После этого герои смогли высадиться на берег и запастись свежей водой и съестными припасами для дальнейшего путешествия.
Прибыв в Грецию, герои разошлись по родным городам, а Ясон и Медея взяли золотое руно и направились к Пелию. Им пришлось услышать, что в городе произошли ужасные события: Пелий вынудил отца Ясона покончить с собой, а его мать сошла с ума от горя. Ясон, решив отомстить за это злодеяние, обратился за помощью к Медее, которая теперь всегда была с ним. Медея задумала погубить Пелия хитростью. Она рассказала его дочерям, что владеет секретом возвращения молодости, и чтобы подтвердить свои слова, она разрубила перед ними на части старого барана и бросила в котел с кипятком. Затем она произнесла заклинания, и из котла тотчас же выскочил ягненок и, заблеяв, ускакал прочь. Теперь дочери Пелия были убеждены, что Медея действительно владеет этим секретом. Она же, напоив Пелия сильнодействующим снотворным зельем, предложила им разрубить отца на части. Но как бы им ни хотелось снова увидеть отца молодым, они с большим трудом решились принять предложение Медеи. Но наконец страшное дело было все-таки сделано, куски тела Пелия оказались в котле, и незадачливые дочки со страхом стали дожидаться, когда Медея придет и произнесет магические слова, которые вернут их отца к жизни. Медеи уже и след простыл; ее не было ни во дворце, ни в городе, и несчастные поняли, что убили отца своими руками. Ясон был отомщен.
По одной из версий мифа, Медея воскресила отца Ясона, вернула ему молодость и даже передала Ясону секрет вечной молодости. Все, что она ни совершала: и хорошее и плохое, она делала исключительно для него одного, и в конце концов Ясон вознаградил ее одним – он предал ее.
После гибели Пелия Ясон с Медеей должны были бежать в Коринф. За время их совместной жизни Медея родила двоих сыновей; и все, казалось бы, шло у них хорошо, даже для Медеи в ее изгнании, одиноком, как и должно быть изгнание. Однако ее великая любовь к мужу заставляла ее забывать и о потерянной семье, и об утраченном отечестве. И тут Ясон, этот блистательный герой, проявил таившуюся в нем низость: он посватался к дочери царя Коринфа. Это была великолепная партия, и Ясон думал об удовлетворении своих амбиций, своего честолюбия, но никак не о любви, не о чувстве благодарности. Потрясенная предательством, охваченная болью, Медея бросила несколько неосторожных слов, которые заставили коринфского царя опасаться, что Медея причинит какой-нибудь вред его дочери (а он не был слишком подозрительным человеком, чтобы думать об этом раньше), и он послал ей приказ немедленно покинуть его страну вместе с сыновьями. Это было таким же страшным наказанием, как и смертный приговор: женщину, оказавшуюся в изгнании, да еще с маленькими беспомощными детьми, не стал бы ни защищать, ни поддерживать никто.
И вот, когда она, присев, начала размышлять о том, что ей предпринять, о своих бедах, о своей вине, иногда желая смерти, которая закончила бы ее жизнь, которую она уже не могла выносить; иногда со слезами вспоминая своего отца и отечество; иногда с ужасом, содрогаясь при мысли об убийстве брата, кровь которого, как и кровь Пелия, ничто не могло с нее смыть, и осознавая, прежде всего, силу своей всепоглощающей, пламенной страсти, приведшей ее к нынешнему жалкому состоянию, к мукам и позору, – перед ней неожиданно предстал Ясон. Она безмолвно смотрела на него. Да, он стоял рядом с ней, но он был, в сущности, очень далеко от нее, с ее поруганной любовью, с ее разрушенной жизнью. В душе своей Ясон не чувствовал ничего такого, что побудило бы его щадить Медею или же быть хотя бы немногословным. Он холодно объявил ей, что всегда знал, насколько она была непредсказуемой, неуправляемой в своих словах и поступках. Если бы не эти ее глупые, злобные слова о его невесте, она могла бы преспокойно оставаться в Коринфе. Тем не менее он, Ясон, сделал для нее все, что мог. Ведь это благодаря ему она всего лишь изгнана, а не лишена жизни. Ему было очень трудно убедить царя пощадить ее, но усилий он не жалел. А сейчас он пришел к ней только потому, что не в его правилах оставлять друзей в беде. Более того, он позаботится, чтобы у нее было достаточно золота да и всего необходимого для дальнего путешествия.
При этих словах чаша терпения Медеи переполнилась, и она заговорила:
…сердце я
Хоть облегчить могу и болью
Тебя донять… О, слушай… как начну?
