Дочь Вольфа вспоминает, что в детстве часто видела в доме Падеревского, который даже написал ей доброе посвящение в альбоме для автографов в феврале 1898 года, через семь лет после объявления "пожизненного бойкота". Вольф, при всех допущенных им ошибках, был ценителем музыкальных талантов. Он мог обижаться на упрямство Падеревского, но он не саботировал артистов - даже тех, кто, подобно Флешу, уходил от него к другим агентам. Кругленький бородатый человек с располагающей улыбкой, он больше всего на свете любил обедать с живыми звездами по субботам, после утренних репетиций в Филармонии. Он приглашал к гудящему столу молодых музыкантов и поощрял их на пробу сил перед львами концертной сцены. Он помогал им найти жилье по карману, а двери его собственного дома были открыты для голодных новичков. Работа во многом стала для него продолжением семейной жизни. В его отсутствие конторой железной рукой заправляла его супруга Луиза, бывшая актриса из Вены. Брат Карл, ставший его партнером, учился ремеслу, устраивая гастроли пианистам Иосифу Гофману и Эжену д'Альберу. Дочери Эдит и Лили начали работать в агентстве еще школьницами.
В конце 1901 года, во время строительства нового Бетховенского зала, Вольф слег с заболеванием кишечника. В это время в Берлине проходил международный конгресс по хирургии, и оперировать его пригласили ведущих мировых специалистов. От их вмешательства Вольф оправиться не смог и 3 февраля 1902 года, в возрасте пятидесяти шести лет, скончался. Берлинский филармонический оркестр под управлением Никиша и Филармонический хор под управлением Зигфрида Окса воздали последние музыкальные почести пионеру, который, по оценке журнала "Музик", "создал в Берлине монополию на проведение концертов и ангажирование артистов и довел свою деятельность до уровня, недосягаемого ни для одного из его соперников". Единственная нечестность, которую он, по слухам, себе позволял, состояла в том, чтобы сообщать дебютантам, что в зале находятся Бузони или Иоахим, отчего у молодых исполнителей кровь стыла в жилах.
К началу XX века каждый крупный город обзавелся своим концертным агентством. В Вене работал Гутман, в Берлине - Вольф, в Лондоне - Лайонел Пауэлл, в Нью-Йорке открылось бюро Вольфсона, которое бельгийский виртуоз Эжен Изаи называл "шайкой моих грабителей". Солист уровня Изаи играл по сто концертов в год, получая за каждый по две-три тысячи франков, что в результате приносило ему в те доналоговые времена значительно больше пятидесяти тысяч долларов в год (на современные деньги - около двух миллионов). Имея в реестре десять Изаи, агент мог получить столько же, сколько и сам Изаи, ни на минуту не подвергаясь испытанию сценой.
"Иметь менеджера необходимо, - советовал нью-йоркский критик Генри Т, Финк в 1891 году. - Некоторые агенты честны, другие нет; желательно, чтобы музыканты делились друг с другом своим опытом. Хороший концертный агент знает условия музыкального рынка во всех больших и маленьких городах страны; он получает запросы от артистов и рассылает циркулярные письма заинтересованным лицам. Конечно, главное, для чего он занимается этим делом, - это деньги, а не помощь певцам или пианистам".
Пианист Марк Гамбург различал три типа агентов: старорежимный личный представитель, так называемый импресарио и профессиональный концертный менеджер. Уходящую в прошлое первую категорию представлял Эмиль Леднер, берлинец, спасший Энрико Карузо от злоупотреблений со стороны его бывшего учителя. "Джентльмен от макушки до пят", Леднер был "кругосветным путешественником, владевшим всеми языками мира". Он брал с Карузо 20 %, а со всех певцов из Северной Европы, выступавших в Метрополитен, - по пять процентов негласно за особые услуги; это можно считать своеобразной компенсацией за контракт c Карузо. Его советы не всегда помогали. Во время последних гастролей по Германии в 1913 году тенор попросил Леднера выплатить ему страховую сумму наличными. Леднер успокоил его и оставил деньги на депозите. Во время войны Карузо не мог получить их и в результате, когда разразился кризис 1918 года, потерял миллион марок (то есть четверть миллиона долларов).
