На христианском Востоке не было принято писать богословские трактаты. Богословие здесь всегда было как бы интегрировано в богослужебный чин, в молитву. Сравнительно недавно, уже в середине нашего века Карл Ранер сказал: La vraie théologie se fait à genoux. Византийская литургия – прекрасный образец такого богословия. Две основные темы здесь следующие: а) присутствие Христово среди нас; б) внутреннее единство общины, соединяющейся через евхаристию и причащение Святых Тайн в одно единое целое, в мистическое Тело Христово, иными словами, в Его Церковь. Евхаристия, по какому бы обряду она ни совершалась, удивительным образом и много лучше любого цемента соединяет общину воедино, но в мессе римского обряда это присутствует имплицитно, а в византийской литургии – эксплицитно и в высшей степени выпукло и ярко.
Для нас, христиан конца XX века, осознавших, что христианства вне общины не бывает и наконец понявших, до какой степени прав был Тертуллиан, сказав свое Unus Christianus, nullus Christianus, литургия византийского обряда блестяще свидетельствует о том, что чувство общины всегда жило в Церкви, что оно не выдумано нами в XX веке в целях приспособления христианства к условиям современности, а передано нам из поколения в поколение от христиан апостольского времени. При этом важно понять и то, что византийская литургия – это не древняя литургическая драма, по традиции воспроизводимая сегодня в православных храмах, а наше абсолютно личное сегодняшнее приношение Богу. Как это можно понять? Только одним способом – не изучая ее, а участвуя в ней и причащаясь во время нее Святых Христовых Тайн.
Один обряд удивительным образом дополняется другим: Западный – Византийским. Мы преподаем Святые Тайны младенцам по слову Иисусову: "Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное" (Мф 19: 14). После революции в русских храмах на Западе, наблюдая за тем, как причащаются младенцы (об этом мне рассказывал один старый католический священник, всю жизнь прослуживший близ Парижа), католики увидели, до какой степени важно полное участие в литургии младенцев, из уст которых Бог совершил Себе хвалу.
Мы, православные, наоборот, видя, что дети шести-восьми лет, а то и старше, часто причащаются Святых Тайн как-то по привычке, механически, без страха Божия и должной подготовки, с интересом наблюдаем, бывая на Западе, как у католиков дети готовятся к первому причастию, и, видя тот духовный рост, который дети переживают за недели подготовки к этому событию, понимаем, что и в этом обычае есть свой глубокий смысл.
Впервые опубл.: Новая Европа: Международное обозрение культуры и религии. 1994. № 5. С. 51–56.
Святой и его подвиг
Преподобный Сергий Радонежский, в отличие от многих угодников Божьих, почитается нами именно как святой; поэтому закономерно встает вопрос: чем отличается место и роль святого в нашей жизни от тех, что занимают и играют в ней писатель, художник, политик, философ, – что такое святость.
Александр Невский был политиком и полководцем, Тихон Задонский – блестящим писателем, а Роман Сладкопевец – лучшим, быть может, поэтом Византии. И всё же вошли они в историю именно как святые. Более того, Церковь, благоговейно почитая св. Романа, практически не сохранила его поэтических текстов в составе богослужения. Отсюда становится ясно, что в число святых вошел он не за свои стихи, а по другой причине – в силу своей святости. Преподобный Сергий не был ни писателем, ни церковным поэтом. Он, правда, как повествуют некоторые источники (но не все), благословил Димитрия Донского перед битвой на Куликовом поле, однако, разумеется, политическим деятелем тоже не был. Он был святым. Святой входит в историю не тем путем, что писатель или художник: последние оставляют потомкам результаты своего творчества (книги, картины, теории), святой оставляет нам что-то другое. Что именно?
Скудность источников
Когда начинаешь изучать жизнь того или иного святого, то непременно обнаруживаешь, что фактов для ее описания у биографа почти нет. По всей России достаточно широко известно имя преподобного Тихона Медынского, или Калужского (умер в 1492 году), а житие его до нас не дошло, и вообще неизвестно, существовало ли оно когда-либо. Из посвященных святому церковных песнопений мы узнаем лишь отдельные факты из его жизни. И тем не менее преподобный Тихон с любовью почитается и в Калужской области, и за ее пределами (большая икона угодника находится в Богоявленском соборе в Москве).