Вот первое из первых…
Я тебя Спасла – и сколько эллинов с собою
На корабле везли тогда мы, все
Свидетели тому, – спасла, когда ты
Был послан укротить быков, огонь
Метавших из ноздрей, и поле смерти
Засеять. Это я дракона, телом
Покрывшего в морщинистых извивах
Руно златое, умертвила, я,
Бессонного и зоркого, и солнца
Сияние глазам твоим вернула.
Сама же, отца покинув, дом забыв,
В Фессалию с тобой ушла, – горячка
Была сильней рассудка. Пелий, царь,
Убит был тоже мною, нет ужасней
Той смерти, что нашел он, – от детей!
И все тебя я выручала, – этим
От нас ты не побрезговал, а в награду
Мне изменил.
Куда же нам идти прикажешь? Итак, или
К отцу домой? Тебе в угоду дом
Я предала. К несчастным Пелиадам?
У них отца убив, конечно, буду
Я принята радушно. О друзьях
Подумаю я старых – ненавистна
Я стала им, а те, кому вредить
Пришлося мне – не для себя, – в угоду
Тебе ж, Ясон, теперь мои враги.
О, горе мне!
Ответ Ясона сводился к тому, что он был спасен не ею, а Афродитой, побудившей ее в него влюбиться, и что она обязана ему тем, что он привез ее в Грецию, в страну культуры. Кроме того, благодаря ему, Ясону, по всей стране стало известно, как она помогла аргонавтам, за что люди так восхваляли ее. Если бы у нее оставалась хоть капелька здравого смысла, она бы только порадовалась его браку, поскольку он будет выгодным и для нее самой, и для ее детей. В своем изгнании повинна только она сама.
Чего-чего другого, но здравого смысла, рассудительности Медее хватало. Она не хотела тратить на Ясона лишних слов – она просто отказалась от его золота. Она не возьмет у него ничего, не примет от него никакой помощи. Ясон уходил от нее в ярости, заявив:
Богов беру в свидетели, что пользы
Я всячески и детской и твоей
Искал, жена, но доброты не ценит
Надменная моя, – и ей же хуже.
С этого момента Медея знала, что должна быть отомщена, тем более что способ мести она уже нашла.
За дело же, Медея, все искусство
Ты призови на помощь – каждый шаг
Обдумать ты должна до мелочей!
Иди на самое ужасное! Ты, сердце,
Теперь покажешь силу.
Она уже решила лишить жизни невесту Ясона, но как ей поступить потом? Подумать о страшной картине, которая развертывалась перед ее глазами, Медее не хотелось. "Сперва – она", – говорила она себе.
Она достала самые красивые одежды, которые у нее только были, а потом натерла их смертоносным ядом, сложила их в ларец и приказала своим сыновьям отнести его невесте Ясона. Они должны были также попросить у нее тотчас же надеть наряд в знак того, что она его приемлет как дар. Царевна милостиво встретила сыновей Медеи и согласилась выполнить их просьбу. Но как только она надела подарок, ее охватили языки пламени, она упала и сгорела заживо.
Узнав об этом, Медея решила совершить еще одно, гораздо более страшное злодеяние. Ни защиты, ни помощи ее дети, очевидно, ни от кого ожидать не могли. "Я не дам им жить среди чужеземцев, чтобы те издевались над ними", – решила она.
Я сейчас
Прикончу их и уберусь отсюда,
Иначе сделает другая и моей
Враждебнее рука, но то же; жребий
Им умереть теперь. Пускай же мать
Сама его и выполнит. Ты, сердце,
Вооружись!
Когда же к Медее ворвался разъяренный гибелью невесты Ясон, намереваясь убить ее, оба мальчика были уже мертвы, а сама Медея, поднявшись на крышу своего жилища, садилась в колесницу, влекомую драконами. Они понесли ее по воздуху и скоро скрылись. А за все то, что произошло, Ясон проклинал Медею и никогда – самого себя.
Глава 4
Четыре великих приключения
Фаэтон
Это – одно из лучших произведений Овидия, написанное очень четким и прозрачным языком. Подробности сюжета служат не обычной декорацией, а усилению эффекта.
Дворец бога солнца Гелиоса, естественно, был средоточием света и блеска этого великого светила. Он блистал золотом, отливал слоновой костью и сверкал драгоценностями. И все и в самом дворце, и перед дворцом блистало и переливалось в солнечном свете. Здесь всегда царил полдень, и никогда не было сумерек. Сюда никогда не заглядывали мрак и ночь. Мало кто из смертных мог бы долго выдерживать весь этот блеск, да и мало кто из них находил дорогу к этому дворцу.