Эталоном профессионального концертного менеджмента можно считать дело Вольфа, перешедшее по завещанию Германа к его брату Карлу; реально же всеми делами занималась вдова старшего брата. Королева Луиза, как называли ее музыканты, была на десять лет моложе супруга и посвящала свои усилия тому, в чем хорошо разбиралась - обеспечению гладкого течения концертной жизни в Берлине и в городах Северной Германии. Зарубежные поездки сокращались, а впоследствии и вовсе сошли на нет из-за войны, но Берлинский филармонический процветал и стал первым оркестром, который стал делать полные записи симфоний и превзошел Венский оркестр качеством исполнения и прибыльностью. Магическое искусство Артура Никиша и менеджмент Вольфа создали коллектив, выступить с которым считали необходимым все амбициозные солисты и дирижеры. И каждый успешный дебют добавлял новую звезду в список Вольфа - Артур Шнабель в 1903 году, Пабло Казальс в 1908, Миша Эльман в 1910, Яша Хейфец в 1912.
Когда Германия проиграла, войну и улицы Берлина захлестнули революционные беспорядки, Луиза Вольф сумела сохранить оркестр и дала ему возможность продержаться до восстановления хрупкой стабильности. Когда инфляция уничтожила немецкую валюту, она воскресила практику зарубежных гастролей и стала отправлять своих артистов в разные страны - Никиша с сыном-пианистом в Аргентину, Вальтера, Шнабеля и Отто Клемперера - в Советскую Россию, Филармонический оркестр с Вильгельмом Фуртвенглером - по странам Северной Европы и ежегодно - в Англию. Чаепития с кайзером уступили место обедам с Густавом Штреземаном и лидерами Веймарской республики. Государство финансировало три оперных театра и несколько других оркестров, но Берлинский филармонический оставался автономным и получал очень маленькие субсидии. Любой дирижер мог купить оркестр на один вечер - и многие делали это. Артистическая репутация оркестра целиком зависела от Королевы Луизы, и она ни разу не подвела его.
Восседая за заваленным бумагами столом, монументальная, закутанная в бесчисленные шарфы и шали, она встречала каждого посетителя с подозрением. "Ну, а теперь покажите мне плохие", - говорила она молодому пианисту, вываливавшему перед ней гору хвалебных рецензий.
- Но, мадам, они все хорошие, - лепетал солист.
- Вам лучше поискать другого менеджера, - отвечала ледяная Королева.
Эта особа с квадратным подбородком и острым язычком ни с кем не заигрывала. "Ее не очень-то любили, - рассказывала Елена Герхардт, любовница Никиша, - особенно те, кого она сама не любила. Она была чистосердечна с молодыми артистами… если она не видела шансов на успех, то не колеблясь отказывалась включить их в свой список".
Про нее сочинили забавные стишки, ложившиеся на трагическую тему из Патетической симфонии Чайковского: "Что ты сделала для искусства, Луиза?" После концертов она врывалась в артистические и вместо обычных поздравлений убивала исполнителя наповал намеренно двусмысленным комплиментом: "Noch nicht dagewesen wie Sie gespielt haben" - "Я никогда не слышала, чтобы кто-то играл, как вы". (Эту фразу можно понять и по-другому: "Я опоздала и не слышала, как вы играли").
Луиза взяла двух партнеров - Германа Фернова, отличавшегося необычайно тяжелым подбородком, и Эриха Симона, владельца зала Филармонии, а также подчинила себе маленькое агентство Жюля Закса, сменив название на "Вольф и Закс". По субботам за ее обеденным столом собиралась странная компания из знаменитостей и ничтожеств. Штраус и Карузо регулярно посещали дом № 13 по Ранкештрассе, возле шумного пожарного депо, взволнованные перспективой возможных важных встреч.
Сын Луизы, Вернер, штатный дирижер Гамбургского оперного театра, присылал к ней своих самых многообещающих учеников, которых она селила у себя, кормила и позволяла свободно посещать свой кабинет в Филармонии. Молодой композитор Бертольд Гольдшмидт познакомился с Никишем, Вальтером, Фуртвенглером и Отто Клемперером на обедах у Королевы Луизы, "в комнате, синей от табачного дыма". Гольдшмидт помогал Эриху Клайберу готовить мировую премьеру "Воццека" - спектакля, с которого, как считают, началась современная опера. Опыт такого рода был бесценным для начинающего композитора; он никогда не получил бы его, если бы не поддержка, оказанная ему и многим ему подобным внушавшей страх Луизой Вольф. Она отмахивалась от благодарностей и казалась неподвластной чувствам. Хотя любой музыкант-любитель, имевший достаточно твердой валюты, мог нанять Филармонический оркестр на почасовой основе, она отказалась разрешить сыну Вернеру, "хорошему музыканту, но плохому дирижеру", хотя бы раз выступить с оркестром в Берлине.
