается лишь пограничной областью американской политики, значит мейнстрим к нему невосприимчив. Однако сейчас можно утверждать, что традиционная сфера общественной жизни разрушается из-за соперничающих между собой и подозревающих друг друга групп с общими интересами, многие из которых выражают свои притязания, используя риторику заговора. (В четвертой главе мы рассмотрим, возможно, самый печально известный пример этой ситуации, а именно обострение конспирати-вистского диалога между организациями воинствующих черных и евреев). Можно заключить, что если когда-то возникновение параноидального стиля и свидетельствовало о неспособности понять американскую политику консенсуса изнутри, то сейчас культура заговора обнаруживает полное понимание невозможности идеализированного консенсуса. Если какая-нибудь нация все больше распадается на различные меньшинства, каждое из которых чувствует в осажденной со всех сторон крепости, паранойя становится типичным политическим стилем.