Тем не менее однажды у входа во дворец появился юноша, смертный по линии матери. На пути ему не раз приходилось останавливаться и давать отдых уставшим глазам, но задача, с которой он пришел ко дворцу Гелиоса, была столь важной, что он, памятуя о ней, заставлял себя идти вперед через все ослепительно сверкающие двери, пока не попал в тронный зал, где, окруженный нестерпимым сиянием, восседал сам Гелиос. Здесь юноша должен был остановиться – выдерживать больше он уже не мог.
Ничто не может ускользнуть от взора бога солнца. Оглядев юношу, бог милостиво улыбнулся ему.
– Что привело тебя сюда? – поинтересовался он.
– Я пришел, – отвечал тот без тени дрожи в голосе, – узнать: ты мне в самом деле отец или нет? Моя мать говорит, что это – так, но когда я говорю мальчишкам, что я – твой сын, они только смеются надо мной. Они не верят мне. Я пожаловался матери, и она сказала, что самое лучшее – это самому прийти к тебе и спросить.
Улыбнувшись, Гелиос снял с головы свою ослепительно сверкавшую корону, чтобы юноша мог смотреть на него не перенапрягаясь.
– Подойди ближе, Фаэтон. Ты мой сын. Климена сказала тебе правду. Думаю, что в моем слове ты уж не усомнишься. Но я все же дам тебе доказательство. Проси у меня чего только ты хочешь, и ты это получишь. В свидетели моего обещания беру Стикс, реку, которой клянутся боги.
Несомненно, Фаэтон не раз следил за тем, как солнце совершает свой путь по небосводу. А потом с чувством наполовину трепетного страха, наполовину восхищения старался представить себе, каково это стоять на солнечной колеснице, управлять конями, скачущими на головокружительной высоте, и дарить миру свет. И теперь при этих словах отца его безумная мечта могла стать явью. Он тотчас же произнес:
– Я хотел бы хоть раз занять свое место на колеснице. Это – единственное, чего я по-настоящему хочу. Разреши мне это только на день, на один только день.
Гелиос понял, что свое обещание он дал очень опрометчиво. Зачем он дал эту фатальную клятву и обещание выполнить все, что может взбрести в горячую голову этого мальчишки?
– Милый сын, – произнес он, – я не могу тебе отказать. Ведь я поклялся Стиксом. Если ты настаиваешь, я, конечно, сдержу свою клятву. Но мне не хотелось бы думать, что ты будешь стоять на своем. Послушай меня, и я объясню тебе, чего ты, в сущности, хочешь. Ты – сын не только Климены, но и мой. Ты – смертный, а ни один смертный не в состоянии управлять моей колесницей. Да и ни один бог не может это делать. Даже Зевс. Давай посмотрим на дорогу, по которой она движется по небу. Она поднимается из моря настолько круто, что кони, как ни свежи они по утрам, с трудом поднимаются по ней вверх. В полдень она достигает такой высоты, что даже мне становится не по себе, когда я смотрю вниз. Но хуже всего спуск. Дорога там так стремительно идет вниз, что морские божества, готовящиеся меня встретить, дивятся, как мне удается не свалиться с этой кручи. И управлять конями – значит все время бороться с их своевольным нравом. Когда они устремляются вниз, они бывают настолько разгорячены, что каждый момент норовят выйти из-под моего контроля. Так как же они отнесутся к тебе?
А может быть, ты вообразил, что там наверху всяческие чудеса, города, построенные для богов и битком набитые разными диковинками? Ничего подобного. Ты будешь проезжать мимо зверей, свирепых хищных зверей, и это будет все, что ты увидишь. Это – Лев, это – Скорпион, это Рак, и все они будут стремиться напасть на тебя или хотя бы причинить тебе вред. Послушай же меня и осмотрись вокруг. Посмотри на все сокровища мира, выбери из них то, что милее твоему сердцу, и оно будет твоим. Если же тебе нужно доказательство того, что ты действительно мой сын, то самое лучшее доказательство этого – мои отцовские страхи за тебя.
Но все эти мудрые слова не значили для Фаэтона ровным счетом ничего. Ведь перед ним открывалась такая блестящая возможность. Он уже видел себя гордо стоящим на чудесной отцовской колеснице, а его руки управляли конями, с которыми не справился бы сам Зевс. Опасностям, которые так подробно описал его отец, значения Фаэтон не придавал. Он не испытывал ни страха, ни сомнений в собственных силах. Наконец Гелиос прекратил попытки разубедить сына. Это было совершенно бесполезно. К тому же Гелиосу пришло время выезжать. Восточные ворота дворца уже окрасились пурпуром – это Эос открыла светящиеся розовым светом окна своих покоев. Звезды покидали небо – даже медлительная Утренняя звезда постепенно угасала.