Луиза была женщиной твердых принципов, достойным примером честности в бизнесе, столь привлекательном для шулеров. Агенты меньшего ранга в Берлине, подбиравшие крохи с ее стола, пытались действовать путем вымогательства и обмана. В 1926 году берлинский агент Норберт Зальтер пригрозил судебным преследованием Отто Клемпереру, требуя с него комиссионные за дебют с оркестром Нью-Йоркского симфонического общества. Зальтер, агент старого образца, занимавшийся организацией переезда Густава Малера в Америку еще в 1907 году, утверждал, что "рекомендовал" Клемперера президенту общества Вальтеру Дамрошу. "Он действительно упоминал Ваше имя, - гневно писал Дамрош в своих показаниях, - [но] я не привык принимать слишком всерьез рекомендации моих агентов, поэтому собираю информацию об артистах либо на основании собственных впечатлений, либо по свидетельствам коллег или любителей музыки, чье мнение уважаю и чье суждение не связано с финансовыми интересами… Г-н Зальтер к таковым не относится".
Луиза Вольф прекрасно отдавала себе отчет в неприглядных сторонах своей профессии и боролась за то, чтобы ее фирма оставалась выше каких-то дрязг, как и подобает учреждению, преданному интересам музыки. На одной стене ее личной гостиной висел портрет ангела-хранителя компании Вольфа, Антона Рубинштейна, в полный рост. Именно в этой комнате она приходила в себя в трудные моменты жизни, в том числе и в ночь на 23 января 1922 года, когда пришло сообщение о смерти Никиша в возрасте шестидесяти шести лет и в зените славы. Музыканты Филармонии не скрывали слез, понимая, что вряд ли найдется кто-то равный ему. Луиза оказалась в сложной ситуации. В ее распоряжении были лучшие дирижеры мира, все они уже попробовали себя на берлинской сцене, и некоторые из них верили, что она принадлежит им по божественному праву. Штраус, Клайбер и Феликс Вейнгартнер открыто объявили о своей готовности занять освободившееся место; среди иностранцев неоспоримым фаворитом считался амстердамский дирижер Виллем Менгельберг. Бруно Вальтер ушел из государственного оперного театра в Мюнхене, заявив друзьям: "Выбор между Фуртвенглером и мной". Будучи уроженцем Берлина и любимцем Вольфа, он чувствовал, что его "единогласно поддержит оркестр и хочет Луиза Вольф".
Однако у Фуртвенглера были другие мысли на этот счет. Он поспешил в Лейпциг, чтобы провести мемориальный концерт с оркестром "Гевандхауза", вторым оркестром Никиша. Вернувшись в Берлин, он ворвался в кабинет Луизы и сказал, что хочет стать главным в Филармоническом. Разве он не доволен своей зарплатой в государственной опере? - поинтересовалась Луиза. Фуртвенглер покачал своей яйцевидной головой. Он откажется от чего угодно ради этого оркестра. Луиза прежде не знала за ним такой решительности. В отличие от покойного мужа, она не была музыкантом и не могла оценить двух ведущих кандидатов с творческой точки зрения. Однако принять одно из самых значительных решений о преемственности в музыкальной жизни предстояло именно ей. Она ушла в свое "святилище" с твердым намерением руководствоваться только инстинктом и принципами, а не личными предпочтениями или потенциальной выгодой. Она знала, что Вальтер прекрасный музыкант, что он пользуется популярностью среди оркестрантов и широких слоев публики, а также вполне управляем. Он ни разу не дал посредственного концерта и в свои сорок восемь уже стал совершенно зрелым мастером. Фуртвенглер, моложе его на двенадцать лет, был робким интеллектуалом, не особенно любимым публикой, и далеко не все музыканты могли следовать расплывчатым указаниям его палочки. Однако стоило ему встать за пульт, как зал ощущал ауру благоговения. Характер его исполнения зависел от того, что он чувствовал в данный момент, и, может быть, от божественного озарения. Это был уникальный и неподражаемый артист - до него этими качествами отличались Никиш и Бюлов.