Нечто подобное можно сказать и о преподобном Сергии. Его житие написано Епифанием Премудрым, который пришел в Троице-Сергиев монастырь уже после смерти Сергия и, следовательно, никогда не видел святого игумена. Он создал свой труд, опираясь на рассказы старых монахов, и там, где фактов не хватало, дополнял их отсутствие "общими местами" из житийной литературы. Так, Епифаний рассказывает, что, будучи грудным младенцем, святой по средам и пятницам отказывался от материнского молока, соблюдая пост; но то же самое постоянно сообщается и о других святых, например о Николае Чудотворце. Типичен для монашеского жизнеописания и целый ряд других деталей. Епифаний рассказывает, что Сергий проводил ночи в молитве, почти без сна – но так поступают все святые монахи, и об этом упоминает чуть ли не каждый автор монашеского жития. В почти полном отсутствии конкретно индивидуализированного материала нет ничего странного. И более того, это одна из черт подлинной святости.
Сравнительно легко писать о полководце, философе или о политике, поскольку их деятельность проходит на глазах у людей. Другое дело – святой, ибо он живет по принципу "У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе. И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят на сонмищах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне" (Мф 6: 3–6). Жизнь святого проходит при наглухо запертых дверях: добрые дела он совершает так, чтобы их не видели, молится у себя в келье и постится, как заповедано в Евангелии, так, что его окружающие не обращают на это никакого внимания, – в противном случае он уже не святой.
Среди первых русских святых в нашей истории заметное место занимает князь Игорь Ольгович (умер в 1147 году), получивший великокняжеский стол от своего брата Всеволода и менее чем через две недели после этого смещенный с него Изяславом, попавший в темницу и затем убитый. В последний год жизни он в качестве заключенного перемещался из монастыря в монастырь и, возможно, был пострижен в монахи. Других фактов источники не сообщают, и тем не менее киевляне в первые же годы после смерти князя-неудачника начинают почитать его как святого. Одним из свидетельств является и то, что его младший брат, Святослав, называет именем покойного князя Игоря своего родившегося на Пасху в 1151 году сына, будущего героя "Слова о полку Игореве".
Как политик Игорь Ольгович в историю не вошел, но зато ни Ярослав Мудрый, ни Владимир Мономах, ни Всеволод Большое Гнездо, которые были, казалось бы, того достойны, не были прославлены как святые. Конечно, Игорь был убит, погиб, подобно Борису, Глебу или Андрею Боголюбскому, как мученик и страстотерпец, но в летописях упомянуто множество погибших мученически князей, не причисленных к лику святых. К тому же князь Игорь почитается не как мученик, а как блаженный, то есть не в силу мученической кончины, а за свое житие. В чем проявлялась святость его жития, мы не знаем, но это скорее правило, чем исключение: жизнь святого проходит "втайне", а в результате подвиг его становится известен всем. В этом один из главных парадоксов святости.
Чуть ли не лучшим примером является в этом смысле почитание благоверных князей Василия и Константина, ярославских чудотворцев, из жизни которых (Василий умер 8 февраля 1249 года) вообще не известно ни одного факта. И тем не менее князья эти издревле были любимыми святыми ярославской земли.
Наследие преподобного Сергия
Святой Сергий не оставил нам ни строки своих поучений. В данном случае он больше похож на св. Николая Мирликийского (от него до нас тоже не дошло ни строчки, и даже жизнеописание сохранилось очень плохо), чем на св. Иоанна Златоуста, св. Василия Великого или блаженного Августина, портрет каждого из которых мы в состоянии нарисовать, опираясь на их собственные тексты. Златоуст – святой и писатель, Андрей Рублёв – святой и иконописец, а Александр Невский – святой и политик. Преподобный Сергий, в отличие от них и многих других угодников, предстает перед нами как святой по преимуществу.