Спешность, правда, была не нужна, поскольку все уже было готово. Оры, богини времен года и охранительницы врат Олимпа, уже были готовы распахнуть их настежь. Кони были уже взнузданы и запряжены в колесницу. Преисполненный радости и гордости, Фаэтон взошел на нее, и кони помчались. Он сделал свой выбор. Что бы теперь ни произошло, он уже ничего не мог изменить. В этой бешеной скачке по воздуху он увидел, ощутил совсем не то, чего первоначально ожидал. Кони неслись так быстро, что сразу догнали и оставили далеко позади стремительный восточный ветер. Сперва их ноги сами собой мчались через облака, повисшие низко над Океаном, как через густой морской туман, а потом кони, взбираясь на небесные высоты, стали подниматься все выше и выше.
Несколько упоительных мгновений Фаэтон почувствовал себя властелином неба. Но неожиданно все изменилось. Колесницу начало ужасно раскачивать из стороны в сторону, она летела все быстрее и быстрее, он уже не мог контролировать ее бег. Не он, а сами кони решали, куда им мчаться. Слишком малый вес колесницы и слабость рук возничего подсказали им, что ими правит не их хозяин. Теперь они сами стали себе хозяева, и никто другой уже не мог командовать ими. Они съехали с обычной дороги и неслись куда им заблагорассудится: вниз, вверх, направо, налево. Они чуть не погубили самих себя и колесницу, едва не врезавшись в Скорпиона, а затем, резко приняв вправо, едва не столкнулись с Раком. На этот раз бедняга Фаэтон со страху почти упал в обморок и отпустил вожжи.
Для коней это послужило сигналом к еще более сумасшедшей, еще более безудержной скачке. Они запрыгнули на самый верх небосвода, а потом одним прыжком бросились вниз, и весь мир воспламенился. Первыми загорелись высочайшие вершины – Ида и Геликон, где обитают Музы, Парнас и пронзающий небо Олимп. По их склонам пламя домчалось до долин и лесов, пока вся земля не была охвачена пламенем. Источники обращались в пар, реки мелели. Утверждают, что именно тогда бог Нила бежал, прикрывая голову, которая прикрыта и по сей день.
Фаэтон же, стоя в колеснице, едва удерживался на ногах. Его окутывал дым, его терзала жара, идущая словно от раскаленной печи. Ему хотелось только одного: чтобы кончились эти мучения, прекратился этот ужас. Он обрадовался бы смерти. Сама Гея, мать-Земля, издала громкий крик, достигший обители богов. Взглянув вниз, боги поняли, что, если они хотят спасти мир, нужно действовать очень быстро. Вооружившись перуном, Зевс метнул его в незадачливого, кающегося возничего. Перун убил Фаэтона, разбил колесницу и вынудил обезумевших коней броситься в море. Объятое пламенем тело Фаэтона слетело с колесницы и упало в море. Его приняла в свои воды таинственная река Эридан, которой никогда не видели глаза ни одного смертного, и загасила пламя. Наяды, сожалевшие о Фаэтоне, таком смелом и таком молодом, чтобы умереть, похоронили его и вырезали на могильном камне стихи.
Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница;
Путь ее не сдержал, но, дерзнув на великое, пал он.
Его сестры Гелиды, дочери Гелиоса, пришли на его могилу, чтобы оплакать его. Там, на берегу Эридана, они были обращены в тополя.
Вот уже слезы текут, источась на молоденьких ветках
Стынет под солнцем янтарь…
Пегас и Беллерофонт
Два эпизода этого мифа заимствованы у ранних поэтов. Гесиод в VIII или IX вв. до н. э. упоминает о Химере, а о любви Антеи к Беллерофонту и его прискорбной кончине рассказано в Илиаде. Завершение истории Беллерофонта впервые и наилучшим образом изложено Пиндаром в первой половине V в. до н. э.
В городе Эфира, который позднее стали называть Коринфом, в незапамятные времена правил царь Главк. Он приходился сыном Сизифу, который в Аиде должен был вечно вкатывать в гору громадный камень за то, что выдал некий секрет Зевса. Главк тоже навлек на себя немилость небес. Он был большим любителем коней и, чтобы сделать их более свирепыми в битве, кормил человеческим мясом. Такие чудовищные поступки всегда вызывали гнев богов, и они обрекли его на ту же смерть, к которой он приговаривал других. Он был сброшен с колесницы, а его кони разорвали его на части и пожрали.