Королева выполнила свой долг. Действуя вопреки коммерческой осторожности и своей собственной выгоде, она пригласила Фуртвенглера дирижировать концертом памяти Никиша в Берлине, открывавшимся хором Брамса "О мир, я должен покинуть тебя". В частных беседах она убеждала музыкантов выбрать Фуртвенглера главным дирижером и еще до подсчета голосов договорилась о том, чтобы его провозгласили наследником Никиша и в Лейпциге. Его сопернику, чувствовавшему себя преданным и низверженным с пьедестала, она оплатила серию именных концертов с Филармоническим оркестром. Оглядываясь назад, надо признать, что лучшего выбора она сделать не могла.
Фуртвенглер довел Филармонический оркестр до нового уровня национальной значимости. В Берлине эры джаза*, где процветали сомнительные кабаре и подлые политики, ему удалось сохранить разумное равновесие между консерватизмом и модернизмом. В мрачные годы Третьего рейха оркестр оставался бастионом надежности и традиций. Будучи обвиненным в том, что, оставшись в Берлине, он поддержал нацизм, Фуртвенглер возразил, что Берлинский филармонический оркестр представлял подлинную Германию, и он считал своим моральным и национальным долгом руководить им.
Однако его назначение нанесло ущерб делу Вольфов. Музыканты, встревоженные проявлением властности со стороны Луизы, создали общество с ограниченной ответственностью и потребовали большей независимости. Фуртвенглер сам выбирал солистов, а его личная помощница, Берта Гайссмар, старалась сделать все, чтобы свести влияние Луизы к минимуму. "Для нее на первом месте стояли семья и фирма, - писала Гайссмар, - и эта позиция постепенно стала несовместимой с общими интересами. Поскольку оркестр, подобный Берлинскому филармоническому, должен опираться на поддержку публики, представлялось невозможным, чтобы семьдесят пять процентов прибыли от великих концертов и дальше шли в карман частного предприятия".
Цифры, приводимые Гайссмар, неточны, а ее мотивы носили чисто личный характер. Чрезвычайно некрасивая, но при этом очень умная и деловая женщина, Берта еще в юношеском возрасте влюбилась в Фуртвенглера и, понимая, что не может рассчитывать на его взаимность, решила завладеть им другими способами. Дирижер, ненавидевший принимать какие-либо решения, позволял ей руководить самыми личными аспектами своей жизни. Она выбрала обручальное кольцо для его первой жены, она находила женщин, готовых удовлетворить его ненасытную похоть, а наутро звонила им, чтобы узнать, как проявил себя маэстро. Взяв в свои руки контроль над его карьерой, она заставила дирижера покинуть недостаточно блестящий Лейпциг, а потом буквально схватила за руку, когда он уже готов был подписать соглашение с Венской государственной оперой. Когда Фуртвенглера пригласили дирижировать оркестром "Консертгебау"*, Берта вела переговоры об условиях, нарушив тем самым контракт с агентством Вольфа.
Луиза пригласила Берту в гости и за рюмочкой шерри-бренди спокойно признала свое поражение. С этого дня, злорадствовала Гайссмар, "Фуртвенглер, если это было возможно, не пользовался никакими посредниками, кроме меня, и меня стали называть Луизой Второй, после Луизы Вольф". Другие музыканты, узнав об освобождении Фуртвенглера, тоже уходили от Вольф, и число их все росло, особенно после того, как нацистская пропаганда назвала агентство проводником еврейского контроля над немецкой музыкой. Через шесть недель после прихода Гитлера к власти, незадолго до полуночи, в доме Луизы зазвонил телефон. Бруно Вальтер сообщил о намерении нацистов запретить его концерты в "Гевандхаузе". Луиза назначила вместо него Рихарда Штрауса, но друзья в старых органах государственной власти предупредили ее о физической опасности, угрожающей Вальтеру. Она приказала дирижеру покинуть страну "сегодня же". Седьмого апреля 1933 года нацисты выгнали евреев со всех занимаемых ими должностей в государственных учреждениях. Многие из артистов Луизы, во главе со Шнабелем, Крейсдером и Брониславом Губерманом, приняли решение эмигрировать.