Уже не первый век богословы постоянно подчеркивают, что Христос оставляет человечеству не доктрину и не систему взглядов, как Сократ, не святую книгу, как Магомет, и не образ жизни, как философ-стоик – Зенон, Клеанф или Сенека. Он, Иисус, оставляет людям Самого Себя. Владимир Соловьёв, говоря о составляющих христианства, замечает: "Христианство имеет свое собственное содержание, независимое от всех этих элементов, в него входящих, и это собственное содержание есть единственно и исключительно Христос. В христианстве как таковом мы находим Христа и только Христа – вот истина, много раз высказанная, но очень мало усвоенная".
Всякий святой – подражатель Христа (см. 1 Кор 11: 1). В Ветхом Завете Бог говорит: "Будьте святы, ибо Я свят" (Лев 11: 44; 19: 2; 20: 7). Иисус повторяет этот стих в Нагорной проповеди: "Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный" (Мф 5: 48), а св. Петр дает ему следующее толкование: "Подобно призвавшему вас Святому, и сами будьте святы во всём поведении, ибо написано: будьте святы, потому что Я Свят" (1 Петр 1: 15–16), поэтому подражание Богу в жизни христианина осуществляется через подражание Иисусу, о чем говорит и Сам Он в Евангелии от Иоанна: "Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам" (13: 15).
Как Христос оставляет человечеству Самого Себя, так и святой: он тоже своим духовным наследникам оставляет не тот или иной результат своего труда, а самого себя.
"Пока не требует поэта, / К священной жертве Аполлон, / В заботах суетного света / Он малодушно погружен… / И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он". Действительно, жизнь поэта, да и всякого художника, вне его творчества, без его текстов или картин представляет для потомков мало интереса. Так, греческий трагик Агафон, современник Сократа и Еврипида, хотя он и изображен в "Пире" у Платона и хорошо известен нам по отзывам современников, мало кому интересен, ибо тексты его до нас не дошли. Полигнот, Зевксис, Паррасий и другие художники древней Эллады, картины которых не сохранились, не могут вызвать по отношению к себе живой реакции у человека XX века, в отличие от скульпторов (Мирона, Поликлета), чьи произведения, пусть не в оригиналах, а в слабых копиях, но всё же дошли до нас. Иная картина со святыми: Николай Мирликийский, великомученик Пантелеймон или преподобный Сергий не оставили ни текстов, ни икон, ни каких-либо особых, отличных от того, что предлагали их предшественники или последователи, рекомендаций для потомков; от них осталось Евангелие, которое они прочитали не устами и не глазами, а самой своею жизнью.
Во французском языке есть выражение vivre l’Evangile, то есть "прожить Евангелие" (именно так, а не "прожить жизнь по Евангелию, согласно Евангелию"!) Франциск Сальский, известнейший религиозный мыслитель начала XVII века, писал: "Между Евангелием и жизнью святого разницы не больше, чем между музыкой, которая записана на листе бумаги, и музыкой исполненной". Жизнь преподобного Сергия эти слова характеризуют великолепно. Он не предлагает своего пути, а воплощает в своей жизни евангельский путь. Хорошо говорится о том, что это такое, в "Подражании Христу", латинском трактате, написанном в начале XV века и обобщающем духовный опыт монашеского делания на Западе (обычно его автором называют Фому Кемпийского): "Не Моисей пусть говорит мне или кто другой из пророков, но Ты глаголи… всех пророков Вдохновитель… Ты один без них можешь меня полностью наставить; а они без Тебя ничего не сумеют".
Жизнь каждого святого есть, таким образом, жизнь во Христе. Не случайно именно так – "Моя жизнь во Христе" – назвал книгу о своем духовном делании св. Иоанн Кронштадтский. Святой, кем бы он ни был, каждый святой, может воскликнуть вместе с апостолом Павлом: "И уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал 2: 20). Святой, и это необходимо четко осознавать, не развивает, а раскрывает Евангелие, идет не от Евангелия, а к Евангелию. Не развивает свою теорию, опираясь на Новый Завет и отталкиваясь от него, а в течение своей жизни всё больше и больше погружается в Новый Завет, всё больше и больше приближается к аутентичному подражанию Христу.
Всеобъемлющая формула святости содержится в новозаветной книге Деяний апостолов, где Петр, видя всеобщее изумление после того, как по его слову исцелился хромой, восклицает: "Что дивитесь сему, или что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит? Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса… И ради веры во имя Его, имя Его укрепило сего, которого вы видите…" (Деян 3: 12–16).
"Нищие духом"
Первые плоды на пути подражания Христу заключаются в том, что евангельские блаженства (начало Нагорной проповеди – Мф 5: 3-12) мало-помалу начинают узнаваться в жизни подвижника, который раскрывается как кроткий, алчущий и жаждущий правды, милостивый, чистый сердцем, миротворец и т. д. Но в первую очередь каждый святой раскрывается как "нищий духом".
Что означает эта знаменитая формула, известная всем и в то же время никому не понятная? Как передать ее средствами современного русского языка? Постараемся дать здесь чисто филологический ее анализ. "Нищие" (евр. анавим) вообще занимают большое место в Библии (см., например, Пс 33: 7–9):
Сей нищий воззвал, – и Господь услышал,
И спас его от всех бед его.
Ангел Господень ополчается
Вокруг боящихся Его и избавляет их.
Вкусите и увидите, как благ Господь!
Блажен человек, который уповает на Него!
По сути дела, формула "блаженны нищие" присутствует уже здесь. В отличие от богатых, которые могут надеяться на свое богатство, на дружеские и, главное, деловые связи и т. п., и от бедняков, которые тоже могут надеяться на свой клочок земли и снятый с него урожай, – нищему надеяться не на кого и не на что; единственная его надежда – на Бога, поэтому у Луки Иисус говорит: "Блаженны нищие". И далее: "Блаженны алчущие ныне" (6: 20–21).
У Матфея обе эти формулы несколько видоизменяются. Вторая приобретает следующий вид: "Блаженны алчущие и жаждущие правды" (Мф 5: 6), то есть уже не просто голодные, как у Луки, а испытывающие голод в отношении правды, точнее, справедливости; блаженны, таким образом, не просто стремящиеся к справедливости люди, а те, для кого справедливость так же необходима, является такой же внутренней потребностью, как пища для голодного.
Так голод приобретает мистический смысл. То же самое происходит с водой, которая смывает грязь с тела. Иисус самую простую воду превращает в воду таинства крещения, и она смывает теперь не грязь – грех, в сущности, ту же грязь, но не с тела, а с сердца, с духа. Так в Евангелии мистически понимаются вода, голод и, наконец, нищета. Простой нищий надеется на Бога в том смысле, что только Бог в силах спасти его от голода, от того голода, что заставляет страдать его тело. Нищий духом тоже надеется только на Бога, но уже не из-за одного физического своего голода, а ввиду того, что один Бог в силах спасти его от мистического голода, утолить его жажду справедливости, спасти его "я" в целом, спасти не от какой-то конкретной опасности, а в самом широком смысле.
Но это не всё. Выражение "нищий духом" из Нагорной проповеди близко к формулам "смиренный сердцем" (Мф 11: 29) и "сердце сокрушенное и смиренное" из Покаянного, или пятидесятого, псалма (стих 19). Псалмы Давидовы и вообще все поэтические книги Библии строятся таким образом, что в пределах одного двустишия каждая мысль повторяется дважды, очень точно, но в других словах, например:
Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей
И по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое.
(помилуй – очисти беззаконие; по великой милости – по множеству щедрот). И далее:
Многократно омой меня от беззакония моего
И от греха моего очисти меня.
Ибо беззакония мои я сознаю,
И грех мой всегда предо мною.
Есть в псалме 33 (стих 19) такое двустишие:
Близок Господь к сокрушенным сердцем
И смиренных духом спасет.
Становится ясно, что две формулы ("сокрушенные сердцем" и "смиренные духом") вполне синонимичны. "Смиренные духом" – это почти "нищие духом", поскольку слова "смиренный" и "нищий" вообще близки по значению. Поэтому, чтобы лучше понять формулу "нищие духом", надо разобраться в том, что такое смирение. Это совсем не пассивность или безынициативность, а полная отдача себя Богу и вытекающая отсюда готовность творить волю Его.